— Лариса, ты что, здравый смысл потеряла? Копчёное мясо?! — Голос Вероники Петровны, пронзительный и острый, как стальная спица, мгновенно пронзил Ларису сзади. — У тебя ребёнок полностью на естественном вскармливании, а ты в себя всякую сомнительную химию пихаешь!
Лариса замерла с куском хлеба в руке, не сделав даже укуса. Она не спала последние двое суток. Не просто «просыпалась по будильнику» или «плохо дремала», а буквально не сомкнула глаз. Её тело, превращённое в один сплошной, гудящий от напряжения нерв, требовало питания. Быстрых, лёгких, грешных калорий. Ей было совершенно плевать, что это — колбаса, сосиски, или вчерашний остывший вареник. Ей требовалось топливо, чтобы продержаться до следующего крика младенца.
— Вероника Петровна, это всего лишь один ломтик на бутерброде, — безжизненно ответила она, не поворачиваясь.
— С одного ломтика всё и начинается! — не унималась свекровь, гремя посудой у плиты, словно била в барабан. — Сегодня кусочек колбасы, завтра маринованный огурец, а потом у внука живот болит, и никто не понимает причину! Я вот, посмотри, тебе бульон приготовила. На третьем кипятке, максимально диетический. Поешь, и твоё молочко будет полезным.
Лариса мысленно застонала. Этот «бульон» был просто тёплой водой с плавающими в ней нитями моркови. Она питалась им уже две недели, с того самого момента, как Вероника Петровна, словно спецназ, высадилась в их двухкомнатной квартире, чтобы «помогать с внуком». Помощь эта обернулась тотальной оккупацией личного пространства. Свекровь переставила посуду, выкинула её любимую чашку с трещиной и теперь вела настоящую войну против её рациона.
— Спасибо, я чуть позже поем, — Лариса отложила хлеб и потянулась к банке с растворимым кофе.
— Кофе?! — Вероника Петровна развернулась так резко, что чудом удержала половник. — Ты хочешь, чтобы младенец не спал вообще? Чтобы он до рассвета орал, как раненый? Лариса, я понимаю, молодость, неопытность, но нужно же включать голову!
В кухню, сладко потягиваясь, вошёл Игорь. Он был одет лишь в шорты, совершенно сонный и ослепительно безмятежный. Ночью он, как обычно, спал в гостиной на диване, чтобы «выспаться перед сменой», пока Лариса часами укачивала на руках их кричащего сына.
— Мам, ну чего ты такой шум поднимаешь с самого утра? — он быстро поцеловал мать в щеку, а затем чмокнул в макушку жену. — Лариса, ты почему не ешь мамин бульон? Он же вкусный и лёгкий.
Лариса посмотрела на мужа. В её взгляде была вся усталость мира, вся мольба о поддержке, о защите. Он не понял. Или не захотел понять.
— Я просто хотела кофе, Игорёк. Один глоток.
— Ну потерпи, Ларочка, — он примирительно похлопал её по плечу. — Мама же знает лучше, она двоих детей вырастила. Она же о тебе искренне заботится.
Вероника Петровна победно хмыкнула и демонстративно отвернулась к плите. Лариса почувствовала, как внутри неё что-то холодное и тяжёлое сжалось в тугой комок. Она была в своём собственном доме, но чувствовала себя чужачкой. Незваной гостьей. Неправильной женой.
Позже, когда Игорь уже ушёл на работу, а малыш наконец-то уснул, Лариса сидела в гостиной, пытаясь хотя бы на несколько минут обрести подобие внутреннего покоя. Она закуталась в старый, выцветший, но такой родной флисовый плед — единственную вещь в этом доме, которая принадлежала только ей и имела для неё ценность. Он был местами потрёпан, но невероятно мягкий и тёплый. Это был подарок от почившей бабушки, и он пах её домом, её детством, тем временем, когда её любили без всяких условий. Лариса зарылась в него носом, закрыла глаза и почти провалилась в короткую дрёму.
— Лариса, ты бы хоть проветрила эту ветхую тряпку, — голос свекрови выдернул её из полузабытья, как щипок. Вероника Петровна стояла в дверях, поджав губы и смерив плед брезгливым взглядом. — От него пылью несёт, как из старого деревенского сундука.
— Это память, Вероника Петровна, — тихо ответила Лариса, сильнее сжимая ткань.
— Память должна быть светлой, а не рассадником микробов, — отрезала свекровь. — Ребёнок совсем крошечный в доме, а ты тут пылесборники разводишь. Я бы на твоём месте давно это на помойку вынесла. Для чистоты.
Она развернулась и ушла обратно на кухню, оставив Ларису одну. А Лариса сидела, обхватив себя руками поверх пледа, и чувствовала, как вражеская территория вокруг неё расширяется. Враг уже не просто стоял на её кухне. Он зашёл в её гостиную. И теперь он целился в единственное, что у неё осталось, — в её личные воспоминания.
Чтобы не потерять рассудок, нужно было бежать. Дышать другим воздухом. Видеть другие стены. Лариса почти на автомате одела сына, засунула его в тяжёлую коляску, накинула на себя первую попавшуюся куртку и выкатилась за дверь. Ей было всё равно, куда идти. Главное — прочь из этой квартиры, где каждый угол, каждый звук был пропитан едким присутствием свекрови. Где она, законная хозяйка, чувствовала себя мышью, за которой неотступно следит голодный хищник.
Два часа она бесцельно петляла по жилому массиву. Холодный ноябрьский ветер трепал капюшон и приятно холодил горящие от недосыпа щёки. Она смотрела на чужие окна, на спешащих по своим делам людей, и впервые за много недель почувствовала себя не функцией — «мама», «жена», «невестка», — а просто человеком. Отдельным. Живым. Это короткое ощущение свободы было похоже на глубокий вдох после долгого пребывания под водой. Она даже почти успокоилась, убедив себя, что нужно просто выстоять. Ещё немного. Игорь найдёт правильные слова, мама поймёт, всё вернётся в норму.
Когда она вкатила коляску обратно в коридор, её первым чувством было острое недоумение. Что-то было совершенно не так. Свет из гостиной падал на стену под непривычным углом. Воздух пах иначе — не её привычным запахом детского крема и сваренного утром кофе, а едким ароматом полироли для мебели и какой-то чужой, навязчивой, мятной свежестью.
Она оставила спящего сына в коляске и шагнула в комнату. И застыла на пороге, как вкопанная.
Это было совершенно чужое помещение. Её тёплый, чуть небрежный мир был стёрт. Диван, который всегда стоял у стены, создавая ощущение защищённости, теперь был выдворен в центр комнаты, словно нелепый, бесполезный остров. Кресло, в котором она любила сидеть вечерами, было задвинуто в тёмный угол, как провинившийся школьник. А главным алтарём этого нового, чуждого пространства стал большой телевизор, перед которым теперь, как солдаты на параде, были выстроены и диван, и кресло. Всё было выверено, симметрично и невыносимо безжизненно.
Лариса медленно обвела взглядом поле боя. И её сердце пропустило удар. Пустота. На подлокотнике дивана, где всегда лежал её старый плед, была оглушительная, зияющая пустота. Она метнулась взглядом по комнате — может, он в кресле? Может, убран в шкаф? Нет. Его не было нигде.
— Ну как тебе, Лариса? Свежо, правда? — Вероника Петровна выплыла из кухни, сияя от гордости. На ней был фартук, и она вытирала руки о полотенце, как полководец, только что выигравший решающее сражение.
— Я тут решила энергию в доме почистить. Всё по фэн-шую расставила, чтобы денежные потоки правильные были. А то у вас тут застой был, как в болоте.
Лариса молчала, её взгляд продолжал лихорадочно обыскивать комнату.
— А этот твой… пылесборник… я выбросила, конечно, — с ноткой лёгкого пренебрежения добавила свекровь, заметив направление её взгляда. — Нашла на контейнерной площадке такую же засаленную тряпку, так бездомные на ней спят. Не место такому в доме, где маленький ребёнок. Я тебе потом куплю новый, красивый, синтетический. Чтобы не стирать постоянно.
Внутри Ларисы что-то с сухим щелчком оборвалось. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая её в рамках приличия последние недели. Вся её усталость, всё унижение, вся накопленная злость в один миг сгорели, оставив после себя лишь холодный, твёрдый, как лёд, стержень. Она медленно повернула голову и посмотрела свекрови прямо в глаза.
— Ты только попробуй ещё раз притронуться к моим вещам! Я тебя саму выставлю из этого дома, милая мамаша! Я не посмотрю на то, что ты мать моего мужа, я просто тебя вышвырну отсюда!
Вероника Петровна опешила. Её победная улыбка сползла с лица, сменившись выражением оскорблённого недоумения. Она привыкла к тому, что невестка безропотно молчит, терпит, в крайнем случае — жалуется мужу. Но такой прямой, ледяной угрозы она не ожидала.
— Ты что себе позволяешь, девчонка? Ты с кем сейчас разговариваешь? Я мать твоего мужа, я тебе гожусь в матери! Я тут для вас стараюсь, чистоту навожу, а ты…
— Ты не стараешься. Ты всё разрушаешь, — тихо, но отчётливо произнесла Лариса. Она не повышала голоса, и от этого её слова звучали ещё более весомо. — Ты вошла в мой дом и решила, что можешь здесь всё переворачивать. Ты тронула вещь, которая для тебя — просто тряпка, а для меня — единственное, что осталось от моей бабушки. Ты не спросила. Не поняла. И не поймёшь.
— Я Игорю всё расскажу! Он тебе покажет, как со старшими нужно разговаривать! Неблагодарная! — взвизгнула Вероника Петровна, переходя на привычные ей высокие ноты.
Но это больше не работало. Лариса смотрела на неё как на пустое место. Она больше не видела в ней мать мужа, бабушку своего ребёнка. Она видела чужую, враждебную женщину, которая методично разрушала её жизнь. И терпеть это она больше не собиралась. Не сказав больше ни слова, она развернулась и пошла прочь из гостиной. Не в спальню, чтобы рыдать. Не на кухню, чтобы успокоиться. Её шаги были твёрдыми и целенаправленными. Она шла в коридор. Туда, где в углу стоял большой цветастый чемодан её дорогой свекрови.
Вероника Петровна, застывшая в дверях гостиной, не сразу поняла, что происходит. Её мозг, привыкший к пассивности и молчаливому неповиновению невестки, отказывался обрабатывать новую информацию. Она видела, как Лариса, не глядя на неё, проходит в прихожую, наклоняется и с усилием дёргает за ручку её большой цветастый чемодан, похожий на огромного неуклюжего жука.
— Ты что задумала, идиотка?! Поставь на место! — взвизгнула она, когда колёсики чемодана издали противный скрежет по ламинату.
Лариса молчала. Она тащила чемодан к входной двери, и в её движениях не было суеты или истерики. Была только холодная, тяжёлая методичность, как у рабочего, выполняющего неприятное, но необходимое задание. Каждый метр, который она преодолевала, отдавался в ушах Вероники Петровны похоронным звоном.
— Я сейчас Игорю позвоню! Он тебе руки-то повыдёргивает за такое! Ты что творишь, мерзавка?! Это же мои вещи! — её крик срывался на фальцет, но Лариса, казалось, была абсолютно глуха.
Она дотащила чемодан до порога, одной рукой щёлкнула замком и распахнула входную дверь. В квартиру ворвался холодный, сырой воздух подъезда, пахнущий сыростью и вчерашними супами от соседей. Вероника Петровна бросилась вперёд, пытаясь перехватить свой багаж, и вцепилась в ручку чемодана с другой стороны. На мгновение они застыли в нелепой позе, как два борца, не желающие уступать друг другу.
— Пусти! — прошипела свекровь, дёргая чемодан на себя.
Лариса посмотрела на неё. И в её взгляде не было ничего, кроме пустоты. Она просто разжала пальцы. Вероника Петровна, не ожидавшая этого, по инерции отлетела назад и едва не упала. А Лариса, воспользовавшись моментом, вытолкала чемодан на лестничную площадку.
Грохот, с которым он скатился с порожка на бетонный пол, заставил свекровь издать пронзительный вопль. Но это было только начало. Лариса шагнула следом, присела на корточки рядом с чемоданом и дёрнула за язычок молнии. Звук расстёгиваемой молнии в гулкой тишине подъезда прозвучал, как рык пробудившегося зверя.
— Не смей! Не трогай! — запричитала Вероника Петровна, пытаясь оттолкнуть её.
Но Лариса была как безжалостная машина. Она распахнула чемодан, схватила его за дно, приподняла и с силой перевернула. Домашние халаты, ночные рубашки, нижнее бельё, вязаные кофты, баночки с кремами и упаковки таблеток — всё содержимое её упорядоченного мирка вывалилось на грязный бетонный пол лестничной клетки. Всё смешалось в одну жалкую, бесформенную кучу. Наверху хлопнула соседская дверь, послышались любопытные шаги.
— Ах ты… Ах ты негодяйка! — Вероника Петровна забыла все слова. Она бросилась к этому тряпью, пытаясь собрать его, защитить от позора. Её крики превратились в бессвязный вой, полный ужаса и унижения. Она ползала на коленях по грязному полу, сгребая в охапку свои вещи, а Лариса просто стояла и смотрела на это сверху вниз.
Она дала ей несколько секунд этого унизительного барахтанья. А затем шагнула вперёд и жёстко схватила свекровь за предплечье, потянув вверх. Хватка была неожиданно сильной. Резко развернула её к себе, заставляя посмотреть ей в глаза. Вероника Петровна замолчала, её лицо исказилось от удивления и страха. Её рот остался открыт, но из него не вырывалось ни звука.
И тогда Лариса, глядя ей прямо в лицо, тихо, почти беззвучно, но так, чтобы каждое слово впечаталось в мозг, произнесла:
— Это мой дом. И тряпка здесь только ты.
После этих слов она разжала пальцы. Вероника Петровна, лишённая опоры, мешком осела на пол, прямо в кучу своего барахла. Лариса, не удостоив её больше ни единым взглядом, шагнула обратно в квартиру. Она не хлопнула дверью. Она закрыла её медленно, с достоинством. Повернула ключ в замке, потом второй. И только когда тяжёлые щелчки замков эхом разнеслись по лестничной клетке, Вероника Петровна, кажется, поняла весь ужас произошедшего. Её вой за дверью обрёл новую силу, но теперь в нём слышалось не только возмущение, но и отчаяние.
Заперев за собой дверь, Лариса прислонилась к ней спиной. Вопли свекрови с лестничной клетки бились о толстое дерево, как град о железную крышу. Сначала это были проклятия и угрозы. Потом они перешли в жалобные причитания и стук кулаком. Лариса слушала эти звуки, но не слышала их. Внутри неё была оглушительная тишина. Адреналин, толкавший её на безумные поступки, отхлынул, оставив после себя гулкую, звенящую пустоту. Она не чувствовала ни триумфа, ни сожаления. Ничего.
Она медленно прошла в детскую, вытащила спящего сына из коляски и переложила в кроватку. Он даже не пошевелился. Затем она пошла на кухню, насыпала в турку три полные ложки кофе, залила водой и поставила на огонь. Она смотрела, как медленно поднимается тёмная пенка, и вдыхала горький, запретный аромат. Это был её первый кофе за три месяца. И он пах свободой.
Вой за дверью постепенно стих, сменившись тихим, прерывистым подвыванием. Лариса сделала глоток обжигающего напитка, и по её телу впервые за долгое время разлилось желанное тепло. Она сидела в тишине около часа, пока в замке не заскрежетал ключ.
Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял Игорь. Его лицо было пунцовым, а глаза метали искры гнева. За его спиной маячила заплаканная, растрёпанная тень матери, которая тут же принялась собирать свои вещи с пола.
— Ты что натворила?! Ты в своём уме вообще?! — взревел он, врываясь в квартиру. Он не разулся, оставляя на чистом полу грязные следы. — Моя мать сидит на лестнице в слезах, вся её одежда на полу! Соседи смотрят, как на цирк! Ты этого добивалась?!
Лариса молча смотрела на него, отпивая ещё один глоток кофе. Она видела перед собой не мужа, а чужого, разъярённого мужчину с красными пятнами на шее. Его крик был просто фоном, шумом, который больше не мог причинить ей боль. Та часть её души, которая могла бы испугаться или расстроиться, умерла час назад, когда она выбросила на помойку свой старый плед.
— Она пожилой человек! Она хотела как лучше! А ты… ты вышвырнула её, как какое-то животное! У тебя вообще есть что-нибудь святое?! — он размахивал руками, задыхаясь от ярости. — Я прихожу домой, а у меня мать на коврике рыдает! Что я должен был подумать?!
Он ждал ответа, оправданий, ответных криков. Но она молчала. Её спокойствие выводило его из себя ещё больше. Это было хуже, чем скандал. Это было полное, тотальное пренебрежение.
— Я с тобой разговариваю! — он подошёл почти вплотную, нависая над ней. — Ты сейчас же пойдёшь, извинишься перед ней и занесёшь её вещи обратно! Ты меня поняла?!
Лариса медленно поставила чашку на стол. Встала. Её движения были плавными, почти ленивыми. Она посмотрела ему прямо в глаза — без ненависти, без злобы, с одним лишь холодным, кристальным безразличием. Затем, не сказав ни слова, она развернулась и пошла к входной двери.
— Вот и отлично! Давно бы так! — победно выдохнул он, думая, что она идёт исполнять его приказ.
Но Лариса не вышла на лестничную клетку. Она просто взялась за ручку и распахнула дверь настежь, открывая вид на униженно копошащуюся на полу Веронику Петровну. А затем повернулась к мужу.
— Твоё место, Игорь, тоже там, рядом с ней.
Игорь застыл. До него не сразу дошёл смысл этих тихих, спокойных слов. Он смотрел на её невозмутимое лицо, на открытую дверь, за которой скулила его мать, и вдруг понял. Это был не ультиматум. Это был приговор. Его только что выставили из его же собственного дома. И он не мог произнести ни слова в ответ…
