Екатерина проснулась от звука дрели. Нет, не в соседней квартире — прямо у себя в голове. Эта дрель жила там уже пару месяцев, с тех пор, как Дима устроился на «сверхперспективную работу» у какого-то Миши с синим зубом и зарплатой «потом, когда попрёт».
Катя лежала, глядя в потолок, и считала трещины на побелке. Бабушка Люся говорила, что если потолок не обваливается — значит, жить можно. Бабушки давно нет, а потолок — пока держится.
Из кухни доносился характерный лязг кружки об раковину, сопровождаемый бормотанием.
— Ну давай, давай, свари мне нервы покрепче, — прошептала Катя, накидывая халат и выходя в коридор.
У плиты стоял Дмитрий. В одних трениках, без майки, с этим вечным выражением лица, будто он вот-вот спасёт мир, но сначала сожрёт два бутера с колбасой и запьёт чаем.
— Доброе утро, любимая, — буркнул он, не оборачиваясь.
— Да уж доброе, как налоговая проверка, — ответила Катя, облокачиваясь на дверной косяк. — Опять чай, как из колонии строгого режима?
— Чего ты с утра бурчишь, как моя мать, — огрызнулся он. — Я работаю, между прочим. А ты… ты всё по школе, по тетрадкам…
— Ага, ты работаешь. Только я не поняла, в какой валюте тебе платят — в обещаниях или в вдохновении?
Дмитрий зашипел, как чайник, и вышел из кухни. Катя осталась у раковины, глядя на чайную ложку, словно в ней был ответ на главный вопрос жизни: как она вообще сюда попала?
Свадьба была три года назад. Катя тогда ещё наивно верила в романтику. Он — красивый, брутальный, с историей «я мог быть боксёром, но жизнь повернула». Она — училка, с дипломом, смешной челкой и квартиранткой у бабушки.
А потом бабушка умерла. И оставила Кате однушку на Академической. Старенькую, с облезлым лифтом, но свою. Катя тогда плакала, а Дима… Дима задумчиво цокал языком и говорил, что теперь можно «размахнуться».
— Купим двушку, — предложил он через месяц после похорон. — Ну или хотя бы вложимся в что-то… будущее. Мы ж молодые. Тебе-то всё равно. Это не память, это — квадратные метры. Просто инструмент.
Катя тогда не поняла. Или не захотела понять.
Сегодня она поняла всё.
Телефон пикнул — смс от неизвестного номера. Она разблокировала экран и застыла. Это было фото. Скрин переписки.
— «Да, мам, она пока ни о чём не догадывается. Я уговорю её — она подпишет. Главное — чтоб Лена ничего не пронюхала. Потом продадим, долг Мишке закроем, и на Гоа махнём. Не кипишуй.»
Катя перечитала трижды. Текст был от Димы. И адресован, конечно, Ольге Петровне — этой женщине в жемчужных серёжках и с глазами, как у игуаны. За всё время их брака та не сказала ни одной фразы без сарказма и намёка.
Катя села на край дивана. Грудь сжала какая-то мокрая, вязкая злоба. Её хотели обвести. По-семейному. По-доброму. Сначала слёзы, потом роспись у нотариуса, потом — квартира исчезла, как ваша сдача в аптеке.
Она снова перечитала сообщение. А потом начала смеяться. Тихо, хрипло. Смех был нервный, как у человека, который уже упал, но пока не ударился.
В дверь позвонили. Часы показывали 11:12. Странное время для визита.
На пороге стояла Ольга Петровна. Вся в золоте, в шубе, будто за ней следом вот-вот подъедет кортеж с мигалками.
— Здравствуй, Катенька, — проскрипела она, проходя в прихожую без приглашения. — Как ты тут, милая? Не скучаешь? А то Димочка говорит, ты в последнее время… угрюмая.
— Это я ещё веселюсь, Ольга Петровна. Вам бы увидеть, когда я действительно угрюмая.
— Ой, ну что ты. Я по делу. Ты же знаешь, что квартиру сейчас выгоднее всего продавать. Особенно в вашем районе. Нам бы всем пошло на пользу. И тебе, и Димочке. Ты ведь всё равно хочешь переехать, правда?
Катя смотрела на неё, как санитарка на пациента, который забыл принять таблетки. Пропустила мимо ушей «всем» и «пошло на пользу».
— А если я не хочу продавать?
— Ну что ты, милая. Это же не навсегда. Просто вложим в что-то надёжное. А потом купим тебе что-нибудь ещё лучше. Мы же семья. Или ты уже не с нами?
— Пока я — с собой, Ольга Петровна, — спокойно ответила Катя. — А вот вы, похоже, давно живёте по принципу «мне всё, остальным — спасибо, что дышите».
Ольга Петровна прищурилась. В её взгляде появилось то же, что у кошки, когда та видит мышь и уже распланировала, с какой лапы начнёт игру.
— Ах, ты так? Ну ладно, Катенька. Ты же умная девочка. Подумай. Я зайду завтра. А пока… передай Димочке, что я его жду.
Катя проводила её взглядом. А потом, будто по команде, достала из кухонного шкафа бутылку с оливковым маслом, открутила крышку, поставила рядом — и вытащила телефон.
Набрала Лене.
— Лен. Ты там занята?
— Только если не спасаю мир. Что у тебя?
— Мне нужно, чтобы ты помогла мне переписать квартиру. Да, срочно. И чтобы ни Дима, ни его мамочка об этом не узнали.
— Подожди… Ты уверена?
— Лена, я уверена, как училка в двоечнике: если не посадишь рядом и не объяснишь — продаст всё, включая воздух.
Лена хмыкнула, но тон её стал серьёзным.
— Хорошо. Вечером встретимся. Но, Катя, без паники. Мы их обставим. Как на контрольной, только с подставой.
Катя выключила телефон. А потом медленно подошла к зеркалу в прихожей, посмотрела в своё отражение — и впервые за долгое время улыбнулась.
— Ну что, Катя… начинается веселье.
Катя сидела в нотариальной конторе, как на экзамене, который она точно сдаст — но всё равно боится. Пальцы сжимали ремешок сумки так, что костяшки побелели. Лена листала бумаги, закладывая каждый раздел цветным стикером.
— Тебе не страшно? — спросила она, не поднимая глаз.
— Страшно. Но ещё страшнее остаться в дураках.
Лена кивнула, молча. Она была не просто подругой — она была Катиной бывшей однокурсницей, теперь — юристом по недвижимости, с опытом и сарказмом, отточенным в арбитражах.
— Ты не обязана это делать, — вдруг тихо сказала она. — Всегда можно просто уйти.
— Куда? — Катя усмехнулась. — В пустоту? Нет. Я не убегаю. Я просто… захлопываю дверь. Пока сама. Без криков.
Нотариус вошёл вовремя, как конферансье. Молодой, гладкий, будто с витрины. Они все теперь такие — в очках, с идеальным маникюром, и душком правды, которую можно завернуть в целлофан и продать с процентом.
— Итак, Екатерина Александровна, мы оформляем дарственную на вашу тётю? — уточнил он.
— Да. На Татьяну Сергеевну, — чётко ответила Катя. — С обременением: без права продажи, передачи, дарения. И с правом пожизненного проживания — моим.
— Всё верно. Мы подготовим документы, подписание через два дня.
— Спасибо, — сухо сказала Катя. — Надеюсь, успею до того, как они начнут «давить любовью».
Давить начали уже вечером.
Дмитрий пришёл домой с цветами. Цветы были жёлтые. Катя чуть не засмеялась: либо он решил, что она канарейка, либо начисто забыл школьные уроки символики.
— Устал, как собака, — заявил он с порога. — У Мишки проект горит, я вообще без продыху.
— Сочувствую, — отозвалась она, не оборачиваясь от ноутбука.
Он поставил цветы в стакан — вазы у них не было, не прижилась — и сел рядом.
— Слушай, Катюш… Я вот думал. Мы же с тобой семья. Правда? А семья — это когда вместе. И я понял: ты права. Мы не должны никому ничего. Ни маме, ни Мишке. Эта квартира — твоя. Но…
Катя повернула голову.
— Но?
— Ну, может, мы с тобой подумаем о совместной покупке? Какой-нибудь новостройки? Ну чтоб всё было поровну. Чтобы… ты чувствовала — я с тобой.
Она смотрела на него, и в голове крутилось: «Поздно, мальчик. Фокус не удался». Но голос её был ровным.
— Интересно. А как ты планируешь вложиться? С зарплаты, которую тебе «вот-вот выплатят»?
— Ну… у меня есть друзья. Могу взять займ. Главное — доверие, понимаешь?
— Ага. Главное — чтоб я поверила, подписала, и исчезла, как строчка в завещании, — спокойно произнесла Катя.
Дмитрий замер.
— Ты о чём?
— О том, Димочка, что если человек врет тебе в глаза, он хотя бы мог бы выучить роль. А ты даже не утруждаешься. У тебя губы дёргаются, когда врёшь.
Он вскочил.
— Ты шпион? Ты следишь за мной? Ты… с кем ты говорила?
— С совестью. Она, в отличие от тебя, отвечает.
Он посмотрел на неё, как на незнакомку. И вдруг сказал очень тихо:
— Ты не понимаешь. Это всё — ради нас. Я хотел как лучше. Мама переживает, что мы не развиваемся. Я должен был закрыть долг. Мишка вложился в меня. Я обещал.
— Ты обещал мне, что не предашь. Что мы — «всё решим вместе». Помнишь?
Он не ответил.
— Но ты решил — без меня. Продать, вывезти, исчезнуть. На Гоа. Мама, ты и долги.
— Ты… ты читала? — он побледнел.
— Да. И распечатала.
Он резко вышел на балкон. Закурил. Нервы, видно, сдали. Катя смотрела, как дрожат его пальцы, и думала: а ведь когда-то любила.
Ольга Петровна появилась на следующий день, как всегда, без приглашения, но с пирогом.
— Вот, Катюша, сама пекла, с творожком. Как ты любишь.
Катя взяла пирог и положила его в холодильник. Потом посмотрела в глаза свекрови.
— Вы когда успели скатиться до такого? Всю жизнь — в жемчуге, с идеалами. А теперь — интриги, манипуляции, подставы.
— Ты не понимаешь. Это называется забота, — процедила Ольга Петровна. — Я спасаю сына. Он не может жить в однушке, как школьница. Ему нужен старт. Пространство. Уверенность. А ты — тормоз. Ты держишь его в этой клетке. Своими страхами. Своей квартирой.
— Это не клетка, Ольга Петровна. Это — моя жизнь. Моё. Единственное, что я не отдала. Пока.
— Тогда ты против Димочки?
— Я за себя. Впервые за много лет.
Ольга Петровна встала. В её глазах промелькнуло что-то… почти уважительное. Или просто усталость. Она поправила сумку и пошла к двери.
— Знаешь, Катя… Ты меня недооценивала. Но и я тебя — тоже.
— Мы квиты, — кивнула Катя.
Когда дверь за ней захлопнулась, Катя медленно подошла к окну. Дмитрий сидел во дворе на лавочке, уткнувшись в телефон. Рядом — никого. Ни мечты, ни будущего.
Телефон в её руке снова пикнул. Сообщение от Лены:
«Всё готово. Завтра в 14:00 у нотариуса. Твоя тётя уже в курсе. Всё чисто. Поздравляю, Катя. Ты — хозяйка своей жизни. Официально.»
Катя положила телефон на подоконник. Потом снова подошла к зеркалу. Взгляд был твёрже, чем вчера.
А дрель в голове… наконец замолчала.
Катя вышла от нотариуса, не глядя в глаза Лене. Всё уже было сделано. Печати поставлены, подписи ровные, голос нотариуса безэмоционален, как будто речь шла не о квартире, а о парте в классе. Она вышла в жаркий воздух июня — пахло пылью, перегретым асфальтом и победой, от которой не хочется улыбаться.
— Ну что? — Лена шла рядом, морщась от солнца. — Съёмки закончились? Или будет вторая серия?
— Будет. Финальная. Сегодня вечером. — Катя смотрела перед собой. — Я позвала их. Пусть придут. Все.
— Мда… ты смелая. Или злая?
— Ни то, ни другое. Просто надоело жить на паузе.
Вечер. Квартира вычищена до скрипа. На столе — чайник, лимон, пара чашек. Пирог — тот самый, от свекрови — разогрет, стоит в центре, как приглашение на суд.
Дмитрий пришёл первым. Побрился. Надушился. Как на свидание.
— Катя, я… — начал он, и тут же остановился.
Она сидела спокойно, ноги скрещены, взгляд — прямой, даже немного скучающий.
— Садись. Мама будет через десять минут. Ждём.
Он сел. Руки — на коленях, как школьник у завуча.
— Катя, я думал… мы ещё можем поговорить.
— Конечно. Именно для этого и собрались.
Звонок. Она встала, открыла дверь.
Ольга Петровна вошла как всегда: с высоко поднятой головой и раздражённой грацией.
— Ну что, Катюша. Слышу, ты решила устроить спектакль. — Она бросила взгляд на сына. — Я пришла, чтобы тебя выслушать. Хотя в моём возрасте этим не занимаются.
— А в моём — начинают. — Катя вернулась к столу, поставила чашки. — Чай будете?
— Давай, не тяни, — тихо сказал Дмитрий. — Ты всё знаешь, да?
— Всё. — Она достала из папки копии документов. Дарственная, нотариальный акт, заявление об обременении, справка из Росреестра.
— Ты… ты уже? — Он побледнел.
— Да. Сегодня. Квартира официально переписана на мою тётю. С правом моего пожизненного проживания. И только моего. Никакой продажи, аренды, фиктивных сделок.
Ольга Петровна присела. Медленно.
— Ну что ж. Ты оказалась хитрее, чем мы думали.
— Не хитрее. Просто раньше я молчала. А теперь — не хочу.
— Ты уничтожила семью, — прошипел Дмитрий.
— Нет, Дима. Семья умерла, когда ты стал считать её инструментом. Когда началась игра. Ты обещал мне честность — а прятался за «Мишку», «маму» и выдуманные долги.
— Это была необходимость!
— Это была трусость. И предательство.
— Ну и что теперь? — Ольга Петровна смотрела на неё сдержанно, почти с интересом. — Выгнать Диму? И жить одна, в пустой коробке?
— Жить — с собой. Своей совестью. Своими окнами. Своими границами.
Она достала ещё один документ. Развод.
— Я подала заявление. Подпиши, Дима. Можешь не приходить — я сама отнесу.
Он взял лист, уставился в него, как в трещину. Потом поднял глаза.
— Ты думала, что выиграла? Ты просто осталась одна.
— А ты? — спокойно спросила Катя. — Ты теперь свободен. Съезжайте с мамой в «пространство». С долгами. С мечтами.
— Катя… — его голос дрогнул. — Я тебя любил. По-настоящему.
— Может быть. Но любовь — это когда честно. Когда не надо прятать сообщения от «Мишки». Когда не продаёшь будущее ради новой машины и маминого одобрения.
Он встал. Тихо, медленно.
— Ладно. Ты выиграла. Поздравляю.
— Я не играла.
Ольга Петровна тоже встала. Смотрела долго, молча. Потом сказала:
— Знаешь, Катя… Ты была лучше, чем я думала. Но и жестче. Это опасно.
— Лучше, чем быть мягкой — и проданной.
Через час квартира опустела. Катя снова стояла у окна. Пирог так и остался нетронутым. Она взяла его, вынесла на лестничную площадку. Пусть заберёт кто-нибудь — голодный или счастливый.
Телефон снова пикнул. Лена:
«Ты молодец. Завтра кофе. Без тем о мужчинах. Только жизнь.»
Катя улыбнулась.
А потом впервые за долгое время — сделала глоток воздуха и не закашлялась.
