Хлопок двери разрезал тишину квартиры, как удар ножа — холодное масло. Аглая Степановна дёрнулась, поднимая голову от романа, который читала, сидя в кресле у окна. Из прихожей послышался сиплый кашель, а затем — глухой удар и сдавленное ругательство.
— Кирилл, это ты? — спросила она, хотя прекрасно знала ответ.
— Нет, это Папа Римский приехал, благословение вам принёс, — хрипло отозвался голос сына. — А то кто ж ещё у нас по ночам шляется.
Она поморщилась, закрывая книгу. На обложке, как напоминание о другой жизни, улыбалась молодая пара на фоне моря.
Из коридора появился Кирилл — высокий сорокалетний мужчина с красными от недосыпа глазами и измятым лицом. Рукава его тёмно-синей рубашки были закатаны, обнажая татуировки — какие-то кельтские узоры, напоминающие цепи. Аглая Степановна каждый раз испытывала лёгкую тошноту, глядя на них.
— Ты ужинал? — спросила она, поднимаясь.
— Мам, мне сорок два года. Давай обойдёмся без этих вопросов, а? — он бросил ключи на тумбочку, отчего те с громким звоном скользнули по полированной поверхности. — Марина не звонила?
— Нет, — сухо ответила Аглая Степановна. — И я не думаю, что она позвонит.
Кирилл остановился на полпути к своей комнате. По его скулам пробежали желваки.
— Не начинай, — предупредил он. — Просто… не надо.
— Я ничего не начинаю. Я просто ответила на твой вопрос.
Он повернулся к ней всем корпусом, и в полумраке коридора его глаза казались почти чёрными.
— Знаешь, что самое удивительное? — произнёс он с нервным смешком. — Ты всегда думаешь, что права. Абсолютно во всём. В том, что касается моей жизни — особенно.
— Кирилл, она забрала твоего ребёнка и уехала, не сказав куда. Что я должна думать?
— Она не забрала! — рявкнул он так, что мать невольно отступила на шаг. — Она забрала СВОЕГО ребёнка, потому что я… — он осёкся, проводя рукой по лицу. — Неважно. Вода под мостом.
Аглая Степановна поджала губы. Классическая поза оскорблённого достоинства — руки сложены на груди, спина прямая, словно аршин проглотила.
— В таком состоянии с тобой бесполезно разговаривать, — проговорила она.
— Вот и не разговаривай, — буркнул Кирилл, скрываясь в своей комнате.
Аглая Степановна постояла ещё с минуту в тишине, прислушиваясь к звукам за дверью сына, потом тяжело вздохнула и вернулась в своё кресло. Роман больше не интересовал её; она смотрела в окно, на тёмные очертания многоэтажек напротив, где в чужих окнах горел свет. В некоторых мелькали силуэты — другие люди, другие жизни, другие драмы.
Три года назад, когда Марина впервые переступила порог их квартиры, Аглая Степановна почувствовала холодок в груди. Эта молодая женщина с резкими чертами лица и внимательным взглядом казалась ей слишком самостоятельной, слишком независимой для её сына. Кирилл, работающий в крупной IT-компании, не производил впечатления неудачника, но Аглая Степановна знала его слабости лучше, чем кто-либо. Его склонность к депрессиям, его периодические запои, его неумение справляться с бытовыми проблемами. Послушать его, так во всём была виновата она — тираничная мать, не давшая сыну вздохнуть свободно. А кто учил его жизни, кто тащил на себе всё после того, как отец бросил их, когда Кириллу было всего пятнадцать?
Шли месяцы, и эта напряжённость между ней и Мариной только нарастала. Особенно после того, как они поженились, и сын уговорил её продать свою однокомнатную квартиру, чтобы все вместе жить здесь, в её трёхкомнатной.
«Ты же всё равно одна, мам, зачем тебе целая квартира в центре? А так у нас будет первоначальный взнос на дом за городом через пару лет. Ты сама говорила, что хочешь жить поближе к природе».
Да, говорила. Но не так она это представляла.
Марина с первых дней начала устанавливать свои порядки. Переставляла мебель, вешала какие-то нелепые картины, выбрасывала вещи, к которым Аглая Степановна была привязана десятилетиями. «Это старьё, Аглая Степановна, от него столько пыли». Готовила какие-то странные блюда с киноа и нутом. «Это полезно для всех нас, особенно в вашем возрасте». Приглашала шумных друзей, которые засиживались допоздна, а потом, уходя, роняли зонты в фарфоровую вазу, стоявшую в прихожей ещё со времён бабушки Аглаи Степановны.
Когда родился Андрюша, Аглая Степановна думала, что внук сблизит их. Но стало только хуже. Теперь каждое её замечание относительно воспитания ребёнка встречалось ледяным: «Спасибо, Аглая Степановна, но мы как-нибудь сами разберёмся».
А потом произошло то, чего она втайне ждала все эти годы. Марина ушла, забрав двухлетнего Андрюшу. Кирилл запил на две недели, а когда вышел из запоя, не смог (или не захотел) объяснить, что именно случилось между ними.
Утро выдалось промозглым. Ноябрьский ветер швырял в окна пригоршни мелкого дождя. Аглая Степановна, поставив чайник, принялась нарезать хлеб для тостов. Кирилл обычно просыпался поздно, но сегодня в семь утра она услышала, как он гремит чем-то в ванной.
Через несколько минут он появился на кухне — чисто выбритый, в отглаженной рубашке. От недосыпа и вчерашнего не осталось и следа.
— Доброе утро, — сказал он, направляясь к кофеварке.
— Доброе, — осторожно отозвалась она, разглядывая сына. Что-то изменилось в нём за ночь. — Ты рано.
— Встреча важная, — он щёлкнул кнопкой кофеварки, и та загудела, перемалывая зёрна. — И… я хотел с тобой поговорить до ухода.
Аглая Степановна напряглась. Такие разговоры никогда не предвещали ничего хорошего.
— Я тебя слушаю, — она отложила нож и сложила руки на столе.
Кирилл прислонился к кухонному шкафчику, скрестив руки на груди — точно так же, как делала она сама, когда готовилась к серьёзному разговору. Эта маленькая деталь неожиданно кольнула её сердце.
— Я нашёл квартиру, — сказал он прямо. — Недалеко отсюда, в соседнем районе. Двухкомнатная, но просторная. Хороший район, рядом с парком.
Она молчала, не сводя с него глаз.
— Ты… съезжаешь? — наконец спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Да, — он кивнул. — Марина согласилась поговорить. Она поставила условие — своя территория. Никаких… — он замялся, подбирая слова. — Никакого давления со стороны.
— С моей стороны, ты хочешь сказать, — Аглая Степановна почувствовала, как внутри поднимается волна обиды.
— Мам, — Кирилл вздохнул. — Я не хочу в это углубляться. Факт в том, что мне сорок два года, и пора жить своей жизнью. Пора попытаться… всё исправить.
— И ты думаешь, что если съедешь от матери, она тебя примет обратно? — Аглая Степановна не удержалась от сарказма. — Ты же пил, Кирилл. Ты знаешь, как она к этому относится.
Он дёрнулся, словно от удара, но ответил спокойно:
— Я не пью уже два месяца, — сказал он тихо. — Хожу в группу поддержки. У меня есть спонсор. Я работаю над собой.
Аглая Степановна откинулась на спинку стула, чувствуя, как что-то внутри обрывается. Два месяца? И он ей ничего не сказал?
— И когда ты планируешь… переезжать?
— В эти выходные, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Я уже подписал договор аренды. Внёс залог.
— Так быстро, — она нервно рассмеялась. — Даже сказать не успел. Просто поставил перед фактом.
— Потому что я знал, как ты отреагируешь, — он сделал шаг к столу. — Мам, пойми. Я хочу вернуть свою семью. Андрюша растёт, а я пропускаю всё. Его первые слова, его первые шаги…
— Так значит, я виновата? — она поднялась, чувствуя, как дрожат руки. — Я разрушила твой брак?
— Нет! — он ударил ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули. — Чёрт возьми, нет! Я сам его разрушил. Я пил, я срывался, я… был никудышным отцом. Но ты… ты не помогала ситуации.
— Как это понимать?
— Ты знаешь, как это понимать, — он взял свою чашку с кофе и сделал глоток. — Мне пора. У меня встреча через сорок минут на другом конце города.
Он прошёл мимо неё, но у двери остановился.
— Я не хочу ссориться, мам. Правда. Просто… дай мне этот шанс. Хотя бы попробовать.
Когда входная дверь хлопнула, Аглая Степановна опустилась на стул и закрыла лицо руками.
Трель дверного звонка заставила её вздрогнуть. На часах было почти девять вечера. Кирилл в эти выходные перевозил свои вещи, и сегодня был последний день, когда он ещё официально жил здесь.
Аглая Степановна поднялась с дивана, в который раз перебирая в уме все аргументы, все обиды, все слова, которые могли бы остановить его. Она прекрасно понимала бессмысленность этого занятия, но не могла остановиться.
Подойдя к двери, она глянула в глазок и отшатнулась. Потом снова приникла к маленькому стеклянному кружку.
На лестничной площадке стояла Марина. В руках у неё был Андрюша — сонный, в синем комбинезоне с капюшоном, из-под которого выбивались светлые кудряшки.
Аглая Степановна распахнула дверь.
— Кирилла нет дома, — сказала она вместо приветствия. — Он на новой квартире. Перевозит вещи.
Марина, на удивление, не выглядела ни раздражённой, ни враждебной. Она кивнула.
— Я знаю, — ответила она. — Он написал, что задержится. Мы договорились, что я привезу Андрюшу к вам. Он не хотел вас беспокоить…
— Ах, теперь он заботится о моём спокойствии, — Аглая Степановна скрестила руки на груди. — Очень мило с его стороны.
Марина вздохнула.
— Аглая Степановна, может, вы всё-таки пустите нас? Андрюша спит, ему нужно лечь.
Она отступила, пропуская невестку с ребёнком. Марина прошла в гостиную, осторожно уложила мальчика на диван и накрыла его пледом. Андрюша что-то пробормотал во сне, но не проснулся.
— Чай будете? — спросила Аглая Степановна, сама удивляясь своему предложению.
Марина замерла, потом кивнула.
— Буду, спасибо.
Они сидели на кухне, и пар от чашек поднимался к лампе, образуя причудливые узоры. Аглая Степановна украдкой рассматривала невестку. Марина похудела, под глазами залегли тени. Но в осанке по-прежнему чувствовалась стальная стержень, который так раздражал Аглаю Степановну раньше.
— Как он? — спросила Марина, крутя в руках чашку. — Кирилл. Он правда… держится?
— Два месяца не пьёт, — Аглая Степановна пожала плечами. — Так говорит. Я не следила.
— Не думала, что вы… — Марина осеклась, подбирая слова. — Что вы не в курсе его жизни.
— А вы думали, мы с ним одно целое? Что я контролирую каждый его шаг?
Марина подняла на неё взгляд.
— Если честно, именно так я и думала.
Аглая Степановна хотела возразить, но не нашла слов.
— Когда мы с Кириллом начали встречаться, — продолжила Марина, — он был… другим. Уверенным в себе, самостоятельным. По крайней мере, так казалось. Потом, когда мы стали жить вместе… что-то в нём надломилось. Он стал постоянно спрашивать моего мнения, но в то же время — не доверял мне. Словно боялся, что я осужу его. Что осудят его все вокруг.
— И конечно, во всём виновата я, — горько усмехнулась Аглая Степановна.
— Нет, — Марина покачала головой. — Я не это имею в виду. Но… семья — это сложный механизм. Часто мы сами не понимаем, как влияем друг на друга. Кирилл начал пить не из-за вас. И не из-за меня. Это его выбор, его слабость. Но мы все… создавали условия.
— И какие же условия создавала я?
Марина помолчала, словно взвешивая, стоит ли говорить. Потом решилась:
— Вы не отпускали его. Не верили в него. Он чувствовал это, и это убивало его уверенность в себе.
Аглая Степановна хотела возразить, но что-то остановило её. Образ сына, который вырезает из дерева фигурки в четырнадцать лет, и она, смеющаяся: «Кирюша, ну какой из тебя резчик? У тебя же руки не оттуда растут». Он тогда выбросил все свои инструменты. Или когда он решил поступать в университет в другом городе: «С твоими-то оценками? Да кому ты там нужен». Он остался, пошёл в местный институт. Технический, хотя хотел на филологический. «Что за блажь, Кирилл? Какая филология? Мужчине нужна нормальная профессия».
— Он ненавидит свою работу, — сказала вдруг Марина, словно прочитав её мысли. — Программирование — это не его. Он просто делает это, потому что «должен». Потому что «так правильно».
— Он никогда не говорил мне…
— Потому что боялся вас разочаровать. Всю жизнь боялся.
В гостиной заплакал Андрюша. Марина поднялась, но Аглая Степановна остановила её:
— Можно… можно я пойду к нему?
Марина, помедлив, кивнула.
Аглая Степановна вошла в полутёмную гостиную. Андрюша сидел на диване, растирая глаза кулачками.
— Мама, — всхлипнул он. — Хочу к маме.
— Мама на кухне, малыш, — Аглая Степановна осторожно присела рядом. — Помнишь меня? Я бабушка.
Мальчик посмотрел на неё мокрыми от слёз глазами — такими же голубыми, как у Кирилла в детстве.
— Баба, — произнёс он неуверенно. — Баба Глая.
Что-то сжалось в груди Аглаи Степановны. Она протянула руку и легонько погладила вихрастую голову внука.
— Да, баба Глая, — повторила она. — Хочешь воды?
Он мотнул головой:
— Папу хочу. Где папа?
Она хотела ответить, но в этот момент в прихожей хлопнула дверь, и раздался голос Кирилла:
— Марина? Вы уже приехали?
Андрюша сорвался с места и бросился в прихожую с криком:
— Папа!
Аглая Степановна медленно поднялась. Из прихожей доносился счастливый смех сына и звонкий голос Андрюши. Она не торопилась идти туда, давая им время. Подошла к окну, поправила занавеску. Комната, которую занимал Кирилл, теперь будет пустовать. Может быть, из неё стоит сделать детскую? Андрюша наверняка будет приезжать к ним… к ней.
В дверях появился Кирилл с Андрюшей на руках. За его спиной стояла Марина.
— Мам, — сказал он осторожно. — Мы… хотели пригласить тебя на новоселье. В воскресенье. Ничего особенного, просто… чай.
— С тортиком! — сообщил Андрюша, широко улыбаясь. — Баба Глая, приходи!
Аглая Степановна смотрела на них троих — усталую Марину, неуверенно улыбающегося Кирилла, светящегося от счастья Андрюшу. Её семью. Которая уходила от неё, ускользала, но… не исчезала. Просто менялась. Как меняется всё в этом мире.
— Приду, — сказала она, чувствуя, как внутри что-то отпускает — словно тугой узел, который она затягивала годами, наконец начал распутываться. — Обязательно приду.
Квартира у Кирилла и Марины оказалась светлой, с большими окнами, выходящими на парк. Аглая Степановна привыкла к своей тёмной гостиной, где даже в самый солнечный день приходилось включать свет, и эта яркость поначалу резала глаза.
— Нравится? — спросил Кирилл, пока Марина возилась на кухне с чайником.
— Очень красиво, — искренне ответила она. — Светло.
— Я помню, ты всегда любила свет, — он улыбнулся. — В нашей старой квартире, до переезда, у тебя на подоконнике стояли фиалки. Целая оранжерея.
Аглая Степановна удивлённо посмотрела на сына. Она думала, он не помнит таких мелочей из детства.
— У тебя тут балкон большой, — заметила она. — Тоже можно было бы цветы выращивать.
— Марина хочет сделать там зимний сад, — он кивнул. — Для Андрюши. Чтобы видел, как растут растения.
К ним подбежал Андрюша, таща за собой игрушечную железную дорогу.
— Баба Глая, смотри! — закричал он, протягивая ей паровозик. — Это мне папа подарил!
Она наклонилась к внуку, разглядывая игрушку.
— Очень красивый, — сказала она. — А ты знаешь, что твой папа в детстве тоже любил поезда? У него был целый город из рельсов и вагончиков.
Глаза Андрюши округлились от восторга:
— Правда? Папа, покажи!
Кирилл рассмеялся:
— Сейчас не покажу, малыш. Это было давно. Но мы можем построить с тобой новый.
Аглая Степановна выпрямилась.
— У меня на антресолях, кажется, остались коробки с твоими игрушками, — сказала она, глядя на сына. — Я могу посмотреть. Там должны быть и поезда.
— Серьёзно? — Кирилл недоверчиво покачал головой. — Ты всё это хранила?
— Конечно, — она пожала плечами. — Мало ли что…
Марина позвала их к столу, и разговор прервался. Но позже, когда они пили чай с тортом, который Андрюша размазывал больше по лицу, чем отправлял в рот, Кирилл вернулся к этой теме:
— Мам, а что ещё ты хранишь из моего детства?
— Много чего, — она улыбнулась. — Твои рисунки. Первую самодельную книжку, которую ты сшил. Деревянных человечков, которых ты вырезал.
— Я думал, ты их выбросила, — он посмотрел на неё с удивлением. — Ты же говорила, что…
— Что у тебя руки не оттуда растут? — она поморщилась. — Я много глупостей говорила, Кирюша. Прости меня за это.
Марина переводила взгляд с одного на другого, но не вмешивалась.
— Знаешь, — сказала Аглая Степановна, поставив чашку. — Я недавно перечитывала один роман. Там есть фраза: «Мы не всегда получаем то, что хотим. Но иногда жизнь даёт нам то, что нам действительно нужно». Я думала, что знаю, что нужно тебе. Оказалось, что нет.
Кирилл потянулся через стол и накрыл её руку своей.
— Ты просто хотела защитить меня, — сказал он тихо. — От ошибок, от боли. Я понимаю.
— Ты не можешь защитить человека от его собственной жизни, — она покачала головой. — Я поняла это слишком поздно.
— Не поздно, — вмешалась вдруг Марина. — Никогда не поздно.
Аглая Степановна посмотрела на невестку — впервые без раздражения, без предубеждения. Просто как на человека, которого выбрал её сын. Которого любит её сын.
— Вы правы, Марина, — кивнула она. — Никогда не поздно.
Андрюша, измазанный в креме, вдруг заявил:
— А я хочу, чтобы баба Глая осталась у нас жить!
Взрослые рассмеялись — неловко, но искренне.
— У бабы Глаи своя квартира, малыш, — объяснил Кирилл. — Но она будет приходить к нам в гости. Часто. Правда, мам?
Аглая Степановна посмотрела на сына. Было что-то новое в его взгляде — твёрдость, уверенность. Он больше не спрашивал разрешения. Он приглашал. И она вдруг почувствовала гордость за него — впервые за долгие годы.
— Правда, — ответила она. — Обязательно буду.
За окном начинался снегопад — первый в этом году. Крупные хлопья кружились в свете фонарей, медленно опускаясь на землю. Аглая Степановна смотрела на них, на отражения огней в стекле, на своё собственное отражение — немолодую женщину с прямой спиной и аккуратно уложенными волосами.
«Отпусти», — сказала она себе. «Просто отпусти».
И где-то внутри что-то окончательно развязалось — тугой узел, который она носила в себе долгие годы. Стало легче дышать.
Открывая дверь своей квартиры поздним вечером, Аглая Степановна подумала о том, как тихо теперь будет здесь. Никаких шагов за стеной, никаких разговоров на кухне, никакого хлопка входной двери среди ночи. Только её собственное дыхание и тиканье часов.
Она прошла в гостиную, не включая свет. В окно падал отблеск уличного фонаря, и этого было достаточно, чтобы различать контуры мебели. Сняв пальто, Аглая Степановна опустилась в своё кресло у окна и закрыла глаза.
Квартира дышала вокруг неё — старыми обоями, мебелью, скрипом половиц. Сколько лет прошло в этих стенах? Тридцать? Сорок? Дольше, чем длилась её семейная жизнь, дольше, чем она работала, дольше всего, что было важно когда-то.
Её пальцы скользнули по подлокотнику кресла, нащупывая потёртость в обивке. Разрыв в ткани, который она собиралась зашить много лет назад, но так и не собралась. Всегда находились дела поважнее.
«Мы могли бы купить тебе новое кресло, мам», — сказал как-то Кирилл, и она отмахнулась: «Это ещё твой отец покупал. Хорошие вещи не выбрасывают».
Хорошие вещи не выбрасывают. Может, поэтому она так цеплялась за сына? Как за последнее, что связывало её с той, другой жизнью — шумной, полной планов, надежд. Когда был жив муж, когда Кирилл был ребёнком с блестящими глазами, когда будущее казалось бесконечной дорогой возможностей.
Теперь же… теперь она сидела в полутёмной комнате и думала о том, что в шкафу, на антресолях, всё ещё лежат коробки с игрушками Кирилла. Старые книжки, альбомы с фотографиями, вырезанные из дерева фигурки.
Она поднялась и включила свет. Потом подошла к шкафу, открыла дверцы и потянулась за стремянкой, которая стояла тут же, у стены.
Три маленькие ступеньки, и она смогла дотянуться до коробок. Лёгкие, выцветшие от времени, с надписями, сделанными её рукой: «Кирилл, детское» и даты.
Она сняла одну из них, самую верхнюю, и спустилась с лестницы. Поставила коробку на стол и осторожно сняла крышку, словно открывала ларец с драгоценностями.
Сверху лежала тетрадь в потрёпанной обложке. Аглая Степановна открыла её и улыбнулась — первые стихи Кирилла, написанные корявым детским почерком. О весне, о собаке, о космосе.
Под тетрадью обнаружилась стопка рисунков — яркие краски, неровные линии, искренние образы. Мама и папа, держащиеся за руки. Дом с красной крышей и дымом из трубы. Космонавт на Луне.
А ещё глубже — деревянные фигурки. Маленькие человечки с грубо обработанными лицами, но в каждом — характер, настроение. Одна фигурка изображала женщину с длинными волосами, другая — мужчину в шляпе, третья — мальчика с мячом.
Аглая Степановна взяла фигурку женщины и повертела в руках.
«У тебя же руки не оттуда растут», — её собственные слова эхом отдавались в памяти. Почему она так сказала? Что хотела этим добиться? Защитить его от разочарования? От работы, не приносящей денег? От мечты?
Она поставила фигурку на стол и посмотрела на неё со стороны. Даже в этой грубо вырезанной фигурке чувствовалась какая-то жизнь, движение. Талант. Который она отказалась видеть.
Её взгляд упал на телефон, лежащий на краю стола. Было уже поздно, почти одиннадцать вечера. Неприлично звонить в такое время. Но пальцы сами нашли номер Кирилла в списке контактов.
— Мам? — голос сына звучал удивлённо. — Что-то случилось?
— Нет, — она помедлила. — Я просто нашла твои фигурки. Деревянные, которые ты вырезал в школе.
Повисла пауза. Потом он осторожно спросил:
— И что?
— Они… хорошие, Кирюша, — она почувствовала, как перехватывает горло. — У тебя был талант. Есть талант.
Он молчал, и она не знала, что ещё сказать. Потом решилась:
— Ты мог бы попробовать снова. Вырезать что-нибудь для Андрюши. Ему бы понравилось.
— Мам, — в его голосе звучало удивление, — ты правда думаешь, что у меня получалось?
— Да, — она твёрдо кивнула, хотя он не мог этого видеть. — Да, Кирюша. У тебя талант. И я… я сожалею, что не поддержала тебя тогда.
— Ничего, — он хмыкнул. — Всё нормально. Поздно уже об этом.
— Никогда не поздно, — она улыбнулась, вспоминая слова Марины. — Если хочешь, я могу привезти их тебе. Фигурки. Может быть, они вдохновят тебя.
— Ты серьёзно? — в его голосе послышался смешок. — Ладно, давай. Привози. Пока Марина не видит, я спрячу их, а потом как-нибудь внезапно «найду» и покажу Андрюше, как что-то новое.
— Не нужно прятать, — Аглая Степановна покачала головой. — Марина… она хорошая. Она поймёт.
Снова пауза. Более долгая на этот раз.
— Спасибо, мам, — наконец сказал он. — Правда, спасибо.
Они попрощались, и Аглая Степановна положила телефон. Вновь взяла в руки деревянную фигурку женщины и улыбнулась. А потом, повинуясь какому-то импульсу, подошла к книжному шкафу, освободила полку от книг и поставила фигурку так, чтобы она была видна.
Завтра она соберёт остальные и отвезёт их сыну. А может быть, купит ему новый нож для резьбы. Или даже набор инструментов. И альбом по деревянной скульптуре. В конце концов, скоро Новый год, нужно думать о подарках.
Аглая Степановна подошла к окну и раздвинула шторы. Снег всё ещё падал, покрывая город белым покрывалом. Чистым листом, на котором можно начать писать заново.
В соседнем доме в одном из окон погас свет. Потом в другом. Люди укладывались спать, готовились к новому дню. Их жизни текли параллельно, иногда пересекаясь, иногда расходясь.
Аглая Степановна прикоснулась к стеклу. Холодное. Но за ним — весь город, все возможности, все дороги.
«Я всё ещё здесь», — подумала она. «Я всё ещё есть».
И это было правдой. Простой и ясной, как падающий за окном снег…
