— Мама, я не понял, а где документы от квартиры? — Игорь стоял в коридоре, не снимая рюкзака, и пристально смотрел на мать. Она как будто не расслышала.
— А что ты хочешь с ними делать, Игорь? — спокойно, почти ласково спросила Ольга, аккуратно складывая полотенца в шкаф в ванной. — Ты же ещё даже колледж не закончил.
— Ты прекрасно знаешь, что я закончил ремонт. Всё делал на свои. И бабушка завещала квартиру мне. Я просто хочу оформить её на себя, — Игорь стиснул зубы. — Где они?
Ольга вышла из ванной, стряхнула невидимую пыль с халата и прошла мимо него на кухню.
— Оформишь, оформщик, — буркнула она, открывая холодильник. — У Светки двое детей, им в общаге дышать нечем. А ты у нас вон какой самостоятельный — на каникулы к бабушке ездил, и теперь вдруг хозяин.
Игорь вошёл следом. На столе валялись остатки какого-то разговора: чашка с остывшим чаем, тарелка с кусочком колбасы, папка с бумагами. Он бросил взгляд на неё — пусто.
— Значит, ты отдала документы Свете? — голос его дрожал.
— Я не отдала. Они у меня. Пока у меня, — спокойно ответила мать. — И вообще, не ори. Дети спят.
— Это моя квартира, мама, — тихо сказал Игорь. — Я не позволю вам её отобрать.
— Ты не позволишь? — в голосе Ольги зазвенел металл. — И кто ты такой, чтобы что-то позволять? Ты в моём доме живёшь. И вообще, если бы не я, ты бы у бабки и сдох от тоски.
— Не в твоём, — отрезал он. — Я у Дмитрия поживу. А ты подумай, хочешь ли ты, чтобы твой сын с тобой больше никогда не разговаривал.
Он развернулся и ушёл, громко хлопнув дверью. В подъезде пахло жареным луком и старым ковролином. На первом этаже кто-то ругался с курьером. Жизнь, как всегда, текла без особых изменений. Только Игорь впервые почувствовал: что-то внутри него умерло. И, кажется, навсегда.
К Дмитрию он приехал поздно вечером. Тот открыл дверь, зевая, в трениках и с банкой шпрот в руках.
— Ну наконец-то, — сказал он. — Я уж думал, ты передумал. Проходи, у меня тут даже кровать для тебя нашлась. Почти не сломанная.
Игорь усмехнулся, но улыбка не дошла до глаз. В комнате пахло куртками, кошками (которых не было) и лапшой быстрого приготовления.
— Ты говорил, у вас с мамой всё мирно? — спросил Дима, заваривая чай.
— Мирно. Как в Чечне в девяносто пятом, — отрезал Игорь. — Она хочет отдать мою квартиру Светке.
— Классика жанра. Семейные ценности по-русски. У кого детей больше — тот и прав.
— А я кто? Набор мебели? Я там ремонт делал два месяца, обои сам клеил, потолки выравнивал. Всё с нуля. А теперь — «подвинься, родной, Светке с детьми не хватает». У неё муж есть, между прочим.
— А у тебя — яйца. Надеюсь. Вот и покажи им, что ты не тряпка. Иди в МФЦ, пиши заявление на вступление в наследство, оформляй всё через «Госуслуги». Чем быстрее — тем лучше. Потом по судам будут бегать, а ты уже всё оформил.
Игорь кивнул. Он чувствовал, как усталость наваливается бетонной плитой. Но внутри — только злость. Крепкая, обжигающая, но жутко нужная злость. Как топливо для ракеты. И он знал — либо сейчас, либо никогда.
Через два дня он пришёл в квартиру бабушки. Хозяйка из соседней двери, тётя Галя, открыла по первому стуку:
— Игорь, миленький! Да заходи! Я тебя сразу узнала. Всё думала, когда ж ты появишься. Ты бы знал, кто тут вчера был! Мать твоя с дочкой. Светка, значит. Вещи какие-то пытались занести. А я им сказала: «А ну пошли вон!»
— Спасибо вам, тётя Галя, — он обнял её. — Я всё оформляю. Квартира — по завещанию, и я за это не отступлюсь.
Она поцокала языком, провожая его взглядом:
— Молодец. А то они, глядишь, на шею сядут — не слезут. Бабушка твоя всё правильно сделала. А то Светка… Этим её детям уже колготок негде сушить, понимаешь?
Игорь засмеялся — коротко, резко. Вышел в пустую, но свою квартиру. В ней пахло старой мебелью, побелкой и какими-то еле уловимыми воспоминаниями. На стене всё ещё висел выцветший календарь за январь. Он постоял посреди комнаты и сказал вслух:
— Я никому тебя не отдам.
И впервые за долгое время почувствовал, что не просто говорит это, а действительно может сдержать слово.
На следующее утро Игорь стоял в очереди в МФЦ. Люди вокруг обсуждали дачи, лекарства, курс доллара и то, как правильно варить перловку. У него дрожали пальцы — от бессонницы, от злости, от ожидания. В кармане лежало завещание бабушки. Настоящее. С подписями, печатью, всеми бумажками, которые он нашёл в старом комоде за выцветшей скатертью.
— Следующий, — позвала худая женщина в голубой блузке. — Игорь Сергеевич?
— Да, — он подошёл к столу, протянул документы.
— Оформление наследства? По завещанию?
— Да. Квартира, — коротко кивнул Игорь.
— А родственники? Претензии есть?
Он замялся. Женщина подняла глаза.
— Официально — нет, — выдохнул он. — Неофициально — претензий вагон и маленькая тележка.
Она усмехнулась.
— Ну, вы не первый. У нас тут через одного с ножами на кухне бегают из-за «двушки в панельке». Сейчас проверим всё по базе. Пока не завершили — никаких переселений и «давай ключи». В суд — пусть идут. Но если завещание законное — квартира ваша.
Игорь вышел на улицу, вцепившись в квитанцию как в спасательный круг. Было ощущение, что с плеч свалили бетонный блок. А потом — звонок.
Мама.
Он не сразу ответил. Вдохнул. Нажал зелёную кнопку.
— Алло.
— Ты доволен? — голос Ольги был ледяным. — Ты что думаешь, я позволю тебе выкинуть свою сестру на улицу?
— Она живёт в общаге с мужем. У них не улица, — Игорь шёл по улице, чувствуя, как по шее стекает пот. — А квартира — бабушкина. И она решила, кому её оставить.
— А мне ты что оставишь, когда сдохну?! — выкрикнула мать.
Он остановился.
— Мам, ты сейчас серьёзно?
— Да ты предатель! Неблагодарный щенок! Я тебя одна тянула, мыла, кормила, в школу водила! А ты из-за какого-то куска бетона с родной матерью не разговариваешь?
— Не из-за бетона. Из-за того, что ты пытаешься отобрать то, что мне принадлежит. Ты всё детство мне говорила, что я чужой. Что «второму мужу ты не нужен, терпи». А теперь — опять.
— Потому что Света — моя настоящая дочь! А ты — от ошибки!
Он будто получил удар кулаком в живот. Молчал. Долго.
— Всё. — Сказал тихо. — Всё. Больше не звони.
Он сбросил вызов.
Вечером пришла Света. Позвонила в дверь, стояла, облокотившись на стену, с огромной сумкой и лицом, как у побитой собаки.
— Игорёк, поговорим?
Он впустил. Потому что был не зверь. Просто усталый человек, которого уже нечем ранить — вроде бы.
— Мамка психует, сама понимаешь, — Света сняла куртку. — Ну, трудно ей. Я вообще-то не хотела, чтоб всё так вышло. Просто, знаешь, в общаге ужас. Муж там с пацанами, двое детей, одна кровать. Ты ж видел. Нам хотя бы временно…
— Временно — это на неделю. А вы бы остались на годы, — отрезал Игорь. — Я не изверг, но мне плевать, где ты будешь сушить колготки. Это моя квартира. Я тут буду жить.
— А ты что, один будешь жить в «двушке»? — выдохнула она. — А мы с двумя детьми ютимся как собаки! Слушай, ну будь человеком! Не будь как она!
— Ты пришла сюда надавить? — он встал. — Всё, разговор окончен. Иди.
— Тебя потом совесть замучает, Игорёк. Ты ещё вспомнишь, как отказал родной сестре. Когда сам останешься с голой жопой.
— Лучше с голой жопой, чем с вашей душной роднёй в квартире, где всё — моё. Пока, Света.
Он захлопнул дверь. Сердце стучало. Руки дрожали. Он медленно опустился на пол, уткнулся в колени.
Сколько раз он слышал в жизни «будь человеком» от тех, кто вёл себя как шакал.
Через неделю он переехал. Всё, что было нужно, — несколько сумок, рюкзак, ноутбук. Остальное — бабушкины ковры, хрусталь, старый сервант — остались. Он не стал выносить ни шкафа, ни телевизора с ламповым экраном. Оставил — как память. Или как якорь.
На третий день нового жилья ему позвонил Дима.
— Ну, как там?
— Тишина. И ощущение, будто я в танке. Снаружи стреляют, а у меня здесь — вакуум. Страшно и хорошо одновременно.
— А ты думал, взрослая жизнь — это про кофе и цели? Это про то, как отказываешься от семьи ради себя. Добро пожаловать в клуб, брат.
Игорь вышел на балкон. Вечерний воздух был пыльным и влажным. Внизу сосед курил, на лавке бабки спорили о пенсии. Где-то хлопнула дверь — всё как обычно.
Он достал телефон, открыл «Госуслуги». Там горела надпись:
«Заявление принято. Дата регистрации права собственности — через 14 дней».
Он закрыл глаза. И понял — это стоило всех нервов.
Через три месяца после того, как Игорь переехал в бабушкину квартиру, ему впервые за всё время позвонила мать. Он не сразу узнал номер — думал, спам. Хотел было сбросить, но что-то кольнуло под рёбрами. Поднял.
— Алло?
— Игорёк, это я… — голос был не таким, как раньше. Хрипловатый, уставший, без прежней железной ярости. — Слушай, мы тут… У нас беда.
Он молчал.
— Крыша течёт, понимаешь? У Светки в общаге. Прямо на кровать. Малыш простыл. Мы же не просим тебя нас пускать обратно… Но, может, хоть денег дашь? У тебя ж квартира. Ты теперь «при деньгах».
Игорь усмехнулся.
— Мам, я студент. Какие деньги? Квартира — не мешок с рублями. Она ест и ЖКХ, и капремонт, и мою стипендию.
— Но ты же мужик. А у сестры — дети! Это не она виновата, что бабка тебя выбрала. Это тебе просто повезло!
— Не «повезло», — отрезал Игорь. — Я ездил к ней каждый год, таскал воду с колонки, помогал с огородом, сидел с ней, когда она после инсульта лежала. А вы даже на похороны не приехали.
Он слышал тяжёлое дыхание. Как будто её ударили.
— Ну и что теперь? Гордиться этим будешь? Сидеть один в своей квартирке, как барин, а родные по углам ютятся?
— А ты не думала, что я тоже был «по углам» всё детство? Что я был лишним в доме, где мне говорили: «Заткнись, не мешай». Что я всё время чувствовал — меня терпят? А теперь вы все решили, что я вам что-то должен?
— Потому что ты — сын. А сын должен!
— Нет. Должен — это если любили, заботились, оберегали. А если вы отдали меня на самотёк и вспомнили только тогда, когда появилась «двушка в центре», то это не долг. Это — манипуляция.
— Ты разговариваешь, как чужой! — выкрикнула она. — Как будто я тебе не мать!
— Ты сама сделала всё, чтобы я стал чужим.
Он положил трубку.
Вечером к подъезду подъехала старая «Калина». Из неё вышел отчим — тот самый, который всегда смотрел на Игоря как на пятно на обоях.
— Мужик, давай поговорим, — он шёл, прихрамывая. — Мы же по-человечески. Нам ремонт нужен. У нас всё трещит. Кран капает, обои отходят. У тебя же теперь жильё. Продавай — и разруливай всё. Родных спасай.
Игорь выпрямился.
— У меня в этой квартире бабушка умирала. В этой квартире я ем лапшу за двадцать три рубля и экономлю на электричестве. И никто из вас не спросил — как я тут, жив ли вообще. А теперь вы пришли требовать?
— Мы не требуем, мы просим, — отчим стиснул зубы. — Но если надо — через суд пойдём.
— Попробуйте, — пожал плечами Игорь. — Суд по завещанию работает быстро. Всё уже оформлено. Юридически вы — никто.
— Неблагодарный. Крыса. Эгоист! — бросил он напоследок.
— Возможно. Но я — свободная крыса в своей норе. А вы — злобные соседи, которым всё должно.
Он захлопнул дверь.
Спустя полгода Игорь ушёл в армию. Оставил ключи Диме, сказал: «Если что — полей цветы. И не пускай туда никого». И ушёл — спокойно, без страха. Уже не с позором убегал из дома, а уходил из своего жилья, зная: вернётся — и всё останется на месте.
А когда вернулся — в квартире всё было по-прежнему. Только вместо бабушкиного хрусталя на полке стоял его студенческий диплом, чуть помятый в рамке. И маленький кактус, который он привёз ещё из общаги.
Он включил свет. Сел на старый диван. За окном была весна. Соседка снизу снова кричала на свою кошку, в подъезде кто-то ругался с таксистом. Мир жил.
И он — тоже.
Спустя месяц на почту пришло письмо от матери. Бумажное. Почерком с дрожью: «Мы в долгах. Свету бросил муж. Дети в интернате. Помоги… хоть чем-то. Мы больше не просим квартиру. Просто… помоги».
Игорь прочитал. Положил лист на стол. Подумал.
А потом не ответил.
