— С меня хватит, собирайтесь и немедленно уходите из моей квартиры! — сказала я, почти врываясь в их мир, будто на разрыв.
Тишина в комнате в одно мгновение оказалась обострённой до предела. Чашка с кофе не успела упасть на пол, как её осколки уже звенели в пустоте. Кофейные капли, словно болезненные следы, медленно ползли по обоям, оставляя свои грязные разводы. Я стояла, хватая воздух, стиснув кулаки так, что ногти впивались в ладони. Это был предел. Мои «друзья» — все эти милые, любящие родственники — стояли, как окаменевшие, с открытыми ртами, даже не подозревая, что я могу взорваться.
Тётя Зина, сама себе на уме, первой пришла в себя. — Ты что, с ума сошла, Марина? Мы же твоя семья! Как ты можешь так… — Семья?! — я рассмеялась. Нет, я не кричала, просто смеялась. И, может быть, это было хуже всего, потому что смех был безумным. — Какая семья?! Ваша семья — это когда приходите без предупреждения, занимаете мой диван, забираете мои продукты, а теперь и моё терпение. Семья? Да с вас сто раз можно было списать эти два слова!
Дядя Толик попытался подняться, но сразу плюхнулся обратно на диван. Его взгляд был мутный, и от него несло так, что я еле сдержала желание закрыть нос. — Мариночка, племяшка, ну что ты так? — его слова, как всегда, плетутся, и у меня уже было чувство, что его язык вот-вот запутается в собственных фразах. — Мы ж тебя любим… правда, как… как можно… — Ага, люблю, конечно! Месяц уже на шее сидите, а тут ещё с такой «любовью». Любите, ага. Приехали три месяца назад, с глазищами как у котёнка, «с квартирой беда, Мариночка, приюти на пару недель». И я, как дура, согласилась. На свою голову.
Жизнь моя стала превращаться в странный, невыносимый кошмар. Дядя Толик пил, как никогда, сидя на диване и переваривая пиво, а пульт телевизора был для него почти священным предметом. Тётя Зина, которой, видимо, было слишком мало кухни, хозяйничала везде, уничтожая мои запасы еды так, как если бы она их безвозвратно готовила для кого-то из самых голодных. И Витенька — этот мой милый кузен, взрослый мужик, но не в ту сторону растущий — сидел, как приклеенный к компу, и не вылезал, выкрикивая в микрофон. Я на него не ругалась, мне просто не хватало сил.
Каждый день я пробовала хоть как-то намекнуть: «Ну когда вы уже уходите?» Но все, что я получала в ответ, было: «Потерпи, Марин, ремонт не закончился, да и куда мы поедем». И я терпела. Работала, как проклятая, возвращалась домой, чтобы снова бросить взгляд на их разухабистую жизнь, которая никак не заканчивалась. Но вот сегодня. Сегодня — всё.
— Вон. Из. Моего. Дома, — произнесла я, как будто это не я, а какая-то чужая женщина. Каждое слово, как удар. — Через час вас не будет здесь.
Тётя Зина взглянула на меня с раскрытыми глазами, а её руки метались, как птицы, не зная, куда деться. — Ты что, совсем с ума сошла? Как мы? Куда мы пойдём, на ночь-то, без ничего?! — Мне всё равно, — я едва сдерживала дыхание. — Идите хоть на вокзал, хоть под мост. Это больше не моя забота.
— Мам, пап, что она говорит? Я тут, между прочим, в рейд собираюсь!
Витенька снова что-то гнал, уткнувшись в этот проклятый компьютер. Его слова, как всегда, были пустыми, и я уже не пыталась понять, что за мир он там себе выстроил. Всё равно на другом конце его внимания. Он так и не заметил, что вся наша жизнь уже давно превратилась в какой-то фарс.
Это стало последней каплей.
— ВОН!!! — закричала я, и даже не подумала, что могу прокричать. Так, чтобы все услышали. Ужас, что-то внутри меня сорвалось. Я схватила вазу с цветами, и не думая, швырнула её в стену. Она полетела и разбилась в клочья.
Они вскочили, как ошпаренные. Тётя Зина замахала руками, дядя Толик, шатаясь, побрёл в коридор. Витенька, как всегда, хлопал глазами, не понимая, что происходит.
Я ходила по квартире, не обращая внимания на этот бардак, который они оставили после себя, и начала методично собирать их вещи. Бросала их в коридор, как мусор, не задумываясь о том, что будет дальше. Руки дрожали, в висках стучало, но было так много силы в этом движении, в этом решении. Столько лет сидящей в груди злости, обиды, усталости — и вот она, эта буря, вырвалась. Я почувствовала, как моя решимость и гнев наполнили всё вокруг.
— Марин, ну ты чего… — пробормотал дядя Толик, пытаясь меня остановить. Но я повернулась к нему, и он замолк, как только увидел этот мой взгляд. Он всегда чувствовал, когда лучше помолчать.
Минут через тридцать их пожитки, разбросанные по коробкам и пакетам, стояли внизу на лестничной клетке. Родственники топтались, не зная, что делать. В их глазах была не только растерянность, но и какой-то страх. Я не могла сдержать злорадную усмешку, но в душе одновременно была и жалость. Но, несмотря на всё, я твёрдо решила не уступать.
— Маринка, имей совесть! — в последний раз кричала тётя Зина, смахивая слёзы. — Мы же родня! Кровь не водица!
Я устало посмотрела на неё и с тихим, но чётким ответом:
— Знаете, тётя Зина, кровь — может, и не водица. Но моё терпение точно не бесконечно. Всего хорошего.
Я захлопнула дверь перед их лицами.
Прислонившись к двери, я медленно сползла на пол. И всё. Больше не было ни злости, ни обиды, ни страха. Только удивительная, пустая тишина и какое-то странное чувство облегчения. Словно камень с плеч. Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью, не сдерживаясь. Я сидела так, наверное, с полчаса. За дверью слышались какие-то шорохи, их голоса, но я уже не вслушивалась. Всё стихло. Похоже, уехали. Но, честно говоря, часть меня всё равно хотела выглянуть, убедиться, что они ушли. А другая часть — побоялась. Боялась снова увидеть их и позволить себе быть слабой.
Я встала, осмотрела квартиру. Боже, какой ужас. Разбитая ваза, осколки чашки на полу, пятна на обоях… и этот запах. Этот отвратительный запах. Запах немытых тел, алкоголя, дешёвых сигарет. Он, казалось, пропитал всё вокруг. В стены, в мебель, в воздух. Я сжала зубы и пошла к окну.
Нужно прибраться. Открыть окна. Сменить постельное бельё. Выкинуть остатки еды, которые они оставили в холодильнике. Зайти в комнату, где жил Витенька, и…
Я стояла на пороге комнаты Витеньки, а сердце моё было тяжёлым, как камень. На столе передо мной белел листок бумаги. Подошла ближе — и увидела его корявый почерк. Он не мог писать красиво, никогда не любил учёбу, но вот слова… что-то в них задело.
«Марин, ты это… прости, если что не так. Я знаю, мы реально перешли все границы. Родители — они такие, ты ж понимаешь. А я… я постараюсь больше так не делать. Найду работу, честно. И верну тебе всё, что ты потратила на нас. Только не держи зла, ладно?»
Я перечитала записку несколько раз, пытаясь осмыслить. Слова как будто не совсем попадали в цель, но всё-таки что-то в них было. Это он, Витенька. Наши с ним разговоры редко заканчивались чем-то похожим на извинения. И вот он написал, как будто бы впервые осознав, что я не просто так тяну этот груз на своих плечах.
Но знаете, что я сделала после того, как осознала смысл этих слов? Я расплакалась. Плакала, как маленькая девочка. Рыдала в голос, не стесняясь, не сдерживаясь. Слёзы катились, размазываясь по щекам, растворяя все те недели обиды и накопившейся усталости. Я как будто смывала весь этот накопившийся яд, освобождая себя. Плакала не только от обиды, но и от облегчения. Это были слёзы очищения. Да, вот так. Иногда, чтобы очиститься, надо просто плакать, и пусть эти слёзы смоют всё, что мешает тебе дальше двигаться.
Не знаю, сколько я так сидела, сжавшись на полу в его комнате. Но когда слёзы закончились, и я подняла голову, за окном уже стемнело. Я кое-как встала, чувствуя, как ноют колени. Голова пульсировала, но на душе… стало легче. Как будто вес с плеч.
Сначала — душ. Горячий, обжигающий. Хотелось смыть с себя всё — и грязь, и усталость, и обиду. Вода словно уносила все те неприятные мысли, которые я так долго носила в себе. Она массировала мои усталые мышцы, а заодно прогоняла все тревоги. И вот, кажется, с этой водой уходила моя прежняя жизнь, оставляя пространство для чего-то нового, чистого.
Потом — уборка. Я мыла квартиру так, как никогда не мыла. В какой-то момент мне даже показалось, что я не просто мою полы, но и мою свою душу. Мою всё, что напоминает мне о тех днях, когда я была вынуждена терпеть. Выкидывала их вещи, вытирала пыль, убирала все их следы. Я не жалела сил. Каждый мах тряпкой, каждое движение — как акт очищения, как шанс на новую жизнь.
Закончила я почти под утро. Когда оглядела квартиру, она сияла. Запах свежести и лимона наполнил пространство. Я стояла посреди комнаты и ощущала, что словно родилась заново. Всё стало легче, светлее, уютнее. Всё снова было моим. Моё место, моё пространство. Мой дом.
Телефон тихо звякнул. Сообщение от Витеньки: «Мы у бабушки. Родители нервничают, но я им объяснил, что ты права. Ещё раз прости. Я действительно всё исправлю.»
Я улыбнулась. Может быть, не всё так плохо? Может, эта встряска всё-таки пошла им на пользу? Кто знает… В конце концов, они всё ещё моя семья. Но теперь я точно поняла: любовь к близким не должна означать, что ты жертвуешь собой, своей жизнью, своим благополучием.
Я села в кресло, обняв его ногами. Включила ноутбук. Пора что-то менять. Нужно обновить резюме, поискать работу. Может, курсы какие-нибудь, а? И спортзал… не мешает. В голове вертится столько идей, что голова пошла кругом. Все эти возможности — они как дождик, который пролился сверху.
Я начала составлять план. Первое — научиться говорить «нет». Второе — заботиться о себе. Третье — найти новое хобби. Четвёртое — путешествовать. Пятое — завести новых друзей. И так понеслось. План рос и рос, и я не успевала за ним, как за ручьём, который никак не может остановиться.
За окном уже начинался рассвет. Новый день. И новая жизнь. Солнечные лучи пробивались через шторы, тянулись ко мне, и я думала, что это как-то связано. Эти лучи были как символ, как знак, что всё меняется, что теперь всё будет по-другому.
Я глубоко вдохнула и почувствовала запах кофе, который наполнял кухню, и какой-то лёгкий привкус свободы. Странно, как давно я этого не ощущала. Как будто я давно забыла, что такое быть живой, по-настоящему живой. А теперь вот — снова чувствую, как энергия расползается по всему телу.
С меня хватит быть той, кто всегда на последних ролях, кто тянет всех на себе. Всё, хватит! Теперь я буду помогать, но не забывать о себе. Я буду любить свою семью, но не позволю им себя душить. Я буду открыта, но научусь защищать себя. Никто не может вытирать ноги о мою душу, больше не могу этого допустить.
Теперь я буду жить для себя. Это не эгоизм. Это просто необходимость, потому что без заботы о себе не сможешь по-настоящему заботиться о других.
Понимаю, что путь будет долгим. И много надо будет пересмотреть в себе. Многое научиться. Но я готова. Готова двигаться вперёд.
Я посмотрела на своё отражение в мониторе. Усталая, но какая-то светлая, счастливая. И свободная.
«С днём рождения, новая я,» — прошептала я, поднимая воображаемый бокал. И, знаете, в этот момент я точно знала: всё только начинается. И это начало будет прекрасным.
— Зина, ты чего звонишь? — спросила я, зная, что её звонки всегда были с претензией на роль старшей наставницы.
— Что ты такая молчаливая, а? Почему не звонишь? Я вот узнала, что ты с сыном больше не разговариваешь… Всё в порядке? — её голос был такой, какой я хорошо помнила, с лёгкой тревогой и недовольством, когда ей что-то не нравилось.
— Да всё в порядке, не переживай. Я уже всё решила, Зина. — я отвечала спокойно, хотя в голове всё ещё шла буря. Ну да, решила. Только как-то тяжеловато давались мне эти решения.
— Марин, а что, правда? Тебе не жалко его? Он же всё-таки твой сын. — она продолжала, будто не слышала, как я это воспринимаю.
— Я тоже его мама, Зина. И поэтому, наверное, я и не могу больше быть его спасательницей. — я задумалась, глядя в окно. Солнце ещё не совсем встало, но всё вокруг казалось полным света. Как будто в этот момент я сказала что-то важное, и всё во мне с этим согласилось.
— _Но ведь ты могла бы… _ — Зина снова завела свою старую песню. Ты же помнишь, как было раньше. Ты всё тащила, всё на себе… А сейчас? Всё бросила?
— Я не бросила, Зина. Я просто перестала тянуть. — я не могла не ответить. Это звучало решительно, но мне было важно, чтобы она поняла.
— Ты такая уверенная стала. Ты вообще сама-то осознаешь, что говоришь? Я тебе что, не мать, что ли? Я всё равно волнуюсь за тебя, Марин. — голос её всё чаще начинал ломаться, как если бы она не понимала, что это был мой путь, и теперь мне просто нужно было идти по нему.
— Зина, ты волновалась всю жизнь. И вот как-то странно: я больше не чувствую этой твоей «заботы» как помощи. — в моём голосе не было гнева, но была твёрдость, ясность, которая до неё дошла в этот момент.
— Ты… ты… ты совсем другая стала. — она молчала, очевидно, пытаясь переварить, что только что услышала.
— Я такая, какой мне нужно быть. Это мои выборы, Зина, и они правильные для меня. — я глубоко вздохнула, ощущая, как лёгкость наконец начинает овладевать мной. И я буду жить для себя. Это не эгоизм. Это просто необходимость.
— Хорошо, хорошо… Я тебя поняла. Ты взрослая женщина, сама решай. — её голос потух. Я, наверное, не права… Но ты ведь, когда-нибудь, вернёшься к нам. К родным…
— Мы всегда будем с тобой родня, Зина, но я больше не могу оставаться тем, кем была. — я не знала, почему, но именно эти слова принесли мне спокойствие. И что бы ни происходило дальше, я поняла, что уже выбрала свой путь.
После её молчания я почувствовала, как в комнате стало пусто. Не в плохом смысле. Просто пусто, как будто я наконец освободила пространство для чего-то нового, чего-то настоящего.
— Ладно, ты там держись. Если что, знай, я рядом. — Зина не знала, что мне сказать. Я это чувствовала. Но я не собиралась менять решения.
— Я всегда буду рядом. — с этими словами я повесила трубку. И стало так спокойно, как никогда раньше. Всё, что было нужно, уже было сказано.
