Марина стояла у плиты, лениво поводила ложкой в каше, и в голове роились мысли — противные, как мухи на варенье. Жизнь-то ладно, чего уж там. Своя халупа, пусть и малюсенькая, работа… правда, вечно как на вулкане, да и кормят так, будто делают одолжение. Но Иван… Иван был вообще отдельная песня. Хороший мужик, конечно, но только когда молчит, как рыба об лёд, и не начинает выдумывать всякую чушь.
А сегодня он, зараза, начал.
— Слушай, Маш, тут такое дело, — протараторил он с порога, так усердно почесывая затылок, будто там где-то запрятана хоть одна дельная мысль.
Марина нервно дернулась. «Такое дело» у него всегда заканчивалось чем-то паршивым. Семейными сборищами с его родней, от которых её выворачивало наизнанку, или поездками к тёще — злобной карге, которую Иван, почему-то, боялся больше всего на свете.
— Только, пожалуйста, не говори, что опять надо тащиться в их богом забытую деревню копать картошку, — пробурчала Марина, даже не поворачиваясь.
— Да нет, нет… — затараторил Иван, разуваясь прямо посреди коридора, оставляя за собой грязные следы. — К нам родня едет. На недельку, ну, может, две…
Марина резко обернулась. Ложка, к счастью, не вылетела из рук, хотя ей страшно хотелось запустить ею в его голову.
— Ваня, а ты вообще представляешь, что у нас ОДНА спальня?! — Она взмахнула рукой в сторону комнаты, как будто надеялась тем самым разрушить эту абсурдную реальность. — ОДНА! Тебе это слово вообще знакомо?!
Иван замялся, снова принялся чесать нос.
— Ну, ничего, они скромные. На полу поспят. Им много не надо.
Марина уже представляла себе этот цирк. После их последнего визита она неделю отмывала квартиру от последствий творчества его племянника Димки, который умудрился вылить на ковёр сок, пересыпать его сахаром и ещё черт знает чем. Знала, после них придётся снова проходить через все круги ада.
Она обхватила голову руками.
— Иван… — тихо, почти шепотом сказала она, пытаясь унять дрожь в голосе. — Скажи мне честно, тебе хоть раз в голову приходила мысль спросить меня, хочу ли я провожать этих… гостей?
— Ну… ты ж добрая. Ты у меня всегда всё понимаешь, — промямлил он с этой своей дурацкой улыбкой, которая бесила Марину всё больше и больше.
— О, сейчас я тебе «понимаю» устрою! — взвыла Марина, срываясь на крик.
Но Иван, как по команде, рванул в ванную, делая вид, что ничего не слышит. Ну, типично для него — заткнуть уши и надеяться, что всё само рассосётся.
Тётя Ольга и дядя Сергей «прибыли» на следующий день, как неумолимый ураган, нагруженные неподъёмными сумками и пластиковыми пакетами, из которых доносились подозрительные булькающие звуки. А с ними – две визгливые девчонки, лет семи от силы, и огромный, лохматый пёс по кличке Боня.
— Привет, родная! — завопила тётя Оля, бросаясь обнимать Марину так, словно та только что совершила подвиг, достойный Нобелевской премии.
Марина едва сдержалась, чтобы не оттолкнуть её.
— А это наш Боня! Он чистюля, не переживай, — похлопала тётя по грязной шерсти пса. — Пи-пи делать будет только на улице. Ну, иногда…
Сергей протиснулся мимо, волоча за собой какую-то древнюю, обшарпанную корзину, набитую бутылками.
— Ну что, где тут можно перекусить? Мы в поезде только пивом закусывали.
Марина смотрела на эту процессию захватчиков, чувствуя, как её мечты о тихой, спокойной жизни медленно, но верно рассыпаются в прах. Кажется, она начала потихоньку сходить с ума.
А Иван стоял рядом, сияя от счастья, как идиот.
— Ну вот и вся семья в сборе! — обнял он Марину за плечи.
Марина улыбнулась натянуто, как проститутка на фото с вип-вечеринки. Улыбка сквозь слёзы.
Первый день они ещё более-менее держались. Только успели съесть все продукты, которые Марина припасла, разлить на диван суп и разбить её любимую чашку. Ваня смотрел на всё это с умилением, как будто ему было весело.
На второй день начался настоящий кошмар. Боня, по всей видимости, решил отметить своё прибытие, оставив «облачко» прямо под кухонным столом. Девчонки, пользуясь всеобщим хаосом, вытащили из ванной всю её косметику и принялись мазюкать ею лицо и волосы. А тётя Оля, не стесняясь, командовала, куда ставить кастрюли и какую скатерть менять.
На третий день Марина обнаружила тёщу, восседающую на её рабочем кресле в спальне, в её халате и с ноутбуком на коленях.
— Надо же где-то смотреть свои сериальчики, — беззлобно пояснила та, даже не подозревая, что шкала терпения хозяйки квартиры медленно, но верно приближается к нулю.
Когда на четвёртый день дядя Сергей притащил с собой ещё парочку своих «дружков» на «пару часиков», Марина почувствовала, как её нервная система тихо собрала вещи и сбежала.
Марина встала в семь утра – что для неё было подвигом. Взяла чашку кофе и села на подоконник, поджав под себя ноги.
Она думала. Долго, мучительно, безнадёжно.
Потом подошла к Ивану, который мирно спал, уткнувшись лицом в подушку.
— Вань, — тихо сказала она.
Он что-то пробормотал, не открывая глаз.
— Ваня, вставай. Поговорить надо.
Иван сонно приподнялся, потянулся и буркнул:
— Опять ты с утра начала… Сколько можно?
Марина уселась рядом. Смотрела на него. На родного, близкого… и в этот момент – какого-то ужасно чужого человека.
— Ты вообще меня видишь? — спросила она.
Иван зевнул.
— Ну конечно, вижу.
— Нет, не глазами. А по-настоящему?
Он смутился, снова начал чесать затылок.
— Маш… ну что ты опять… Родня приехала, подумаешь!
Марина горько усмехнулась.
— Подумаешь… Ваня, они меня из моего дома выгнали! Ты понимаешь это? Я живу, как посторонний человек, в собственной квартире!
— Да брось ты, — махнул он рукой. — Никто тебя не выгонял. Ты просто всё драматизируешь, как всегда.
Она встала. И вдруг, громко, почти крикнув, выпалила:
— Мне здесь НЕТ места! Ни в спальне, ни на кухне, ни даже в душе, чёрт бы вас всех побрал!
В комнате повисла оглушительная тишина.
Из коридора выглянула тётя Ольга.
— Что случилось, дети?
— Случилось то, что я устала быть служанкой в собственном доме! — процедила Марина, сверля тётю Олю ледяным взглядом.
Тётя Ольга обиженно поджала губы.
— Мы же как семья… Мы же свои люди…
— Вы свои – для него! — резко сказала Марина, показывая на Ваню. — А я для вас кто? Горничная?
Ваня вскочил с кровати.
— Да перестань ты! — рявкнул он. — Никакая ты не горничная!
— А кто? Прислуга?
Тётя Ольга и дядя Сергей переглянулись.
Марина стояла посреди комнаты и вдруг поняла: всё. Дальше терпеть нельзя.
Она схватила свою сумку.
— Я ухожу. Пока вы все тут устраиваетесь у меня в квартире, я поживу у Наташки. У неё, по крайней мере, никто не будет смотреть на меня как на бесплатную уборщицу.
Иван догнал её у двери.
— Маша! Ты серьёзно? Это же временно! Они скоро уедут!
— Я тоже, Ваня, временно здесь была. Только вот уеду я навсегда.
Она захлопнула дверь с таким грохотом, что на вешалке звякнули ключи. И, чёрт возьми, ей стало легко. Так легко, словно с плеч свалился огромный груз. Кажется, даже кофе внезапно стало горчить приятнее.
Марина сидела на кухне у Наташи, как проклятая. Перед ней — бокал дешёвого, кислющего вина, в руке — дымящаяся сигарета, давящая на горло. На лице – маска, тщательно выстроенная из обиды и усталости. Кажется, даже щеки немели от этого каменного выражения.
Наташа, аккуратистка до мозга костей, нарезала сыр тонкими кружочками и, исподтишка, заглядывала в Маринино лицо. Как будто боялась, что она сейчас рассыплется на кусочки.
— Ну ты даёшь… — наконец проговорила Наташа, вздыхая. — И что теперь? Сбежала, как заправская пастушка от стада волков. И что дальше?
Марина пожала плечами, словно это не её проблема, а какая-то абстрактная ситуация, увиденная по телевизору.
— Да чёрт его знает. Может, найду себе угол где-нибудь. Может, возьму и сниму халупу. Хоть воробьи не клюют.
— А Ваня? — осторожно поинтересовалась подруга, явно предчувствуя, что вопрос попадет не в яблочко.
Марина усмехнулась, криво, горько. Улыбка получилась как трещина на старом фарфоре.
— Что Ваня? Он сделал свой выбор. Выбрал этот шабаш с родителями, с Боней, этой собакой-переростком, да и вообще со всем этим цирком. Меня он даже не заметил. Ну, как будто я тут привидением, а не женой была.
Тут в дверь позвонили. Звонок прозвучал как похоронный марш, зловеще и громко.
Марина аж вздрогнула, словно её ударили под дых.
— Не открывай. Наверняка он, эта ходячая катастрофа, — прошипела Марина, стараясь, чтобы голос звучал как можно равнодушнее.
Но Наташа, упрямая, как старый баран, пошла открывать. Она всегда была такой — не умела говорить «нет», особенно когда дело касалось чужих проблем.
На пороге стоял Иван. Помятый, небритый, с лицом, на котором написалась вся его безысходность. Смотрел виновато, как щенка, которого поймали на краже сосиски.
— Маша… — тихо пробормотал он, словно боясь спугнуть. — Можно?
Она посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом. Взгляд, который мог испепелить одним только прикосновением.
— Заходи. Только быстро, — бросила она, отворачиваясь и снова возвращаясь к столу. Ей не хотелось даже видеть его сейчас. Он вызвал только раздражение.
Иван вошёл, словно крадущийся вор, и сел напротив. Мял в руках свою вечную шапку-ушанку, как будто она могла объяснить, что творится в его голове.
— Маш… Они уехали.
— И что? — холодно спросила Марина, делая затяжку. Она ждала, что он скажет, что это всё проделки её подруги или что он вынужден был их привезти по настоятельной просьбе её тёщи, но он молчал.
Иван сглотнул ком в горле, словно пытался проглотить невкусную правду.
— Я их сам попросил. Понял, что если ещё хоть день всё это будет продолжаться, я потеряю тебя. И я не хочу тебя потерять, Мань.
Марина молча смотрела на него, не мигая. Ей было смешно и противно одновременно. Что он возомнил? Думает, слёзными уговорами всё исправит?
Он вдруг наклонился к ней через стол и попытался взять её руку. Как будто прикосновение могло стереть все обиды.
— Прости меня. Я был слепым идиотом. Они для меня семья, конечно… но ты — моя жизнь.
Марина медленно, с отвращением выдернула руку. Какая же гадость. Эта липкая, неловкая сентиментальность.
— Иван… — тихо сказала она. — Ты опоздал. Понимаешь, опоздал. Ты же целую неделю не видел, что со мной происходит. Не видел, как я умираю от тоски и безысходности.
Он побледнел, как полотно.
Марина встала, подошла к окну. Долго смотрела в ночную темноту, в которой растворялись все её надежды и мечты. Ей казалось, она потеряла себя, превратилась в тень и больше не знает, как вернуться в реальность.
Потом тихо, почти шепча, сказала:
— Может, и нет.
Он резко вскинулся, словно его ударило током. В его глазах появилась надежда, маленькая, трепещущая искорка.
Она обернулась.
— Но я не вернусь просто так. Всё начнётся заново. С чистого листа. С начала. Ты готов? Ты вообще понимаешь, что это значит?
Иван встал. Медленно подошёл к ней, словно боясь спугнуть этот проблеск надежды.
— Готов, — твёрдо сказал он. — Ради тебя — всё заново. Я готов умолять, ползать, делать всё, что угодно, только чтобы вернуть тебя.
Марина молчала, долго и мучительно. Потом вдруг, неожиданно для самой себя, засмеялась — устало, горько, но всё же засмеялась.
— Ты же даже ботинки свои ставить на место не умеешь, — бросила она с саркастической усмешкой.
— Научусь. И ботинки тоже, — улыбнулся Иван, робко и неуверенно.
И в этот момент она поняла: может, шанс ещё есть. Может, если он изменится, если он перестанет быть трусом и начнёт бороться за неё, за их счастье, то всё ещё можно спасти. Может быть, этот поход в ад не был напрасным. И, чёрт возьми, ей захотелось верить в это. А это уже кое-что значило.
