— Ты меня слышишь? — голос матери дрожал, словно ее слова могли развеяться в воздухе.
Егор молчал, скрестив руки на груди, не в силах выдавить из себя ни слова. В голове роились образы: счастливые моменты с детства, когда его мир был целым, а теперь рушился, как карточный домик.
— Ты обещал мне, что не скажешь. Почему?
Тишина в комнате казалась невыносимой. В глазах Егора было что-то новое — неведомое, пугающее. Он знал, что так больше не может продолжаться.
***
Егор шагал домой, чувствуя, как воздух пятничного вечера наполняется каким-то особенным спокойствием. В университете неожиданно отменили все занятия, и он решил — заедет к родителям на день раньше. Они, конечно, ждали его только в субботу, но он был уверен, что мама, по крайней мере, обрадуется. Папа, скорее всего, на работе, как всегда, а мама — она дома, и ей, наверное, приятно будет его увидеть.
С самого рождения он привык к тому, что мама не работает — после его появления она полностью посвятила себя дому и воспитанию. Папа тогда поднялся в карьерной лестнице, и все у них как-то закрутилось. Он предложил ей не работать, а заниматься только домом, и мама, без особых раздумий, согласилась. Не то чтобы её зарплата играла ключевую роль, да и карьера её до декрета была не ахти какая.
Егор был похож на отца: амбициозный, с твердыми намерениями. Учёба в университете давалась, и впереди была идея пойти работать в его фирму, продолжить его дело. Мечта, конечно, по-своему, но очень цельная. Родители для него были важны — в отличие от других, кто возвращался домой лишь за едой и чистой одеждой, он действительно ездил, чтобы побыть с ними. С самого детства они умели его выслушать, понять, а главное — позволяли принимать решения, несмотря на его возраст. И за это он был им безмерно благодарен.
Подходя к двери, Егор улыбался. Он уже представлял, как мама его встретит. Сначала будет шок, а потом она начнёт бегать по квартире, хвататься за кастрюли, заботливо наполняя его тарелку. Он постучал. Сначала — тишина. Он был уже готов открыть дверь ключом, но тут она вдруг распахнулась.
— Егор, — мама замерла на пороге, резко затягивая халат. — А ты чего это так рано?
— Сюрприз, — ответил он, проходя в прихожую. Увидел её лицо, и сразу подумал, что она, наверное, решила немного отдохнуть и не ждала его. — Я тебя разбудил? Прости.
— Нет-нет, я тут как раз делами занималась…
Из кухни вышел мужчина. Такой явно был незнаком — он его точно никогда раньше не видел. Мужчина выглядел немного растрёпанным, как будто только что проснулся. Его рубашка не была застёгнута как следует — одна пуговица была наизнанку. «Навряд ли человек полдня ходил так и не заметил», — подумал Егор.
Его взгляд сразу стал настороженным, но он быстро взял себя в руки, ведь мама тут же обратила внимание на его замешательство.
Егор обернулся к маме, когда она вдруг сделала движение губами, словно что-то пыталась сказать. Он заметил, как в её глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но она быстро спрятала это. Обычный такой страх — который появляется, когда неожиданно открывается какая-то чужая, давно забытая правда.
— Егор, это Виталий Сергеевич. Он приходил кран починить на кухне. Представляешь, сегодня потек! — её голос звучал как-то поспешно, чуть нервно.
— Виталий Сергеевич, а вы ко всем клиентам в брюках и рубашке ходите? — с удивительным спокойствием спросил Егор. — И где ваши инструменты?
Мужчина явно не был готов к такому вопросу. Он быстро зажмурился, словно что-то пытался скрыть, а потом, видимо, решив, что ему тут не рады, пробормотал:
— Я, пожалуй, пойду…
Слова были почти неслышны, и мужчина поспешно двинулся к двери, бросив последний взгляд на маму. Егор не удержался и последил за ним глазами. «Это был не сантехник», — подумал он, понимая, что за этого Виталия Сергеевича можно отвечать целыми книгами, а не жалким ремонтом.
Когда дверь за ним захлопнулась, Егор взглянул на маму, и тут же ощутил, как внутри что-то сжалось. Чего-то важного не хватает. Его интуиция подсказывала, что этот момент многое поменяет.
— Что это значит? — спросил он, стараясь удержать голос ровным, но в нем все равно слышалась какая-то ярость.
Мама опустила глаза. Она молчала. Смотрела в пол, и это было хуже любых оправданий. Если бы ему было семь лет, он бы, наверное, поверил в сказку о сантехнике, точно. В его детских воспоминаниях мама всегда была святой — идеальной женщиной, и вот это… всё разрушалось.
Теперь ему было девятнадцать, и он понимал, что такие вещи, как сантехники с потеками, не бывают.
— Егорушка, я тебе сейчас всё объясню. Пойдём, чаю попьём, я сейчас твой любимый… пирог сделаю — мама заискивающе улыбнулась, как будто могла бы приучить его к спокойствию каким-то чудом.
— Я не хочу чаю! — голос его сорвался, и злость выплеснулась, как только он вспомнил лицо этого мужика. — Это кто?! Мама, ты изменяешь отцу?!
Она как-то невесело вздохнула, а потом взяла себя в руки и сказала:
— Егор, всё не так просто…
— Не так просто? — он на мгновение присел, не веря своим ушам. — Да что ты говоришь?! А мне кажется, что всё гораздо проще! Да как ты могла?!
— Не забывай, ты разговариваешь с матерью! — её глаза стали холодными, а голос — острым, как лезвие ножа. — Поубавь пыл!
Егор шагнул к ней, и его гнев стал почти физическим. Он подошёл вплотную, и в голове снова крутились образы этого мужчины. Он стиснул зубы.
— Интересно, а папе ты тоже будешь так говорить? Когда я ему всё расскажу? — его голос был уже тихим, но он был полон угрозы.
Мама побледнела. Казалось, что её лицо стало стеклянным, и она, не находя сил, опустилась на банкетку в прихожей, как старый, изношенный предмет мебели, которому не нужно больше ничего объяснять.
— Егор, не делай этого… Ты разрушишь нашу семью, — её голос был тихим, но напряжённым, с каким-то предостережением, которое не могло скрыть растерянности.
Егор стиснул челюсти. Он почувствовал, как злость поднимается в груди. Что-то внутри него всколыхнулось, и он с трудом сдержал порыв, чтобы не кричать.
— Я разрушу? А может, это делаешь ты? — он сделал шаг вперёд, почти наступая на неё, на её слова, которые не имели никакой силы. — Да как ты вообще могла?! Папа тебя безумно любит, всю жизнь носит на руках, а ты…
Мама закрыла лицо руками и начала плакать, тихо, без слёз, как будто она уже давно не могла выплакать все свои боли.
— А где твой папа? — её вопрос был как нож. — Ты думаешь, он в семь вечера будет дома? Он же вечно работает! Запер меня здесь, в этих четырёх стенах, я света белого не вижу!
Егор почувствовал, как внутри всё как-то перемкнуло. Он, конечно, знал, как часто отец был на работе, но ведь это не оправдание. Он не мог понять, почему мама не попыталась что-то изменить, почему позволила себе стать чужой в собственном доме.
— Не надо всё сваливать на отца! — его голос стал резким, не выдерживающим. — Ты могла бы пойти работать, могла бы начать что-то делать для себя! Фитнес, танцы, рисование… Да что угодно!
Мама попыталась что-то ответить, но её слова были уже не столько обвинением, сколько исповедь.
— Ты не понимаешь… — она сделала паузу, как будто сама удивляясь своим словам. — Я уже давно не чувствую себя любимой и желанной. Твой папа приходит домой и утыкается в телевизор. Мы как чужие люди…
— Так разводись! Или что, страшно остаться без средств к существованию? Привыкла жить на шее отца! — его слова выпали как камни в воду, а он сам не чувствовал, как уже далеко ушёл от той любви, которая была между ними раньше.
Мама вскочила, как будто её внезапно ударили по лицу.
— Не смей! — её голос дрожал. — Я работала не меньше его! Я тебя растила, возила на все кружки, помогала во всем! Я всегда поддерживала! У вас всегда было чисто, и еда всегда была на столе! Я в эти отношения вкладывалась больше, чем он! И я его люблю! Это просто слабость…
Егор не смог вымолвить ни слова. Он просто покачал головой и, не сказав больше ничего, направился к выходу. Всё внутри него бурлило, но слова не находились.
— Ты куда? — испуганно спросила мама, её голос был почти невнятным.
— Не хочу с тобой рядом находиться, — ответил он, почти шепотом, но с таким спокойствием, что оно сразу же заставило её замолчать.
— Пожалуйста… Не говори ничего папе. Не надо всё разрушать. Я всё закончу, прямо сегодня… — её голос был полон умоляющей тени, но Егор не мог сдержаться.
Он молча вышел.
Весь вечер он бродил по городу, заходя в разные кафе, выбирая места, где не было никого знакомого. Он не хотел встречаться с друзьями — они бы, наверное, не поняли. Он сам не понимал, что произошло, как так вышло.
Когда он наконец сел за стол, в голове у него было пусто. Он не знал, что делать. Сначала он был уверен, что скажет всё папе, но теперь… сомнения начали съедать его.
Полчаса до прихода отца, он принял решение. Егор вернулся домой и, не долго думая, позвонил ему.
— Папа, я приехал раньше, — сказал он, уже зная, что нужно как-то узнать, когда тот будет дома.
— Значит так, — с порога сказал он, не скрывая своих слов, как обычно, будто они должны быть последними, — я ничего не скажу. Но это будет один единственный раз, когда я промолчу. Если ты еще хоть раз встретишься с этим… сантехником, я все расскажу папе. Ясно?
— Конечно. Спасибо… — её голос был тихим, почти бессильным. Как-то очень быстро она перевела взгляд на пол, на те серые, старые ковры, что вечно лежали на месте, никуда не уходили. Но ей нужно было быть благодарной, что её сын не возмущался больше. Она не понимала, что тут было в её жизни — так, два шага в сторону, и всё могло измениться. Что бы ни случилось, она это переживала сама.
Егор ушел, а на душе осталась тяжесть. Всё это было слишком новым, слишком болезненным. Он больше не мог смотреть в глаза отцу. К матери он ощущал что-то странное — отторжение, может, даже ненависть. Принять её уже не было силы.
На следующие выходные он даже не подумал вернуться домой. Он начал реже появляться, стал избегать каждого контакта с ней, с этой женщиной, которую когда-то считал своей надеждой. Как можно было так поступить? Что должно было быть в её жизни, чтобы повернуться к такому человеку?
— Так значит, он всё-таки был твоим… сантехником? — мысли крутились без остановки, не давая спокойно дышать. И вот уже несколько недель подряд его сердце не отпускало чувства обиды.
Злость, которая с каждым днём становилась всё сильнее. Мама, которая говорила, что её жизнь с отцом была пустой, что её никто не любил. Но она продолжала жить с ним, потому что был тот самый стабильный, сытый мир. Мир, который рушить она не решалась.
Однажды, вернувшись от родителей, он понял, что забыл свою спортивную форму. И этот факт только усилил его раздражение. Всё, что происходило дома, теперь заставляло его чувствовать себя чужим в собственном доме.
— Как я вообще мог вернуться туда? — думал он, собираясь поехать обратно. — Как жить в этом доме, где такие тайны?
Он не хотел, но придётся ехать. Либо покупать новую форму, либо забирать свою. Егор, как и всегда, относился к одежде серьёзно. Не мог выбрать между тем, чтобы купить новую или поехать за своей. Он понимал, что форма не такая уж и важная вещь в его жизни, но важнее был вопрос — всё ли в порядке дома? Не может быть так, чтобы всё успокоилось за это время. Нет, не может.
Он подъехал к дому. Уже на подъезде почувствовал тяжесть на душе. Но всё равно был настроен, что всё уладилось. Мама ведь обещала, что закончила. Дал себе слово не встревать больше в эту игру. Он позвонил, чтобы предупредить её, но решил не тратить слова. Папа уехал в командировку, и всё, что нужно было сделать — проверить.
Подходя к подъезду, Егор увидел, как из него выходит тот самый Виталий Сергеевич. Внутри у него всё перевернулось. Тот мужчина, которого он не мог забыть. И вот он здесь. Значит, ничего не закончилось.
Он поднялся наверх, прошёл мимо мамы, как будто не замечая её присутствия, и молча взял свой спортивный костюм. Потом, не оборачиваясь, сказал:
— Я его видел.
Мама резко подняла голову, её лицо покраснело, но она сдержалась.
— Егор, ничего не было! Он только зашёл, чтобы поговорить…
— Мне не важно, что ты говоришь. — Его голос был ровным, но в нем была такая решимость, что она ничего не могла ответить. — Прошло три месяца. Если бы ты тогда всё закончила, он бы не был здесь сейчас.
— Егор, ты не понимаешь…
— Я всё понимаю.
Егор уехал. И, как только немного пришёл в себя, решил поехать к отцу на фирму. Через несколько дней, всё хорошенько обдумав.
— Егор, ничего себе! Ты какими судьбами? Еще и среди недели! — удивлённо встретил его отец.
— Надо поговорить, пап.
— Что-то случилось? Только не говори, что тебя отчисляют! Я буду очень расстроен.
— Боюсь, я тебя расстрою больше… — Егор взял себя в руки, да и не мог иначе. — Папа, мне больно это говорить, но молчать я не могу. Мама изменяет тебе.
Отец побледнел, и Егор почувствовал, как в груди всё сжалось. Он сжал кулаки, потому что самого тошнило от всего этого.
— Что? Что за глупости?
— Я дважды её застукал. Первый раз она поклялась, что такого больше не повторится. Прости, надо было сразу тебе всё сказать.
— Ты его видел? — сухо спросил отец, не отводя взгляда от сына.
— Да, какой-то Виталий Сергеевич, если она не придумала это имя.
— Ясно.
Отец подошёл к окну и открыл его, втянув морозный воздух. Егор всё ещё стоял в нерешительности, но отец ничего не сказал, лишь стоял так, наслушиваясь зимней тишины. Егора передёрнуло, но он молчал.
— Что ты будешь делать? — спросил Егор, потому что не знал, что ещё сказать.
— А у меня есть варианты?
Тем же вечером отец уехал из дома. Егор предложил помочь ему собрать вещи, но отец только покачал головой и ушёл, не сказав ни слова. Мама плакала, умоляла простить её, но отец, как будто её и не слышал. Он просто ушёл.
Он снял квартиру в центре города, и вскоре стало понятно, что и пить он начал сильно. Егор пытался его вытащить, пытался разговаривать, но отец не слушал. В такие моменты Егор чувствовал, как внутри всего его разрывает, но ничего не мог сделать. Папе было хуже. Только время могло что-то исправить, хотя Егор и не был в этом уверен.
Мама оставалась одна. Она не выходила из дома, только вставала по утрам, пила кофе, а потом снова ложилась в постель. Иногда Егор находил её так, лежащую, словно не было смысла вставать. За пару недель она сильно похудела, и её лицо стало таким… старым. Словно годы с неё обрушились в одно мгновение.
И вся их хорошая, счастливая семья рухнула в один момент. Страдали все. Егор понимал, что сделал всё, как было нужно. Он ведь не мог молчать. Он был честным. Нехорошо жить во лжи. Нехорошо, когда тебя водят за нос. Но вот если бы его молчание спасло эту семью, если бы они продолжали жить, как прежде, может, было бы лучше? И вот эта мысль, мучительная, не давала ему покоя.
Всё равно ли он поступил правильно? Или, может, зря всё разрушил? Порой ему казалось, что можно было бы не лезть, не вмешиваться. Но и в ту же минуту он знал, что без этого молчания не было бы честности. И вот это всё тоже будет с ним долго, мучить его в тусклых днях и тревожных ночах. Это будет его тенью.
***
Егор сидел у окна. Время, как это часто бывает, не исправляло ничего. Оно лишь добавляло слоёв к боли, как лишняя корка на старом теле, сглаживая, но не исцеляя. На улице сыпал дождь, и серый свет, пробивающийся сквозь тучи, не мог проникнуть в его душу, как раньше. Отец был далеко, и мама теперь была для него не тем человеком, каким была раньше.
Через несколько месяцев он наконец вернулся домой, в тот же дом, который был когда-то полон тепла и смеха. Он не знал, что его ждёт, но знал одно: теперь всё будет другим. Ничего не было того, чем было раньше.
Мама открыла дверь. Она выглядела не так, как раньше. Она потеряла что-то важное, как человек, который долгое время был в поисках чего-то, но так и не нашёл. В её глазах не было привычной заботы, а вместо этого только пустота.
— Егор, ты наконец пришёл… — сказала она, не делая ни шага, чтобы обнять его.
Он знал, что не должен ничего говорить, но слова уже вырывались, как горечь.
— Мама, я не знаю, как мне с этим жить. Я всё время думал, что ты примешь решение, но ты не сделала этого. Ты просто продолжила жить. А мы? Мы же тоже живём.
Она молчала, не зная, что ответить.
— Я всё понимаю. Ты изменила не только папу, но и нас, всех, кто был вокруг тебя. Я не могу забыть это, мама. Это как вырванное сердце. — Он говорил, а слёзы накатывались сами собой.
Мама отвернулась, и её голос звучал теперь как сухая бумага.
— Ты прав. Я сама не понимаю, как это всё случилось. Я сама не знаю, когда всё это началось… Всё было так привычно, так спокойно, что я забыла, что есть ещё что-то помимо этого.
Егор смотрел на неё с беспомощностью. Он давно хотел услышать от неё что-то, что могло бы его утешить, оправдать её поступки, но теперь понял: он никогда этого не получит.
— Знаешь, мне так жаль, что я не могу вернуть то, что было. Но я не могу просто молчать, как раньше. Всё разрушено. Ты понимаешь, мама? — Он почти кричал.
Мама стояла у окна, обвёрнутая тенью. Не могла найти слов, чтобы объяснить, чтобы оправдаться. Слишком много времени прошло, слишком многое было сказано и сделано, и теперь её объяснения не имели значения.
— Я поняла, что сделала тебе больно, и мне самой… — Её голос дрожал. — Но, может быть, ты когда-нибудь поймёшь, что я тоже была в тупике. Я тоже искала что-то большее, чем просто быть женой и матерью.
— Ты что, правда думаешь, что папа тебе был не достаточно? — Его слова сорвались, как срывающееся дерево.
Она снова повернулась к нему. Но её взгляд был уже не таким, как раньше. Он не видел в её глазах той материнской силы, что была когда-то, когда она обещала защищать его от всех бед. Он видел только усталость и сожаление.
— Я любила его. Любила. Но он не был рядом. Ты не видел, как это было. Он не видел меня. Мы давно не были рядом. И я не знала, как быть. — Мама выдохнула. — Да, я ошиблась. Я всё разрушила.
Он молчал, потом тихо сказал:
— Мне надо уйти, мама. — Его голос был почти беззвучным.
Мама не пыталась остановить его. Она стояла, как человек, лишённый всех сил, и смотрела, как её сын уходит, как ещё одна часть их жизни уходит.
В тот вечер, Егор, возвращаясь домой, почувствовал, что и он потерял что-то важное. Словно кто-то вырвал кусок его жизни, кусок семьи, и оставил его одного с холодом и туманом. Но, возможно, это был не конец. Возможно, однажды он сможет простить. Может быть. Когда-нибудь.
Судьба семьи была разрушена, и теперь, когда остались только руины, он понимал одно: никто не виноват. Люди не могут жить друг для друга всю жизнь, и никто не обязан быть идеальным. Но каждый должен быть честным. И вот этого, наверное, не хватало.
