Маленький городок К-ск, населением в несколько тысяч жителей, зимой замирал. Половина города работала вахтой, а половина беспробудно пропивала заработанное ранее, выходя, разве что, в гастроном.
Однажды ночью, когда крыши двухэтажных бараков посеребрила полная луна, из подъезда одного из них на улицу вышла старуха Забродина.
Опираясь на клюку, она медленно двигалась по расчищенной дороге, и только снег скрипел под калошами. Бабка прошла улицу, огляделась, и свернула на Рябиновую, после чего проскрипела ещё метров двести. Она остановилась у пятиэтажки, которых в городишке всего было три. Дальше она и вовсе повела себя странно: вышла под окна, потопталась там немного, и, шепча что-то себе под нос, достала из-за пазухи мешочек. Только она собралась высыпать содержимое мешочка под окно, как сверху на неё вылилось ведро воды.
От неожиданности старуха упала, мешочек вывалился у неё из рук.
— А ну, пошла отсюда, ведьма! — крикнул на неё сверху мужской голос, — я тебя отучу ворожить, ишь ты!
— Ты на кого гавкаешь, Макарка? — задрав голову наверх, она погрозила ему клюкой, и стала кряхтя, подниматься. Кричавшего она не видела, но голос признала, — за свой ушат ты дорого заплатишь! Тьфу на тебя!
После она нагнулась и стала искать свой мешочек, шарить везде, но вот беда, его нигде не было. Как ни ворошила она палкой снег, ничего не нашла. Мешочек исчез.
Боясь простуды, она повернула к дому, рассудив, что завтра с рассветом придёт и поищет получше. Пока дошла до дома, проклиная Макарку, чуть не замёрзла насмерть.
Дверь ей открыл внук Виталик. Он был странным, этот внук, точно неживой. Не мог ни приготовить себе еды, ни постирать свои вещи, — всё делала бабка. Если бы не она, внук, наверное, умер бы от голода и антисанитарии. Но и она, похоже, держалась за этот мир только из-за него.
Люди говорили, что парень имеет минимум один психиатрический диагноз, хотя никто не видел заключение врачей. Но на Виталика и без того девки не заглядывались — все боялись его бабки, про которую шла недобрая молва.
Сын и невестка старухи, родители Виталика, погибли при очень странных обстоятельствах. Но внука она любила! Не сказать, чтобы тот платил ей той же монетой, но факт, что он жил при ней, говорил о том, что он, как минимум, её терпел.
Утром из пятиэтажки, где накануне бабка потеряла свой кисет, вышел на работу Глеб Симеонович. Издали, особенно на фоне белого снега, он напоминал чёрного аиста: был высок, худ, бородат, и одет во всё черное. Говорили, что мужчина работает реставратором, поэтому все так его и называли «реставратор». Было у него две дочери: шестнадцати и восемнадцати лет. Ребята, учившиеся с ними, с удивлением рассказывали родителям, что в доме у реставратора нет телевизора! Как так можно? Что ещё делать в этом унылом городишке длинными зимними вечерами?
Но Мария и Елизавета утверждали, что им хорошо и так. Над ними посмеивались, но в целом, народ относился к семье благодушно. Жену реставратора никто никогда не видел, хоть дочери и утверждали, что мать у них есть.
Глеб Симеонович, несмотря на мороз, был одет в неизменное длинное чёрное пальто и чёрную же шляпу. Такие шляпы очень уважают баптисты и ортодоксальные евреи.
— Здравствуйте! — догнало Глеба приветствие соседки, и он, коснувшись полей своей чудесной шляпы, кивнул и проследовал дальше.
Спустя несколько секунд дверь подъезда отворилась, и на улицу выскочил маленький, рябой мужичонка в одних «семейниках» и растянутой майке-«алкоголичке». Он трусцой побежал под окна, высматривая там что-то.
— Господи, Макар! Такой мороз, простудиться недолго! Уронил, что ли чего?— переключила на него внимание соседка.
— Уронил, — кивнул тот, продолжая высматривать, и, наконец, углядел почти слившийся с подвальной решёткой кисет. Осторожно взяв его за шнурок, словно ядовитую змею, он двумя пальцами раздвинул края кисета, и заглянул внутрь. — Прах какой-то!
И унёс с собой в квартиру.
Спустя несколько минут показалась и бабка. Увидев свежие следы на выпавшем за ночь снегу, она нахмурилась, и погрозила невидимому Макарке кулаком. Но тот этого не видел, так как был занят важным делом: он писал посмертное письмо.
Отчаявшись найти свой кисет, бабка ухватилась за скамейку и постояв немного, отправилась восвояси, снова ругая Макара, на чём свет стоит.
***
В иконописной мастерской, где работал Глеб Симеонович, каждый рабочий день начинали с молитвы. Помолившись, реставратор поймал себя на том, что он рассеян и мысли его далеко. А думал он о своей младшей дочери, Лизе. В отличие от старшей, Марии, которая готовилась стать регентом на клиросе и выйти замуж за священника, Лизу влекло мирское болото со всеми своими ловушками и соблазнами. Глеб не сомневался, что дочь наверняка смотрела не то, что телевизор, но изобретение дьявола — видеомагнитофон. И зачем он разрешил ей посетить день рождения девочки из класса? Но Лиза так просила, что он не устоял, и позволил… закончилось всё тем, что дочка пришла в слезах: все девочки были нарядные, одна она в закрытом коричневом платье, похожем на школьное, с дурацким отложным воротником, вышедшим из моды лет так двадцать назад.
Глеб видел, что теряет дочь, но не знал, как этого избежать. Они жили в доме, где их ближайшими соседями была семья алкоголиков, и семья будущих алкоголиков. В подъезде жили также несколько старушек и некий Макарка, порицаемый за тунеядство. Раньше, говорят, Макар в Москве жил, почти рядом с Ваганьковским кладбищем. Он был странный малый.
Как-то реставратор, поднимаясь по лестнице, совершенно случайно увидел недра Макаркиной квартиры, и был впечатлён тем, что оттуда, как из преисподней, валил пар, маленькая прихожая была уставлена всякими колбами, кастрюлями, змеевиками. «Должно быть, он химик» подумал тогда реставратор, но пошёл себе дальше — ни заходить, ни задавать вопросов не стал.
Глеб Симеонович ни с кем дружбы не водил, ограничиваясь только приветствиями. Он чувствовал, что рано или поздно соблазны проникнут в его семью, отравят чистый, не повреждённый разум его милых дочек, но и в страшном сне не мог себе представить, насколько.
Как-то младшая, Лиза за ужином призналась ему, что полюбила. И тут же попросила благословения на брак. Не ожидавший такого отец поперхнулся, пришлось стучать его по спине. Похоже, что в отличие от отца, старшая сестра, Мария, удивилась, но не слишком. Она посмотрела на отца, и просто пожала плечами.
— Кто он? — после долгой паузы спросил Глеб Симеонович.
— А, Виталька Забродин, — ты его не знаешь, — беспечно ответила Лиза.
— И… где вы с ним… познакомились? — каждое слово давалось ему с трудом.
— В магазине, — Лиза взяла с тарелки ломтик огурца и весело захрустела.
— Лиза! Ты же нарушила правило! Никаких знакомств на улице, в магазине, в транспорте! Бог милостив, но мы всегда должны помнить, что дьявол не дремлет, и использует любую возможность, чтобы сбить нас с верного пути! Лиза! Ты должна прекратить всяческие контакты с этим молодым человеком. Я настаиваю!
И вот тут произошло то, что он совсем не ожидал: девушка встала, оправила своё платье и выпрямив руку, сунула комбинацию из трёх пальцев ему под нос. Он же, разглядывая её манжет, испачканный шариковой ручкой, побелел от гнева и вскочив, дал дочери звонкую пощёчину.
— Быстро в свою комнату! Маша! Запри её, спать будешь в гостиной, на раскладушке!
— Как скажете, отец, — сказала Мария, — её темные глаза стали почти чёрными, — она сейчас ненавидела сестру, но было и другое чувство, заразное, пьянящее. Зависти. «А так можно было»? Но она подавила это чувство в зародыше.
Лиза всё же сбежала. И Глебу Симеоновичу ничего не осталось, как идти в милицию. В дежурной части его выслушали и дали образец заявления. Молоденький сержант, видя его горе, шепнул:
— Если хотите, чтобы поиски начали сейчас, а не через трое суток, скажите, что она ушла три дня назад!
— Но это же неправда! — возмутился реставратор, и написал, что дочь сбежала несколько часов назад.
— Ну что же, если ваша дочь не вернётся послезавтра, мы начнём её искать. Таков порядок! — развёл руками сержант, — а пока обзвоните её друзей, одноклассников, знакомых! Практика показывает, что в течении трёх дней сбежавшие подростки обычно возвращаются домой!
Остаток дня и последующие дни Глеб Симеонович вёл долгие беседы с Богом. Самым горьким для него было то, что беглянке, скорее всего, помогала старшая сестра, Мария, отчего разочарование несчастного отца было ещё горше.
— Маша, но ты то, ты! Понимаешь, хоть, что ты своими руками уничтожила то, что мы с мамой взращивали в вас годами? Ты понимаешь, что толкнула сестру в греховное болото?
— Простите, отец, — подняла воспалённые от недосыпа глаза Мария, — но Лизка собиралась спуститься вниз по связанным простыням! Я испугалась, что она разобьётся!
— Уж лучше бы разбилась! — в сердцах крикнул отец, и сам испугавшись своих слов, принялся креститься: — Господи прости, спаси и помилуй нас, и дочку мою неразумную, Елизавету!
Выяснив адрес избранника дочери, он сам пошёл к Забродиным, но ни на звонок, ни на стук никто не откликнулся.
— Нету никого, чего стучишь,— выглянула из-за соседней двери старушка- соседка.
— Посмотрите, пожалуйста, не видели ли вы эту девушку, — он с надеждой протянул старушке школьное фото Лизы.
— Ой, погоди, мил человек, очки-то я сняла, не вижу без очков! — закряхтела та, — обожди-ка!
Нацепив очки, соседка взяла фото и внимательно рассмотрела.
— Хорошая девка. Сразу видна порода! — восхитилась она, — но я её не видела, иначе бы запомнила!
— А куда они уехали? — спросил Глеб Симеонович, — кивнув на Забродинскую дверь.
— Да кто их знает! Парень всегда молчит, даже не здоровается, а она ничего. На приветствие всегда отвечает, опрятная такая женщина, но особо мы не общаемся.
— Так давно ли вы их видели, матушка? — спросил реставратор.
— За матушку спасибо! А видала я их в последний раз… а перед Рождеством. Точно!
Поблагодарив соседку Забродиных, Глеб Симеонович сразу пошёл в милицию и, побеседовав со следователем, передал, что узнал. Шёл третий день, как Лиза сбежала, и Глеб Симеонович надеялся, что милиция сразу начнёт поиски и найдёт Забродина, а значит, и Лизу.
Когда он уходил, сидевший в кабинете следователя коллега усмехнулся:
— Я бы тоже от такого папаши сбежал как можно дальше!
— Забродин, Забродин.. фамилия больно знакомая, — задумчиво проговорил следователь.
— Ещё бы! Несколько лет назад у нас на улице Левитана пожар был. Сгорели муж и жена Забродины. Сынок у них остался, не он ли?
***
Макар, тот самый, что вылил на голову старухе Забродиной кастрюлю воды, а после нашёл кисет со странным порошком, ждал. Он слышал о том, что дочка реставратора сбежала, и cвязал одно с другим. Получалось, что бабка неделю назад приходила неспроста.
По реставратору можно было сверять часы: если транспорт не подводил, Глеб Симеонович являлся домой около семи вечера.
Макар вышел на лестницу, чтобы встретить реставратора, и рассказать ему о своих соображениях по поводу странного поведения Лизы.
Сверху послышалась возня, а потом суетливые шаги. Макар не успел обернуться и получив мощный удар по голове, осел на лестнице. Ударивший его хотел проникнуть в квартиру, но, как раз в тот момент скрипнула дверь подъезда, и нарушила планы злоумышленника.
Реставратор, поднимаясь по лестнице, нашёл Макара с разбитой головой. Глеб сразу позвонил в квартиру напротив и попросил соседку, тетю Пашу, вызвать скорую помощь, а заодно и милицию.
Он сгрёб тщедушного Макара и занес его в квартиру, где уложил на кровать, и стал ощупывать его голову. Когда-то давно Глеб учился на фельдшера, но по специальности работал недолго.
Ещё до приезда медиков, Макар открыл глаза, его взгляд блуждал по склонившемуся над ним лицу. Он даже потрогал Глеба Симеоновича за бороду, чтобы убедиться, что перед ним действительно реставратор.
— Забродина… твою девочку при…воро…жила, — сказал Макар, — Ведь…ма она. Там.. я написал всё.. возьми, в угол-ке, на кух.. не. И вот это… сожги, он сунул реставратору в руку мешочек, что подобрал под окнами.
Реставратор бросился на кухню, открыл лавку кухонного уголка и увидел конверт, на котором было написано печатными буквами «вскрыть в случае моей смерти». Глеб Симеонович сунул конверт в карман и вернулся в комнату. Но Макар ничего больше не сказал ему — потерял сознание.
«Скорая» приехала не скоро и не хотела забирать Макара. Сам он был без сознания.
— Всё ясно с этим пациентом,— рассматривая расставленные на стеллажах колбы и змеевики, сказал врач, — надрался, подрался. Оклемается!
— Этот человек не пьян, и получил травму головы не вследствие драки. Его ударили чем-то тяжёлым — осмотрите его голову! Ему нужна срочная помощь, а вы… медлите! — возмущался Глеб.
Раненый застонал.
— Во имя человеколюбия! — взмолился реставратор, — делайте свою работу!
Это подействовало. Макара забрали в больницу. Глеб вышел из квартиры, и наконец поднялся к себе в квартиру, где Мария уже давно ждала его к ужину.
Очевидно, врачи из больницы связались с милиционерами, или те просто приехали поздно, но когда реставратор спустился, чтобы забрать в квартире соседа забытые перчатки, дверь оказалась опечатана.
У Глеба в ушах всё время звучали слова соседа о старухе и о том, что она «приворожила» Лизу. В привороты реставратор не верил, хотя ему приходилось видеть людей, которые уверяли, что стали его жертвами, или знавали таких.
Глеб был уверен, что его семья под защитой Господа, на двери у него были начертаны кресты, каждый новый день он с девочками начинал с молитвы, без неё не вкушали еды, не приступали ни к какому делу. Чем провинился Глеб перед Богом? Почему Он позволил Лизе скатиться в эту смердящую яму, где барахтались в ежедневных своих нечистых помыслах грешники: чревоугодники, сластолюбцы, прелюбодеи и воры? Чем он, Глеб, такое заслужил? Надеясь найти ответ в конверте, который он взял на кухне у Макара, реставратор открыл его.
Старшая дочь, пытаясь загладить вину, поставила перед ним горячий чай со свежеиспечённым пирогом.
Но Глебу было не до пирога, он вертел конверт, сомневаясь, имеет ли право открыть его? Ведь Макар ещё не умер, а надпись гласила «вскрыть после моей смерти». Может, это завещание?
Наконец, перекрестившись, он принял решение, и, подержав письмо над паром кипящего на плите чайника, аккуратно вскрыл конверт.
Пробежав письмо глазами до конца, он вздохнул. Это были откровения сумасшедшего, и никакой информации касаемо Лизы несчастный отец не нашёл.
«Если вы читаете это письмо, значит я умер. Проклятая ведьма добилась своего, и теперь я, Макар Дуленко, могу сделать признание. Вот оно: по моей вине погибло два человека!
В марте одна тысяча * второго года, я заболел: не мог поднять ничего, тяжелее яблока, не чувствовал вкуса и ходил подавленным. Меня смотрели разные врачи, сказали что симулянт.
Все пеняли за то, что я не работал, но я не мог, был слаб. И вот тогда я впервые встретил Антонину Забродину, поверил, что исцелит.
Она действительно помогла, я не просто излечился, а почувствовал себя другим человеком, мне никогда не было так хорошо! Но с тех пор стал рабом Забродиной. Я электрик, и найти работу оказалось несложно, вот только работал я мало, в основном выполняя задания Забродиной.
Якобы по причине проверки проводки, я приходил к разным людям, которых она указывала, брал вещи, подбрасывал прах и заговорённый пепел. Однажды я испортил проводку, и в результате моих действий погибли люди. То были сын и сноха Забродиной… она убила их моими руками!
Я сбежал в Вологодскую область, к известному старцу. Около года жил трудником при монастыре, и мне удалось избавиться от влияния ведьмы.
Я решил, что должен вывести её на чистую воду, и тем самым искупить хоть немного свою вину перед людьми. Как Забродина узнала, что я вернулся в К-ск, я не знаю, но она явилась на следующий же день, сдула мне в лицо какой-то колючий песок и ткнула пальцем в грудь. «Никуда ты не денешься Макарка, нет у тебя души» — так сказала и ушла.
А я с тех пор снова занемог, правда не так, как раньше, так как теперь был крещён, и на шее у меня висит крест и ладанка.
Если бы я знал тогда, что знаю сейчас! я понял, что и первую хворь она на меня наслала, а потом появилась, будто случайно и предложила лекарство. Всё это обман.
Не верьте ей, считайте это письмо доказательством, другого всё равно нет, и если нет возможности наказать её, просто сделайте мою историю всеобщим достоянием.
Макар Дуленко».
Реставратор ещё раз перечитал это письмо. Первым делом он хотел отнести его в дежурную часть, чтобы милиция разбиралась, но его останавливало то, что он вскрыл письмо раньше срока, и Макар, если выживет, скорее всего будет осуждён, ведь в письме он признался в преступлении.
С другой стороны, он не видел другого способа надавить на Забродиных.
Он позвал Машу, и дал ей прочесть Макаркино письмо. Она подняла на него испуганный взгляд.
— Господи, спаси и помилуй, — шептали её губы, — это что же, Лиза убежала к этим… антихристам? По доброй воле? Быть не может… Прав Макар, её очаровали!
— Маша, я хочу, чтобы ты вспомнила всё странное, необычное, что было в поведении твоей сестры. Расскажи мне все ваши девичьи секреты!
— Но я не могу, на то они и девичьи, — покраснела дочь.
— Мария! Твоя сестра в опасности, сейчас не до стыда! Прошу тебя, расскажи, сейчас любая мелочь важна!
Мария покраснела ещё больше и склонила голову.
— Помню, что однажды сестра пришла в радостном возбуждении, и сказала, что помогла какой-то бабушке сумки донести. Лиза говорила, что «у бабушки в клетке сидела милая птичка», и хозяйка пообещала подарить её, если Лиза зайдёт к ней на следующий день. Если бы Лизка рассказала мне это сразу! Я бы отговорила её!
— Как? Знала же она, что я запрещаю брать любые подарки и подношения! Почему это произошло?
— Лиза сказала, что чувствовала себя как в сказке. Она смотрела на Виталика и он казался ей волшебным принцем! Она и про птичку скоро забыла, вспомнила только, когда увидела стайку похожих на улице.
— Я понял, что хотел сказать своим письмом несчастный Макар, — сказал отец, надевая шляпу, — жди меня, Мария, и никому не открывай. Я в участок, и надеюсь, что с помощью милиции мы вернём нашу Лизу.
Он перекрестил дочь, надел пальто и вышел. Погода была ужасная: злой ветер сбивал с ног, пытался забраться за воротник, свистел и свирепствовал, поднимая с земли шлейф выпавшего за день снега. Глеб два или три раза сбивался с дороги, хотя он отлично знал город. Наконец сквозь снежную занавесь он увидел милицейские «уазики», и прибавил шагу.
— Прошу вас, позовите следователя, который ведёт дело о нападении на Дуленко! — попросил он дежурного, — у меня для него есть информация.
— Следователи все разошлись, никого нет, — ответил дежурный, — вы можете сказать информацию мне, я запишу и передам.
— Но это срочно! — заволновался Глеб Симеонович, снял шляпу, отряхнул с неё снег, и прижал её к груди, — поймите, моя дочь в опасности!
— А при чём тут Дуленко? — заинтересованно спросил высокий мужчина с чисто выбритым лицом и высоким лбом. Он вышел из смежной с дежуркой комнаты.
— А! Извините, я думал, вы уже ушли, товарищ капитан, — обернулся к нему дежурный.
— Что у вас? — спросил следователь, с интересом наблюдая, как почти двухметровый реставратор вынужден склониться у окошка, расположенного слишком низко.
— У меня письмо, там всё о Забродиных! — выкрикнул Глеб Симеонович.
— Какие Забродины?! Вы говорили о Дуленко только что! — разочарованно протянул следователь.
— Ну да! Письмо написал Макар Дуленко.
— Ладно, — следователь, вздохнув, посмотрел на часы, — пойдёмте в кабинет.
Через пять минут он изучал «посмертное письмо» Макара.
— Откуда это у вас? — спросил он Глеба Симеоновича.
— До прибытия скорой сосед ненадолго пришёл в себя и сказал, где спрятано письмо и чтобы я его взял. Очевидно, он боялся, что тот, кто его стукнул, вернётся и заберёт его.
— А кто его стукнул? У вас есть версии?
— Мне кажется, Макар Дуленко назвал вам имена. Судя по письму, других врагов у него нет. Моя дочь в лапах безумцев!
— А вам не приходило в голову, что безумец это наш Макар Алексеевич? Соседи слышали, что неделю назад он ночью вылил на старуху кастрюлю воды! А на улице мороз! Это поступок нормального человека?
Реставратор опустил голову.
— Отдайте письмо, — сказал он, протянув руку, — я сам спасу свою дочь.
— Ну зачем вы так, — смягчился следователь, — я должен рассмотреть все варианты. Что у вас ещё, кроме письма? Мне показалось, что я видел вас днём. Вы ведь заходили?
— Да, три дня назад сбежала из дома моя дочь, Елизавета. К этому вот, — он кивнул на письмо, — внуку гражданки Забродиной. А Дуленко, между прочим, обвиняет её в двойном убийстве! Возможно, они удерживают девочку силой!
— Ладно! — нехотя согласился следователь, — ребята посмотрят, что за шабаш там у них. Адрес известен?
— Да, я заходил днём, только не было там никого. Во всяком случае, мне не открыли!
— А мы на окошки сперва поглядим, — сказал следователь. Он снял трубку: — Козлов! Надо бы адресок проверить! Возможно, там заложница.
Снег усиливался, словно хотел запутать следы, скрыть дорогу к дому Забродиных. Вот и нужный барак. Свет на втором этаже, где была нужная квартира, то вспыхивал, то снова загорался, занавески плотно задёрнуты. Скорее всего, работал телевизор. Двое милиционеров осторожно поднимались на второй этаж. Реставратора с водителем оставили в машине, но он не выдержал и пошёл за ними.
Дверь, как и днём, никто открывать не собирался, тогда позвали соседку снизу, которая пронзительным голосом заверещала: «Тоня! Виталик! Вы заливаете! Уже по колено воды натекло!» Хитрость сработала: через минуту скрипнула внутренняя дверь, потом открылась и внешняя.
— У нас всё сухо, — сказал парень, открывший дверь, и тут же милиционеры вошли в квартиру.
— Где девчонка, говори! — прорычал старший,— где ты её прячешь?
— Какая девчонка? Тут только моя девушка. Я никого не прячу! — прижался к стене Виталик.
— Какая она тебе девушка? Руки покажи! Покажи руки, я сказал!!!
Виталик засучил рукава. Вены были чистые. Из гостиной донеслось слабое поскуливание и человеческий стон.
— Кто у тебя там?
Милиционер открыл сдвоенные двери, и Глеб Семионович увидел свою дочь. Лиза мирно сидела за столом. На столе стояли три чашки, а по телевизору демонстрировали новый сериал «Тропиканка»: на экране мелькали полуобнажённые девицы, звуки неслись из телевизора.
— Лиза! Собирайся, мы сейчас же уходим! — реставратор подошёл к дочери и взял её за руку, но она вывернулась:
— Никуда я не пойду! Я остаюсь, мне здесь нравится!
— Опомнись, дочка! Что ты такое говоришь? — крикнул Глеб Симеонович, и тут вспомнил письмо Макара, — тебя приворожили, вот что!
— Ну да, ну да, — послышался голос хозяйки, — на вид серьёзный человек, а всё в сказки веришь! А вы, орлы, что тут делаете? Я вас не приглашала! — обратилась она к непрошеным гостям.
Услышав такое, они, переглянувшись между собой, пошли к выходу.
— Вы что? Так и уйдёте?! — не поверил своим глазам реставратор, — как же так?
— Мы не можем задержать его за то, что он пил чай с вашей дочерью. Похищение — это несколько другое, — тихо шепнул реставратору сержант.
— А письмо? А нападение на Дуленко?
— Кто это — Дуленка? — развеселилась Антонина, — не слыхали про такую!
Лиза, запрокинув голову, вульгарно засмеялась. Реставратор схватил её, и, перекинув через плечо, понёс вниз по лестнице. Дочь кричала и молотила его кулаками, было чувствительно, но он терпел. Усадив её на заднее сиденье «уазика», дверцы которого открыли перед ним милиционеры, он сел рядом, и поблагодарив их, попросил отвезти их домой. Всего около трёхсот метров, но девушка была не одета, её сапоги и пальто с шапочкой, остались в квартире Забродиных. Машина остановилась у подъезда пятиэтажки. Лизу нести не пришлось, она шла самостоятельно.
Реставратор взял на работе отпуск и с утра отправился к следователю. Уходя, он закрыл дочь в чулане, где семья хранила банки с капустой и огурцами. Следователь спешил: его вызвали в прокуратуру, но Глеб Симеонович перехватил его.
— Почему не возбудили дело против Забродиных?!
Следователь остановился, взял Глеба Симеоновича за плечи, и глядя ему в глаза, почти нежно произнёс:
— На каком основании? Состава преступления не нашли, ваша дочь явилась к этим милым людям совершенно добровольно. Чай пили? Не наказуемо!
— Как?! А письмо? А признание Дуленко! — сказал реставратор.
— Это письмо просто писулька. У нас нет статьи за ворожбу, — следователь посмотрел на часы.
— А как же испорченная проводка? — не унимался рестовратор.
— Дуленко скажет, что написал по принуждению, пошутил, да мало ли. Нет, как признание это рассматривать мы не можем. Допустим, я вам верю, но этого мало. Вот когда Дуленко сам даст показания, тогда и будет разговор!
— Но он может не дать показания! Ведь ему придётся нести ответственность за смерть людей!
— То-то и оно! — вздохнул следователь, — простите, я спешу!
Вернувшись домой, реставратор обнаружил Марию в слезах. Он пытался добиться от неё, что произошло, но та упорно молчала. Открыв чулан, Глеб даже не сразу узнал свою младшую дочь, настолько она изменилась. Она смотрела на отца исподлобья, а её улыбка вызывала оторопь.
— Лиза? Лиза, что с тобой происходит? — произнёс он, — ты не здорова, дочка!
— Со мной всё в порядке, а вот ты, папочка, как насчёт тебя?
Он снова закрыл чулан и долго молился, пока Лиза бесновалась там. Вдруг всё стихло. Пронзительно завизжала Мария, она увидела кровь, которая вытекала из-под двери чулана. Лиза порезалась осколками банки. Реставратор побежал всё к той же тёте Паше и вызвал скорую. Вдвоём с Машей они наложили жгуты выше Лизиных локтей, и усиленно молились, чтобы врачи не опоздали.
**
Примерно через месяц, в дверь реставратора постучали. Он оторвался от лика святого, изображённого на иконе, которую ему предстояло восстановить, и предупредив дочь, чтобы не выходила из своей комнаты, открыл дверь.
— Как ты посмела прийти сюда, ведьма? — услышала Мария возмущённый голос отца, — я тебя не звал!
— Ещё бы! — отозвался сиплый голос, — пришлось прийти без приглашения! Пусти, что ли, разговор есть!
— Ладно. Говори зачем пришла!
— Поговорить за моего внука и твоих дочерей! — ответила ведьма.
— С ума сошла? Оставь нас в покое! Почему ты пристала именно к моим дочерям?
— Так поповны самые сладкие! — сказала Антонина, — какой смысл забирать какую-нибудь грешницу, которая сама спешит вприпрыжку туда, где скрежет зубовный?
— Мои дочери не поповны! Я не поп, следовательно, и они не поповны! — возразил Глеб Симеонович.
— Да знаю я, кто ты, —махнула на него старуха, — расстрига, лишённый сана!
— Не надо, прошу! — внезапно взмолился реставратор, — молчи, пожалуйста!
Он знал, что Мария слушает каждое слово, и испугался.
— Ладно! Не ругаться я пришла, — согласилась Забродина, — заключим мировую! Чувствую я, что время моё на земле заканчивается. А у меня, знаешь, внук сирота. Как подумаю, что один останется… гнить в каком-нибудь казённом доме, тюрьме, психушке, разница невелика. И поэтому я ищу того, кто позаботится о нём.
— Из-за тебя моя младшая дочь в больнице! Как ты смеешь! — возмутился её наглости реставратор.
— Не из-за меня, а по грехам твоим! — стукнула клюкой о пол бабка. Вздрогнула у двери Маша. Реставратор обхватил руками голову.
Где-то вдали завыла собака.
— К покойнику, — равнодушно заметила Забродина, подперев заросший жёсткими редкими волосами подбородок, — ну! Так сговоримся, или как?
— Дочь я тебе не отдам!
— Ха! Нужна мне твоя дочь! Я верну её тебе, она выздоровеет и не вспомнит…
— Бога ради! Что я должен делать? — воскликнул Глеб.
— Ты должен помочь моему внуку! — упрямо повторила старуха.
— Как? Как я могу ему помочь? — реставратор вытащил платок, и промокнул взмокший лоб.
— Так, как если бы это был твой сын! — похлопала его по плечу бабка.
— Но… это невозможно! Он же преступник! Ведь это он стукнул моего соседа, дочь мою похитил…
Старуха молчала и смотрела на него с усмешкой.
— Где ему! Я это! У меня с Макаркой свои счёты! — сказала она, — стукнула его, да и схоронилась у Паши, которая позже скорую вызвала! Виталик, тот не способен даже пощёчину дать, не то, что ударить! И девку твою не он выбирал!
— Допустим, — продолжал Глеб,— но… всё равно! Я не могу пустить козла в огород. У меня дочери! Работаю я в закрытом коллективе, нет ни связей, ничего, что помогло бы Виталию… и хотел бы, не смог помочь, а я ещё и не хочу!
— Устрой его чернорабочим, маляром, могильщиком в конце концов! Я не могу помереть спокойно, Глеб. Мне казалось, что из всех здесь живущих, ты единственный, к кому я могла прийти!
— Но зачем было мучить Лизу? — прошептал он, посмотрев на образа.
— А как иначе достучаться до твоего сердца? Я могу всё вернуть назад, в обмен на обещание, что ты примешь участие в жизни моего внука! Я всё исправлю, даю слово!
— Я не знаю, какова цена твоего слова, — сказал Глеб, — иди с миром, бабка, наворотила ты дел! Я подумаю.
Он смотрел в окно, как она ковыляет по раскисшей снежной каше, с трудом поднимая ноги, но не чувствовал к ней ни жалости, ни участия. Он не святой. С него хватит!
— Мария! Собирай вещи, мы едем к тёте Лене в Н**ск!
— А… как же Лиза? — замерла со скорбным лицом старшая дочь, — с собой заберём?
— Разумеется!
— Папа, о чём говорила эта страшная старуха? Что-то про расстригу, лишенного сана. Это о тебе? — девушка ждала ответа.
— Да, — кивнул он, — я был священником, и меня действительно лишили сана.
— За что? — Мария положила ладони на запылавшие щёки, — папа, скажи, что это неправда! Ведь ты не убивал маму?
— Это была случайность, — он опустил голову, — откуда ты… старуха успела тебе сказать?
— Нет, не она, — опустила глаза Мария, — Лиза сказала. Когда ты её в чулане закрыл, в неё словно бес вселился и она выкрикивала всё это. Что ты расстрига и женоубийца… я думала, что это неправда!
Глеб подошёл к дочери и обнял её.
— Я любил вашу маму. Это была нелепая случайность.
— Папа я умоляю тебя, скажи правду! Не надо меня щадить! Злой дух, что вселился в Лизу, сказал мне, что ты узнал о том, что мама собиралась уйти от нас. И тогда ты убил её!
— Всё было совсем не так! Не так! — запротестовал Глеб, — она собиралась уйти… к другому, это правда. Все вокруг знали, и потешались надо мной. Что за священник, чего стоит его слово, коли он с собственную жену на путь истинный наставить не может! Я был зол, и загородил ей выход. Но она всё равно пыталась пройти… и тогда я оттолкнул её. Ваша мама неудачно упала, и затихла. Я долго не верил, что она мертва. До сих пор не верю. Я много думал, и пришёл к выводу, что таким образом милостивый Господь спас её, чтобы она окончательно не погрузилась в пучину греха. Убив её, хоть и невольно, я был лишён Благодати, но, к своему удивлению, обнаружил в себе способность и желание к реставрации старинных икон.
Ранним утром следующего дня, Глеб забрал Лизу из больницы. Девушка уже не кричала, напротив, была сильно заторможена. Поезд привёз их в Москву. Когда все трое стояли на вокзале в ожидании другого поезда, который должен был доставить их в Н-ск, к Глебу Симеоновичу подъехал на деревянной тележке нищий.
— Подайте Христа ради!
Реставратор нащупал пальцами в кармане что-то мягкое, а мелочь выскальзывала из рук. Чтобы было сподручнее её зацепить, он вытащил это мягкое на свет божий. Это был старухин кисет, как утверждал Макар, с «заговорённым» прахом.
Нащупав, наконец, сколько было мелочи, Глеб отсыпал её нищему. Тот поклонился, и искоса глядя на кисет, попросил «табачку». Реставратор открыл мешочек, и оказалось, что в нём действительно, никакой не прах, а табак.
— Отсыпь, будь ласка! — попросил нищий.
— Да всё бери. Сам-то я не курю! — и нарядный кисет перекочевал в коричневые, мозолистые ладони инвалида. Тот поклонился, и держа кисет в зубах, отъехал в сторону. Поставив тележку на тормоз, он достал из кисета табаку, и пошарив по карманам, не нашёл ничего, во что можно было бы его завернуть и покурить.
Тогда он решил просто вдохнуть его аромат. И поднёс мешочек к лицу. Вдохнув, он покрутил головой и чихнул так сильно, что тело его дернулось в сторону, тормоз подломился, и инвалид покатился по платформе, прямо к краю. Его костыльки, с помощью которых он передвигался, остались лежать там, где он положил их, чтобы освободить руки. Вместо того, чтобы кричать и звать на помощь, инвалид с улыбкой катился прямо навстречу смерти. Он остановился в нескольких сантиметрах от края, но никто этого не заметил. Лишь когда появился состав, который медленно приближался, нищий подался вперёд и упал на рельсы. Дико завизжала какая-то женщина. Её крик разбудил Макара, который находился за сотни километров, и он, открыв глаза, перекрестился.
Почти всю дорогу до Н-ска и отец и дочери молчали, из-за жуткого, гнетущего чувства, которое накрыло их после случившейся трагедии. Однако люди, которые всего два часа назад брезгливо морщились при одном только упоминании, того, что осталось от несчастного калеки, эти же люди сейчас преспокойно обсуждали, а то и смаковали это событие, иногда разбавляя подробности рюмкой водки, и закусывая малосольным огурцом. Отовсюду слышался смех, громкие возгласы, а где-то уже и пьяная ругань.
Надвинув шляпу на глаза, реставратор размышлял о бренности бытия, и жалел, что не спросил имени несчастного, чтобы добавить его в свой помянник, где последним значился некрещёный Виталий.
***
Добравшись до места назначения, Глеб обнял сестру Елену. Он и не предполагал, что так соскучился по родным местам. На первое время сестра приютила его с девочками у себя.
В К-ске квартиру семье предоставляла мастерская, где работал Глеб, а здесь ему только предстояло начинать всё заново.
В воздухе чувствовалось дыхание весны, Н-ск был южнее и снег здесь практически сошёл. Глеб почти сразу нашёл работу фельдшером в местной больнице, пригодилось полученное образование.
Мария, с благословения отца устроилась на работу в издательство, а Лиза, решила пойти учиться на ветеринара. Однажды она принесла домой птицу в клетке, и сердце Глеба Симеоновича тревожно забилось.
— Лиза! Откуда у тебя эта птица? — строго спросил он.
— Да, один мужичок принёс, — сказала она, — не волнуйся, отец, я взяла с тем, чтобы отпустить!
Она поднесла клетку к окну и открыла дверцу. Птица выпорхнула, и вскоре скрылась из виду. Дочь обняла отца и сказала:
— Прости меня, пап! Сама не знаю, что на меня тогда нашло! Это была не я!
— Я знаю, дорогая, я знаю! — обнимая дочь, Глеб Симеонович не стыдился слёз. Ему довелось испытать ни с чем не сравнимое чувство, которое бывает у Отца, к которому вернулось его неразумное, заблудшее дитя.
