Звонок раздался ровно в восемь утра. Приятную мелодию прервал сухой голос соседки, который звучал как приговор:
— Виктория, твой отец… Олег Николаевич… Его больше нет.
Она так сильно сжала телефонную трубку, что пальцы на руках побелели. Мысли смешались в голове, мир поплыл перед глазами. За четверть века её существования отец был единственным, кто всегда был рядом. Оплот спокойствия и надёжности.
— Что произошло? — только и смогла выдавить она из себя.
— Несчастный случай. Приезжай скорее.
Сельский автобус натужно гудел, трясясь на ухабах грунтовой дороги. Виктория прижалась лбом к холодному оконному стеклу. Пейзаж за окном сменялся, но она не обращала на него никакого внимания. Перед внутренним взором стоял отец — широкие плечи, усталая улыбка, руки, шершавые от многолетней работы в лесхозе. Шестнадцатичасовые рабочие дни, редкие отпуска, старенький «Москвич»… И неизменная преданность дому, где Виктория росла без матери.
«Мама скончалась при родах» — простое объяснение, которого всегда хватало. Но было что-то ещё — тень недосказанности, которая мелькала во взгляде отца, когда речь заходила о прошлом.
В нагрудном кармане лежала маленькая фотография — единственная, где они втроём. Молодой отец, красивая мама с ясными глазами и младенец. Обычная семья начала семидесятых.
Автобус резко остановился. Село встретило Викторию гробовой тишиной и тревожным предчувствием.
Дом выглядел осиротевшим. Покосившаяся калитка скрипнула, будто не хотела пускать внутрь. На крыльце, ссутулившись, сидела тётя Людмила Семёновна — отцова сестра. Строгий учительский пучок сегодня растрепался, а всегда аккуратное платье выглядело помятым.
— Что случилось? — Виктория крепко обняла тётю.
Людмила долго молчала, разглаживая складки на юбке.
— Пойдём в дом, — наконец произнесла она. — Не на улице же говорить.
Знакомые с детства половицы скрипели под ногами. Запах старого дерева, сушёных трав и времени. Ничего не изменилось, но всё стало другим. Виктория бросила сумку на диван и остановилась посреди комнаты.
— Рассказывай, — потребовала она.
Тётя Людмила поставила чайник, достала чашки. Руки её дрожали.
— Что ты знаешь о своей матери?
Вопрос застал Викторию врасплох.
— Что она умерла после моего рождения. Всё, что рассказывал отец.
Людмила невесело усмехнулась.
— Твой отец был хорошим человеком. Слишком хорошим. И очень любил Ирину.
— Что значит «был хорошим»? Почему ты говоришь о маме?
— Потому что твоя мама жива, Вика. Точнее, была жива… до вчерашнего дня.
Чайник на плите закипел, и его свист разрезал повисшую тишину. Виктория замерла, не в силах осмыслить услышанное.
— О чём ты говоришь? Мама умерла! — В комнате вдруг стало невыносимо душно. — Это какая-то ошибка.
— Никакой ошибки, — Людмила налила чай, но чашки так и остались нетронутыми. — Твой отец всегда хотел тебя защитить. От правды, от боли… от матери.
— Ты сейчас скажешь, что она бросила нас? Ушла к другому? — Виктория почувствовала, как внутри поднимается гнев.
— Хуже, — тихо ответила тётя. — Она не могла контролировать себя. Болезнь… какое-то наследственное расстройство. Раз в месяц с Ириной происходило что-то страшное. Она не помнила себя, становилась… другой. Агрессивной, опасной.
Виктория рассмеялась, но смех вышел нервным, надломленным.
— И что, отец запер её где-то? В сумасшедшем доме? Это абсурд! Почему ты рассказываешь мне сказки в такой день?
— Нет, не в больнице, — Людмила встала и подошла к стене, где всегда висел старый ковёр. — Он никогда не отдал бы её чужим. Твой отец любил Ирину больше жизни.
Она отодвинула ковёр. За ним обнаружилась небольшая дверь — настолько органично вписанная в стену, что Виктория за все свои приезды никогда её не замечала.
— Что это? — прошептала она.
— Тайная комната, — ответила тётя, доставая из кармана старый ключ. — Место, где последние двадцать два года жила твоя мать.
Дверь открылась с тихим скрипом. Затхлый воздух, смешанный с запахом лекарств, ударил в лицо. Виктория замерла на пороге, не решаясь войти.
Небольшая комната с зарешеченным окном, выходившим в сад. Кровать, стол, книжный шкаф. Фотографии на стенах — в основном с Викторией в разные годы. Школьные линейки, институт, последний снимок прошлогоднего приезда.
В углу — тело отца, накрытое простыней. Рядом — женщина с седыми волосами и перерезанными венами. Её черты, несмотря на возраст, казались удивительно знакомыми. Виктория словно смотрела в искажённое зеркало будущего.
— Почему их не забрали? — тихо спросила она.
— Я вызвала полицию сегодня утром. Они приедут ближе к вечеру. Я хотела, чтобы ты узнала правду от меня, а не из протокола.
Виктория медленно подошла к женщине. Застывшее лицо выглядело умиротворённым, почти счастливым.
— Это моя… мать?
— Да. У неё случился приступ. Сильнее обычного. Она убила отца, а потом… сама.
Виктория опустилась на колени рядом с телами, не в силах заплакать.
— Почему? Как это вообще возможно?
— Всё началось, когда тебе было около трёх лет, — Людмила присела на край кровати. — Ирина стала странно себя вести. Сначала никто не придавал значения — послеродовая депрессия, усталость. Но потом приступы усиливались. Она не помнила, что делала во время них. Однажды Олег нашёл тебя с синяками. Ирина не могла поверить, что это сделала она.
Тётя замолчала, переводя дыхание.
— После обследования врачи сказали, что это редкое наследственное заболевание. Оно может передаваться по женской линии. Твой отец отказался сдавать жену в лечебницу. Построил эту комнату, оборудовал её всем необходимым. Жил на два дома — здесь с Ириной и в городе с тобой.
Виктория ошеломлённо смотрела на фотографии. Её детство, юность — всегда под наблюдением женщины, запертой в четырёх стенах.
— Он приезжал каждые выходные, — продолжала Людмила. — Рассказывал о тебе, привозил фотографии. Ирина знала о каждом твоём шаге. Любила тебя. Но никогда не просила о встрече — боялась навредить.
— И никто не знал? Двадцать лет?!
— Только я. Помогала, когда Олег не мог приехать. Ирина была спокойной между приступами. Рисовала, читала книги. Эти картины, — тётя указала на акварели на стенах, — её работы.
Виктория поднялась и подошла к окну. За решёткой виднелся яблоневый сад и река вдалеке. Столько лет её мать смотрела на мир через эти прутья.
— Какая болезнь у неё была? — тихо спросила Виктория.
— Врачи так и не поставили точный диагноз. Что-то вроде эпилепсии, но с психозами. Обострялось раз в месяц, как полнолуние или… — Людмила осеклась.
Виктория резко обернулась.
— Как что?
— Как женский цикл, — неохотно ответила тётя. — Врачи говорили, что может быть связано с гормональными изменениями.
— И это… наследственное? — Виктория почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Да. Её мать страдала тем же. И бабушка, судя по рассказам. Только раньше это считали одержимостью, бесноватостью.
В голове Виктории промелькнуло воспоминание — школьная экскурсия, драка с одноклассницей. Слёзы и кровь, и она сама, не понимающая, что на неё нашло.
— У меня тоже… есть это?
Людмила подошла и обняла племянницу.
— Не знаю, Викуля. У тебя никогда не было явных приступов. Олег наблюдал, но ничего похожего не замечал. Может, тебя это обошло, или проявится позже, или…
— Или передастся моим детям, — закончила Виктория.
Два дня пролетели как в тумане. Полиция, опросы, формальности. Поминки, соседи, сочувствующие взгляды. Виктория как будто наблюдала за происходящим со стороны, не в силах поверить, что всё это реальность.
Вечером второго дня она сидела на крыльце с тётей Людмилой. Весенний воздух пах распускающимися почками и влажной землёй.
— Почему ты рассказала мне правду? — спросила Виктория. — Могла ведь солгать, как все эти годы.
— Потому что ты заслуживаешь знать, — просто ответила Людмила. — И потому что у тебя свадьба через месяц. Ты должна решить, что делать дальше.
Сергей. Её Сергей. Шесть лет вместе, с института. Инженер с перспективами, надёжный и любящий. Они планировали детей сразу после свадьбы. Большую семью, как всегда мечтала Виктория.
— Я должна ему рассказать? — прошептала она.
— Это твой выбор, — тётя гладила её по руке. — Но если решишь иметь детей… риск существует.
— А если не рассказывать и отказаться от детей? Сослаться на какую-нибудь болезнь?
— Обманывать человека, с которым собираешься прожить жизнь? — Людмила покачала головой. — Подумай хорошо, Викуля.
Городская квартира в Киеве встретила Викторию пустотой и тишиной. Она бросила сумки в прихожей и рухнула на диван, не включая свет. Мысли путались. Работа, свадьба, похороны — всё слилось в один клубок проблем, который предстояло распутать.
Телефонный звонок прервал её размышления.
— Викуля! — голос Сергея звучал взволнованно. — Я только узнал о твоём отце. Мне так жаль! Почему не позвонила сразу?
— Я… не могла, — она с трудом подбирала слова. — Всё так сложно, Сергей.
— Заеду через полчаса, — решительно сказал он. — Я с работы, но плевать. Тебе нельзя сейчас одной.
Отказываться было бессмысленно. Виктория включила свет и посмотрела на себя в зеркало — осунувшееся лицо, тени под глазами, спутанные волосы. Ей бы сейчас сесть с ним, обсудить свадьбу, планы на жизнь… А вместо этого придётся решать, рассказывать ли жениху о больной матери и проклятии, нависшем над их будущими детьми.
Сергей приехал с цветами и едой. Обнял крепко, поцеловал в макушку.
— Рассказывай, — попросил он, разогревая ужин. — Что случилось с Олегом Николаевичем?
Виктория открыла рот и закрыла. Солгать было проще. Сердечный приступ, несчастный случай… Что угодно, только не правда.
— Сложная история, — наконец произнесла она. — Давай поужинаем, и я всё расскажу.
Они ели молча. Сергей не торопил, но его взгляд становился всё более тревожным.
— Что-то случилось не только с отцом, да? — наконец спросил он. — Ты какая-то другая вернулась.
Виктория отложила вилку.
— Ты веришь в наследственность, Сергей? В то, что гены определяют нашу судьбу?
Он удивлённо моргнул.
— В каком смысле? При чём тут…
— Просто ответь, — перебила она. — Если бы ты узнал, что у меня в роду серьёзное наследственное заболевание… что бы ты сделал?
Сергей нахмурился.
— Какое заболевание? Что происходит, Вика?
— Просто… ответь.
Он вздохнул и взял её руку.
— Я бы постарался помочь. Мы бы вместе искали лучших врачей, лечение…
— А если бы это угрожало нашим детям? — Виктория смотрела ему прямо в глаза. — Если бы был высокий риск передачи?
— Тогда… не знаю. Может, усыновление? Или отказаться от детей? — он растерянно улыбнулся. — Главное, чтобы ты была рядом. Остальное решим.
Виктория почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Сейчас или никогда.
— Моя мать не умерла при родах, — тихо начала она. — Все эти годы отец держал её взаперти, потому что…
— Это какой-то бред, — Сергей нервно ходил по комнате. — Двадцать лет держать человека в заточении? И никто не знал? Ни соседи, ни власти? Это же… средневековье какое-то!
— В селе люди не задают лишних вопросов, — устало ответила Виктория. — Отец хорошо всё продумал. Комната в глубине дома, окна в сад, где никто не ходит…
— И ты веришь в эту чушь про наследственное бешенство? — Сергей остановился напротив неё. — Это же бред!
— Я видела свою мать, — Виктория подняла на него глаза. — И тела. Её и отца. Она перерезала ему горло кухонным ножом, а потом вскрыла себе вены.
Сергей побледнел.
— Господи… — он опустился в кресло. — И что, ты думаешь, у тебя то же самое? И поэтому сейчас допрашиваешь меня?
— Я не знаю, — честно ответила Виктория. — У меня никогда не было явных приступов. Но если это как-то связано с гормональным фоном… кто знает, что будет во время беременности? Или после родов? Или…
— Или у наших детей, — закончил Сергей. Он надолго замолчал, глядя в одну точку. — Что ты предлагаешь?
— Ничего. Я просто… ставлю тебя в известность. Ты имеешь право знать, на что идёшь, связывая со мной жизнь.
— То есть, ты готова отказаться от детей? Или хочешь, чтобы я ушёл? — в его голосе появилась обида.
— Я не знаю, чего хочу! — Виктория вскочила. — Я только что потеряла отца и обрела мёртвую мать, которая оказалась психопаткой! Я пытаюсь осмыслить, что моя жизнь была построена на лжи! Что на мне может быть проклятье, которое я передам детям! Имей совесть не требовать от меня сейчас решений!
— Чёрт, прости, — Сергей подошёл и обнял её. — Ты права. Это слишком много. Давай не будем сейчас об этом. Тебе нужно прийти в себя.
Виктория уткнулась ему в плечо. Не плача, просто дыша тяжело.
— Может, тебе к врачу сходить? — осторожно предложил он. — Проверить, есть ли у тебя эта… штука.
— И какой диагноз поставить? «Наследственное бешенство»? — горько усмехнулась Виктория. — Без истории болезни матери это бесполезно.
— Должна же быть какая-то медицинская документация? Может, в доме поискать?
— Может быть, — она отстранилась и посмотрела на настенные часы. — Уже поздно. Давай отложим этот разговор. Мне нужно время подумать.
Сергей неохотно согласился и ушёл, оставив Викторию наедине с мыслями. Она до утра просидела на кухне, глядя в окно и перебирая варианты будущего.
Следующие две недели прошли как в тумане. Виктория взяла отпуск на работе, сославшись на семейные обстоятельства. Сергей звонил каждый день, но она просила время для размышлений. Он понимал, но с каждым разговором в его голосе нарастало напряжение.
Наконец, она созрела для решения. Они договорились встретиться в кафе — на нейтральной территории, где оба могли сохранить лицо, независимо от исхода разговора.
Сергей пришёл на пятнадцать минут раньше — Виктория увидела его через окно, нервно постукивающего пальцами по столу. Она глубоко вздохнула и вошла.
— Привет, — он встал и неловко обнял её. — Как ты?
— Лучше, — она улыбнулась и села напротив. — Голова прояснилась.
— И… к какому решению ты пришла?
Виктория не стала откладывать.
— Я ездила к тёте Людмиле. Мы перерыли все вещи отца и нашли документы. Мама действительно болела. Какая-то форма эпилепсии с психозами, триггером были гормональные изменения. Врач, который её наблюдал в молодости, давно умер, но записи сохранились.
Сергей напряжённо слушал.
— И?
— Я сделала полное обследование. Неврология, эндокринология, генетика. Пока никаких признаков того же состояния у меня нет. Но риск для детей существует. Особенно для девочек.
— Понятно, — Сергей помолчал, размешивая сахар в нетронутом кофе. — И какое решение ты приняла?
Виктория долго смотрела на него, запоминая каждую черту лица. Шесть лет вместе. Столько планов, надежд.
— Я не буду рисковать. Не хочу, чтобы кто-то прошёл через то, что пережили мои родители. Через то, что пережила я, узнав правду.
— Значит, никаких детей?
— Да. Никаких детей.
Сергей выдохнул.
— Ты знаешь, что для меня это важно. Я всегда хотел большую семью.
— Знаю, — она кивнула. — Поэтому я верну тебе кольцо.
Она достала из сумочки бархатную коробочку и положила на стол. Почему-то воздух вокруг сгустился, стало трудно дышать.
— Ты не понимаешь, — Сергей отодвинул коробочку обратно к ней. — Я не говорил, что разрываю помолвку.
— Но ты хочешь детей, а я…
— Я хочу семью, — перебил он. — Семью с тобой. Если ты боишься рожать — ничего страшного. Есть усыновление. Есть другие пути.
Виктория опешила.
— Ты не понимаешь. Дело не только в детях. Ты видел, что произошло с моими родителями? Если эта болезнь проявится у меня…
— То мы будем с этим бороться. Современная медицина не стоит на месте. Есть лекарства, терапия, наблюдение. Твой отец делал всё один, скрывая от всех. Мы не будем повторять его ошибок.
— А если я однажды проснусь и увижу твоё перерезанное горло? — резко спросила она.
— Не увидишь, — он взял её за руку. — Послушай, я не говорю, что будет легко. Но мы справимся. Вместе. На одном условии.
— Каком?
— Никаких тайн. Никакой лжи. Мы будем действовать вместе, открыто, используя все возможности современной медицины. Никаких тайных комнат и спрятанных скелетов в шкафу.
Виктория смотрела на него со смесью недоверия и надежды.
— Почему ты готов на такой риск?
— Потому что люблю тебя, — просто ответил он. — И потому что мой дед болел шизофренией, если уж говорить начистоту. У меня тоже не самая безоблачная наследственность.
Она рассмеялась сквозь выступившие слёзы.
— И ты молчал?
— А ты не спрашивала, — он улыбнулся и сжал её руку. — Так что, мы всё ещё женимся или как?
Первые совместные годы прошли в постоянном наблюдении у врачей. Виктория регулярно сдавала анализы, проходила обследования. Они вместе с Сергеем изучали медицинскую литературу, списывались с зарубежными специалистами.
Никаких признаков проблемы не появлялось. Жизнь медленно входила в нормальное русло. Виктория даже начала подумывать о том, что гены матери обошли её стороной.
Однажды вечером, разбирая семейные архивы, она наткнулась на старую фотографию. Её бабушка по материнской линии — строгое красивое лицо, светлые волосы, проницательный взгляд.
— Красивая была женщина, — сказал Сергей, заглядывая ей через плечо. — От кого у тебя эти документы?
— Тётя Людмила передала, когда продавали отцовский дом, — Виктория перевернула фотографию. На обороте выцветшими чернилами было написано: «Зоя Степановна, 1927-1955».
— Умерла рано, — заметил Сергей. — В каком возрасте?
— В двадцать восемь, — Виктория нахмурилась. — Странно, я никогда не задумывалась. Мама мамы умерла молодой. И мама тоже… ей было сорок шесть.
— Ты не говорила, что и бабушка болела?
— Не знаю точно. Тётя Люда упоминала, что эта болезнь могла быть и у неё. «Одержимость», как тогда говорили.
Они молча смотрели на потрёпанное фото.
— Возможно, у женщин в твоей семье проблемы начинались после родов, — предположил Сергей. — Гормональные изменения как триггер, помнишь?
Виктория кивнула, испытывая странное облегчение.
— Значит, если не рожать…
— То возможно, и проблемы не будет, — он улыбнулся и обнял её. — В любом случае, мы справимся. Тайная комната осталась в прошлом. У нас своя история.
Жизнь неслась вперёд. Виктория сделала успешную карьеру в финансах, Сергей возглавил инженерное бюро. Они усыновили мальчика из детского дома — Дениса, теперь уже взрослого, с собственной семьёй. Купили просторную квартиру в Киеве, в которой в маленькой комнате устроили мастерскую, где Виктория рисовала акварелью — как когда-то её мать за решёткой.
Каждый год они ездили в село — сначала к тёте Людмиле, пока та была жива, потом просто навещать могилы родителей. Виктория подолгу сидела у надгробий, рассказывая обо всём, что происходило в её жизни.
Тени прошлого иногда возвращались в кошмарах — запертая комната, мёртвые глаза матери, тело отца под простынёй. Но они уже не пугали так, как раньше. Время лечило.
В один из таких приездов, бродя по старому саду, заросшему и одичавшему, Виктория нашла старую яблоню — ту самую, что росла под окном тайной комнаты. На её коре были вырезаны инициалы — «О + И».
Олег и Ирина. Несмотря ни на что, они любили друг друга. До самого конца.
— О чём задумалась? — Сергей подошёл и положил руку ей на плечо.
— О выборе, — тихо ответила Виктория. — О том, что каждый делает его по-своему. Отец выбрал любовь и ложь. Мать — заточение и в итоге смерть. Я… мы выбрали правду и открытость.
— И жизнь, — добавил Сергей. — Мы выбрали жизнь.
Виктория провела рукой по вырезанным инициалам. Теперь она понимала отца лучше, чем когда-либо. Понимала его решения, его любовь, его страх. И была благодарна за то, что смогла сделать собственный выбор.
— Знаешь, я никогда не спрашивала, — она повернулась к мужу. — Ты когда-нибудь жалел? О том, что мы не можем иметь своих детей?
Сергей задумался.
— Иногда, в самом начале, — честно ответил он. — Но потом появился Денис, и все эти мысли ушли. Он наш сын, во всех смыслах, кроме биологического. И его дети — наши внуки.
— А что если… я тоже больна? Что если однажды…
— Ты уже прожила дольше, чем твоя мать и бабушка, — напомнил Сергей. — И все эти годы ты регулярно обследовалась. Никаких признаков. Может, это действительно было связано с беременностью и родами, как мы думали.
Виктория кивнула. Тревога, жившая в ней все эти годы, постепенно отступала. Возможно, она действительно избежала семейного проклятия. А может, его никогда и не было — только несчастное стечение обстоятельств, непонятая болезнь, страх и отчаяние.
— Пойдём домой? — Сергей взял её за руку.
— Да, — она улыбнулась. — Пойдём домой.
Они шли по тенистой аллее, оставляя позади старый дом, хранивший столько тайн. Впереди ждала другая жизнь — без скрытых комнат, без запретных тем, без страха перед прошлым.
Тайную комнату заперли навсегда, но ключ остался при ней — как напоминание о том, что правда, какой бы тяжёлой она ни была, всегда лучше самой благородной лжи.
Как вы думаете, что было бы, если бы Виктория не узнала правду? Смогли бы они с Сергеем построить счастливую семью, основанную на обмане?
