— Ну вот, все понятно, — заявила Валентина Аркадьевна, прищурившись сквозь мутные линзы очков. — Хотела на шее у моего сына повиснуть, да? И квартирку себе прибрать, и машину, и, может, еще дачу в Кокшетау, ага?
Весь двор услышал этот обвинительный монолог, а заодно и то, что невестка, оказывается, «от первого брака» и «с приданым — только своими фантазиями». Лика привычно выдохнула, задерживая в себе ответ, и только кивнула прохожей бабе Тане, которая с интересом наблюдала за этой сценой из-за почтовых ящиков.
— Валентина Аркадьевна, я вас очень прошу, — стараясь говорить тихо, чтобы не дразнить новых соседей, сказала Лика. — Мы просто пришли почту взять, не более.
— Ага, почту, а через месяц — и меня с квартиры, — выкатила глаза свекровь. — Снимай все! Я в суд пойду! Меня на улицу? Нет уж!
Лика поднялась к себе, за ней вслед тащился Макс с двумя пакетами и виноватым лицом. Опыт подсказывал: сейчас он промолчит, потом скажет что-то вроде «мама не со зла» и уткнется в компьютер.
Так и вышло.
— Ты не обижайся, Лика, — бормотал Макс, перекладывая продукты на полку, — маме тяжело одной. Ты знаешь, у нее же давление, сердце, эта вся история… Она просто волнуется. Переживает.
— Не за меня, — сказала Лика устало. — А за то, чтобы ты не вырос, не стал жить своей жизнью.
Макс промолчал.
Познакомились они с ним год назад, на лекции по современной прозе. Лика тогда была аспиранткой филфака, а Макс пришел на встречу с писателем. Говорил мало, но читал много, а главное — смеялся над теми же шутками, что и она. Через месяц он предложил ей съездить в Боровое — «просто погулять, без всяких обязательств».
В тот раз они так и не доехали — дорога была занесена снегом, автобус застрял в степи, и всю ночь пришлось сидеть в придорожном кафе, слушая истории дальнобойщиков и попивая терпкий чай с заваркой вприкуску. Лика еще тогда подумала: вот с этим человеком можно засыпать на скамейке вокзала и не бояться. Можно не притворяться.
Через полгода Макс переехал к ней, а еще через три месяца, аккуратно сверяясь с лунным календарем (по совету мамы!), сделал предложение.
— Только маме скажем после, — нервно посмеивался он. — Она у меня своеобразная… Но это не страшно, Лик. Главное — мы.
Они женились без пышных церемоний: двое свидетелей, скромное застолье, квартира, которую Лика делила со своими книгами и детскими рисунками на стенах. Но уже через неделю у двери появился чемодан, а за ним — Валентина Аркадьевна.
— Я к сыну. Ты не против, Лика? Всё равно мне к врачам через день ходить — тут ближе.
С того самого дня Валентина Аркадьевна появлялась у них в любое время: могла прийти в семь утра с кастрюлей борща, в воскресенье — с «важным разговором», а иногда — просто так, проверить, как «молодые» обращаются с коврами и полотенцами.
Больше всего Лику бесили упрёки, произносимые с видом великомученицы.
— Я в жизни своей столько натерпелась, что и не снилось, — сокрушалась свекровь, заплетая в одну косу прошлые беды и чужие промахи. — А тут — еще одна напасть. Женщина без прошлого, без корней, без уважения к старшим. Это что же будет дальше?
Макс, как всегда, отмалчивался.
В какой-то момент Лика начала думать, что сходит с ума. Она перестала приглашать к себе друзей — «мамина голова болит, не до веселья». Перестала писать статьи — «не шумите, мне отдохнуть надо». Привычка подстраиваться под чьи-то ожидания вросла в нее, как шип — больно, но будто бы неизбежно.
Однажды, вернувшись с конференции, Лика обнаружила, что ее книги (все — с пометками, закладками, выцветшими от времени корешками) лежат на балконе.
— Ты зачем мои книги вынесли? — спросила она мужа.
— Это мама, — виновато ответил Макс. — Она сказала, тут пыльно, да и вообще — мало ли, что в этих книгах пишут. Сейчас вон в телевизоре говорят, что вредно много читать.
— Слушай, — вздохнула Лика, — может, ты со мной поговоришь? Или теперь все вопросы будем через маму решать?
Макс замялся.
— Лика, ну ты же знаешь… Она волнуется.
В этот момент Лика поняла: он боится мамы больше, чем любит жену.
Месяцы тянулись вязко, как остывший мед. Валентина Аркадьевна крепко держала оборону — все домашние дела контролировались ею, обсуждение любых планов сводилось к «маминому мнению». Лика попыталась было найти работу по специальности — в университете, куда мечтала попасть еще на втором курсе, ей вежливо отказали: «нам такие нестабильные семьи не нужны».
Кто-то из знакомых преподавателей намекнул: мол, твоя свекровь тут уже была, и, видимо, поделилась «фактами» о невестке.
— Вы простите, у нас штат закрыт, — оправдывалась завкафедрой, — попробуй в другом вузе. Может, повезет.
Иногда Лика думала: что держит ее здесь, зачем она терпит ежедневные упреки, вздохи, высказывания в духе «на твоем месте была бы благодарна за крышу над головой». Ведь у нее есть свои книги, своя квартира — пусть и однокомнатная, но зато без чужих тапочек в прихожей и без вечных обвинений.
Точку в этой истории поставила обыкновенная фраза, брошенная свекровью во время семейного ужина.
— Вот раньше жены какие были, — причмокивала Валентина Аркадьевна, отправляя в рот очередную ложку салата. — За мужем — как за каменной стеной, молчком. А тут — гляди-ка, ещё что-то доказывает, спорит. Ни стыда, ни совести. Все мои подруги говорят: «Как же ты ее терпишь?» А я вот терплю.
— Я бы на вашем месте не терпела, — спокойно сказала Лика. — Я бы ушла. Потому что, знаете, не все хотят быть «мелким шрифтом» в вашей жизни. Некоторые — и сами что-то значат.
На следующий день она собрала вещи. Положила в рюкзак только самое нужное: пару любимых книг, блокнот, флешку с рукописями, старую кружку с надписью «Женщина — это не приговор».
— Ты куда? — спросил Макс, стоя в дверях.
— Домой, — ответила она. — В свое пространство. Я не хочу больше быть статистом в спектакле вашей мамы. Ты можешь остаться с ней — так, кажется, тебе спокойнее.
— Но… — начал он.
— Не надо. Я больше не хочу ничего объяснять.
Ушла она спокойно, без слез и скандалов. Просто закрыла за собой дверь и впервые за долгое время вдохнула полной грудью. У подъезда встретила бабу Таню — ту самую, из почтовых ящиков.
— Ну что, дочка, ушла? — кивнула та, как будто все понимала. — Давно пора. Себя жалей. У них тут семейное — «маменькин сынок» называется.
Лика рассмеялась впервые за много месяцев.
Через несколько недель она устроилась работать в районную библиотеку — ту самую, где когда-то проводила целые дни еще подростком. Там пахло книгами и воском, а главной проблемой был не «чужой человек на кухне», а как починить разваливающийся переплет «Преступления и наказания».
Ее никто не обвинял, не упрекал, не диктовал, во сколько приходить и с кем дружить. Поначалу было непривычно — эта тишина, свобода выбирать, даже ошибаться.
Однажды Лика услышала, как новая коллега обсуждает чью-то историю:
— …говорят, была такая свекровь — всех невесток из дома выживала. И муж у той — хороший был, но слабый, не смог выбрать.
Лика вздохнула, улыбнулась самой себе и пошла дальше. Больше ей не хотелось быть ничьей тенью.
Валентина Аркадьевна продолжала владеть квартирой, давать советы и жаловаться на жизнь. Макс, по слухам, жил с мамой.
А Лика впервые за долгое время почувствовала себя не героиней чужой пьесы, а автором своей истории.
