Старого Ивана в нашем хуторе знал каждый. И не только здесь, но и в соседних сёлах тоже. Характером он был крут и упрям, разговаривать особенно не любил. Народ его сторонился и, если честно, не питал к нему особой симпатии. Лет ему было не так уж много. Но из-за снежно-белой бороды стариком его прозвали… чуть ли не с тридцати лет. Для своих семидесяти он был еще очень крепким мужчиной. В хуторе ровесники его так не выглядели. Кто-то злоупотреблял алкоголем после выхода на пенсию, кто-то набрал лишний вес. В общем, все были, как обычные пенсионеры. А вот Иван Петрович мог двадцать километров пешком пройти и даже не почувствовать усталости. А ещё реку вплавь без передышки переплыть, оставив далеко позади молодых парней.
Жил Иван Петрович на окраине хутора. Между жилыми домами и густым лесом. Хотя сейчас можно было сказать — прямо в лесу. Потому что давным-давно, когда он стал лесником и поселился в этом доме, он сразу же высадил между своим жилищем и хутором высокие ели, которые сейчас почти полностью скрывали его дом от посторонних взглядов.
Женщины знали, что мужчина он состоятельный. В охотничий сезон он занимался добычей дичи, к тому же ловил рыбу и все это продавал. Знали, что не пьет. Знали, что у него есть сад и хозяйство. Но не любили его. И в пример не приводили. А всё потому, что тридцать лет назад он выгнал из дома родную дочь, которая полюбила городского юношу.
Эту историю до сих пор рассказывали на все лады. Поговаривали, что юноша пришел просить руки его дочери, а он схватился за топор. Дочь чуть ли не на колени перед ним упала. Он тогда и сказал: если она только за калитку с этим юношей выйдет, он больше никогда не впустит её в дом.
Его Марина тогда училась на фельдшера, и он очень хотел, чтобы она осталась в хуторе, чтоб вышла здесь замуж. А она – нет, сдержала свое слово. Несколько раз дочка приезжала. И сразу, и через пару лет, и с мужем, и одна. Но старик Иван так и не пустил её на порог.
Женщины рассказывали, что кто-то видел, как Марина и с малышом на руках приходила. Но Иван Петрович заперся в доме и даже не показался. Этого местные жители понять не могли. Всё они могли понять, но так поступить со своим родным дитём? Нет. Что бы ни произошло, так же нельзя.
Иван Петрович отлично знал об отношении к себе и всячески старался, чтобы селяне вдруг не вздумали с ним заговорить. В лавку ходил со своим псом. Пока он был внутри, пес дежурил на крыльце. Размером он был с молодого бычка, а зубы — как у волка. Местные дворняги суетились вокруг лавки, но пёс и бровью не вел.
Однажды только, когда какая-то шавка очень настойчиво начала его за задние лапы кусать, он разинул пасть, схватил шавку, та и обмерла от страха. Тряхнул головой — и полетела собачонка к самому забору. А уж оттуда с воем стрелой к дому. Больше никакие псы не приближались. С безопасного расстояния лаяли.
Так и передвигались: Иван Петрович и огромный пес рядом. Люди из-за палисадников выглядывали, но навстречу никто выходить не решался.
Иван Петрович окинул довольным взглядом грядки с овощами. Еще три ряда — и всё. В этом году он купил какую-то дорогую рассаду. И уже сейчас понимал, что не ошибся. И на продажу будет, и на рассаду, и на свой стол.
— Добрый день.
Иван Петрович резко обернулся. К нему сюда никто не заглядывал. Никогда. Кто это такой смелый нашелся?
В калитке стояла совсем юная девушка. И кого-то она ему напоминала.
— Добрый день.
Он нахмурился. Нужно напустить на себя грозный вид, чтобы она поскорее ушла. Некогда ему тут со всякими.
— Дедушка, ты меня не узнаёшь?
Сердце Ивана пропустило удар. Ну конечно. Девушка на Марину похожа.
— Я Люба, твоя внучка.
Он никак не мог найти слов, что сейчас нужно сказать.
— Ну… — девушка выдохнула. — В принципе, мама предупреждала, что затея моя бессмысленная. Но Любка-то настойчивая. Прямо как дед.
— Дедушка, а я приехала на все летние месяцы. Понимаю, что ты, возможно, не очень рад меня видеть, но… Может, попробуем? Я же всё-таки твоя родная. А еще… Мне нужно готовиться к поступлению. В городе сложно. Поэтому решила к тебе. Но мы же с тобой не ссорились.
Иван Петрович немного подумал. Потом открыл калитку. Пёс настороженно поднялся.
— Свои, Буря.
Люба вдруг радостно рассмеялась.
— Как? Буря? Да он больше на медведя похож, чем на бурю.
Иван Петрович с трудом сдержал улыбку. Нечего ей показывать, что он способен улыбаться. Хотя история с Бурей была забавная до слез. Щенок тот маленький носил совсем другую кличку, но был настолько пугливым, что примерно раз в неделю его гроза пугала. Как только Иван Петрович отвернется, он уже от грозы с воем прятался. И ничего с ним нельзя было сделать. А вот как только он стал звать его Буря, так и все — перестал грозы бояться.
Люба стояла с двумя огромными сумками.
Иван Петрович удивленно проговорил:
— Ты что, навсегда, что ли?
— Да нет, дедушка, тут в этой сумке учебники, а тут одежда. Ну и гостинцы тебе.
Мужчина с изумлением поднял бровь. Гостинцы? Ему?
Иван Петрович наблюдал за тем, как Люба раскладывает сумку, и не понимал. Вот зачем он открыл ей калитку? Жил себе тихонько, а тут она. Она ведь не замолкает ни на секунду. А он к тишине привык. К тому же не видел её ни разу. Хмыкнул себе в бороду. Стареет, наверное.
— Дедушка, а я пирог привезла. Ой, ты не поверишь, всю дорогу его оберегала, чтоб не помялся.
Иван Петрович встал, подошел к столу, посмотрел на пирог, украшенный ягодами.
— Глупости.
Натянул кепку и вышел на улицу.
Люба растерянно смотрела на дверь, которая с грохотом захлопнулась. Потом упрямо топнула ногой. Ну нет, она все равно тут останется.
Прошла неделя с момента, когда Люба приехала. Дед молчал. Она готовилась, убиралась в доме, всё перемыла и перегладила. В общем, старалась как могла. Но дед был неприступен.
Даже с Бурей она подружилась. И иногда вместе на лужайке отдыхали.
Вообще, Любе безумно нравилось в хуторе. Вот если бы только не насекомые. Их тут было, кажется, тысячи. Нет, миллионы, точно. Днём огромные, тяжелые и противные оводы. А как только их становилось чуть меньше, дело шло к вечеру — налетали полчища мошкары. Она не понимала, как дед может что-то делать во дворе, когда ее просто заедают.
Надев на себя все, что можно, оставив только глаза, она вышла на улицу.
— Дедушка, давай я тебе помогать буду.
Иван Петрович окинул ее взглядом и едва сдержался, чтобы не рассмеяться. В итоге мрачно спросил:
— Замерзла, что ли?
— Нет, дедушка, жарковато, но эти так кусаются.
В этот раз он сдержаться не смог. Вот как ни старался, а все равно рассмеялся.
— На вот, давно бы спросила.
Он протянул ей какую-то баночку.
— А это что?
— Это средство такое. От мошкары и прочей нечисти. Тут леса вокруг, много насекомых. Вот местные придумали. Чуть намажь — и никто к тебе не пристанет.
Это была непривычно долгая речь для Ивана Петровича. Он сам на себя рассердился и направился к дому.
Любка, неугомонная, — следом. Решила, что упускать случай, когда дед заговорил, это преступление.
— Дедушка, а я вкусный суп сварила, давай поужинаем вместе.
Иван повернулся к ней, намереваясь отказать. Он привык есть один. Но, увидев глаза Марины… Увидев выражение глаз, сдался. Вот как будто сдулся.
— Не отстанешь ведь, а?
Люба даже подпрыгнула. Она носилась между холодильником, плитой и столом как вихрь. А Иван Петрович с удовольствием отметил про себя, что руки у внучки растут откуда надо.
Он сел за накрытый стол и даже брови поднял.
— А это вот что такое?
— Это, дедушка, морепродукты. Я их в кляре готовлю. Такая вкуснятина!
— А это? — он указал на другое блюдо.
— Это салат из киноа.
— Господи боже ты мой, а нормальной еды нету?
Люба рассмеялась.
— Есть, конечно. Вот утка запеченная, картошка по-домашнему.
— А что это за праздник такой, что ты столько всего наготовила?
— А это я тебе чуть позже скажу.
Люба хитро улыбнулась.
Иван Петрович хмыкнул. Ну как с ней сохранять мрачность и серьезность?
Люба же порылась в своей необъятной сумке и достала красивую бутылку.
— Дедушка, а это тебе папа прислал. Из Франции привез.
Иван Петрович выронил вилку. Зятя своего он видел пару раз, когда тот еще и зятем-то не был. В первый раз Иван молчал, думал, что дочь одумается. Но знал ведь, как отец хотел, чтобы она в хуторе осталась. А во второй раз Иван зятя топором проводил и приказал ему дорогу к ним забыть. Рубанул еще пару раз по дереву, а утром проснулся — Марины нет, осталась только записка.
Он тогда заплакал. Его жена, Лена, которая умерла сразу после родов, говорила ему: «Иван, не плачь. Я вместо себя тебе Мариночку оставляю. Она будет рядом с тобой. О ней думай».
Он и думал, и пеленки стирал, и буквы с ней учил. А теперь… Теперь не нужен отец стал. Променяла на какого-то городского франта.
Марина приезжала несколько раз. И с ним, и без него. Но Иван Петрович на порог не пускал. Ну раз там ей лучше, чего сюда приезжать-то?
Понимал, что, наверное, был неправ. Но, как говорится, заупрямился уже.
— И что он там делал в своей Франции?
— Ой, дедушка! Папа у нас часто по разным странам ездит. Помогает налаживать производства.
— Ишь ты. Отравленная, небось, а?
Дед вертел в руках бутылку, а Люба внутренне ликовала. Она вообще думала, что дед ее просто выбросит.
— Дедушка, ну что ты такое говоришь? Ты знаешь вообще, сколько у меня для тебя гостинцев? Кстати, ты так и не вспомнил, что сегодня за день, да?
Иван Петрович удивленно уставился на внучку. Всем хороша девка, но как загадки загадывать, так она первая.
— Ладно, тогда продолжаем с подарками. Вот, держи. Это мама тебе прислала.
Иван Петрович повертел в руках какую-то штуковину, похожую на маленький цилиндр. Потом на что-то там нажал, и дом наполнился музыкой.
Люба захлопала в ладоши.
— Вот, бери. Это, дедушка, проигрыватель такой. Можно с собой в лес брать. Он пятнадцать часов без подзарядки тебя радовать будет.
— А чего меня радовать-то?
Он поставил странную штуку на стол.
Люба продолжала доставать новое. Когда дело дошло до двух странных подушек, соединенных вместе и вибрирующих, которые Люба назвала массажером для спины, Иван Петрович рассмеялся.
— Ой, я не могу с вами. Вы километров десять хотя бы пройдите по лесу — и никакой массажер не нужен будет.
Люба расстроилась.
— Ничего не понравилось?
Дед встал.
— Да чему тут нравиться?
Люба всхлипнула.
— Дедушка, но у тебя же сегодня день рождения.
Иван замер. А ведь и правда, забыл. Впрочем, как и в прошлом году, как и четыре года назад, и даже шесть. Он снова сел.
— Ладно. Попробую напитка вашего. Может, с одной рюмки-то не помру.
Люба закатила глаза, вздохнула.
— Дедушка, расскажи, почему вы с мамой поссорились?
Дед крякнул. Напиток оказался крепким. Приятное тепло пошло по телу.
— А что ж она тебе не рассказала?
— Нет, дедушка. Сказала, что ты на нее обиделся. И всё. И папа не рассказывал. Они оба все время молчат. Хотя вспоминают про тебя.
— Вспоминают? Проклинают, наверное.
— Нет, дедушка. Мама все время переживает, что ты заболеешь, и помочь будет некому. А папа переживает, что тебе дров не наколоть или до лавки далеко.
Иван Петрович резко встал. Видимо, напиток слишком крепким оказался. Хотелось прямо зарыдать. И обнять. Но нет. Он такой слабости себе не позволит.
А утром проснулся, а Люба еще спала. Странно. Обычно всегда раньше него вскакивала. Подошел к ее постели. А щеки какие-то очень красные. Положил руку на лоб и отдернул испуганно. Люба вся горела.
— Ух ты ж… Люба! Люба!
Девушка открыла глаза.
— Ой, дед, лето, что ли, кончилось? Холодно так.
Ее начала бить дрожь.
Иван сунул ноги в ботинки.
— Я сейчас, пять минут, жди.
Он вылетел на улицу. Его и самого колотило. Как же так? Как она заболеть-то умудрилась?
Дед помчался в хутор. Сам он никогда не обращался к местным медикам. Сам себя лечил. Но сейчас дело другое. Сейчас Любонька, внучка его, захворала.
Селяне с удивлением провожали взглядом лесника. Куда это отшельник бегом-то, а? Случилось что? И главное, без волкодава своего.
Минут через десять дед уже бежал обратно, держа за руку молодую испуганную медсестру.
Когда они вошли в дом, медсестра испуганно прижала к себе чемоданчик. У постели Любы, положив голову на подушку, сидел огромный пес.
— Буря, на место.
Пёс послушно отошел и стал внимательно наблюдать за тем, что происходило.
Через полчаса, когда Люба уснула после укола, медсестра позвала его на улицу.
— Дедушка, у вашей внучки не просто простуда, а сильная аллергическая реакция. Ей бы в город нужно. У нас тут нет таких средств лечения, да и не узнаем мы, от чего это.
И тут деда осенило. Крапива. В составе средства, что он дал, много крапивы. А у Марины, дочки его, была страшная аллергия на эту траву.
— Эх ты ж, черт старый. Ну вот что делать, а?
— Так вы ее родителям позвоните, пусть приезжают.
— Да как же я позвоню-то?
— А телефон? У внучки есть телефон?
— Да, был вроде. Сейчас принесу.
Иван Петрович видел, как она вечерами с кем-то разговаривала. Наверное, с мамой или с отцом.
Он принес трубку. Девушка что-то там поделала и протянула ему.
— Вот, смотрите, мама. Сюда нажимаете, пойдет звонок.
Дед растерянно смотрел на телефон. Он сам будет им звонить? Потом посмотрел в дом. Там, на постели, разметавшись, спала Люба. Решительно нажал зеленую трубочку.
— Алло, Любонька?
— Это не Люба.
Голос Марины он узнал сразу. И сердце как-то сжалось.
— Папа?
В глазах защипало. Сильно. Иван Петрович даже ущипнул себя, чтобы все это прекратить.
— Марин, заболела Люба. Аллергия у нее. Температура высокая. Я, старый пень, и не подумал, что у нее, как и у тебя, на крапиву.
На том конце провода послышался всхлип.
— Ты помнишь, на что у меня аллергия? Пап, у Любы в сумке лекарства есть. Большие такие, белые. У нее же аллергия на полмира. Ты найди, дай ей. А нам… мне можно приехать?
Повисла пауза. Потом Иван Петрович выдавил:
— Приезжайте.
Он кинул телефон на стол и схватил сумку внучки. Так и есть. Лекарства. Большие, белые. Выщелкнул одно. Повернулся и встретился взглядом с Любой. Внучка улыбалась.
— Вы все-таки поговорили.
— Ты почему про лекарства не сказала?
— А если бы я сказала, тебе не пришлось бы маме звонить.
— Так ты специально?
— Любка, если бы не… Да ты хоть понимаешь, как это опасно?
Иван Петрович разошелся не на шутку. Он вспомнил все, что ему говорили врачи, когда Марина была маленькая. Он потрясал кулаком и не заметил, что Люба, выпив лекарство, уснула снова, и щеки у нее перестали быть такими алыми.
Спохватился, посмотрел на внучку, улыбнулся. Ну хитрюга! Провела его, как ребенка.
Прошло часа два, может, три. Иван Петрович старался не шуметь. Знал, что лучшее лечение от всех болезней — сон.
На улице громко гавкнул Буря. Недоуменно так гавкнул. Видимо, приехал или пришел кто-то. Пес вообще не понимал, когда такое случалось, потому что бывало такое очень редко.
Иван Петрович вздохнул и шагнул к двери. Он уже понимал, кто там.
Подошел к калитке.
— Марина со Степаном.
— Буря, свои.
Во двор въехала красивая машина. Первой вышла Марина. Иван Петрович жадно всматривался в нее. Ну, вылитая ее мать, Леночка.
— Здравствуй, папа.
И Марина заплакала. А он, он, как невесть что, тоже расплакался. Обнял, обхватил дочку двумя руками и плакал.
Потом зять подошел, остановился. Иван Петрович посмотрел на него, на дочку.
— Простите вы меня, дурня старого, неумного. Гордыня, видать, меня заела. От дочки отвернулся своей.
Зять протянул руку.
— Кто старое помянет, тому глаз вон.
Иван Петрович крепко пожал руку.
Степан сказал:
— Ну что, мать, ты иди к нашей Любушке, а мы тут пока машину разгрузим. Не зря загруженная столько стояла. Любка, упертая, как не знаю кто, сказала: поеду к деду, мириться. И я был уверен, что помирит всех.
Иван Петрович усмехнулся. В кого, в кого? В него, конечно.
Хорошо ему сейчас было. Да так хорошо, что он уже и забыл, каково это — не злиться на весь мир, а просто радоваться. Родные же люди рядом. Не просто знакомые, а настоящие. Родные.
Как же это трогательно, когда родные души, несмотря на все препятствия, находят путь друг к другу. Эта история — настоящий пример того, что упрямство и гордыня могут разрушить стены, но только любовь способна их восстановить. Дедушка Иван и внучка Люба, каждый со своим характером, нашли способ растопить лед, который копился десятилетиями.
Как вы думаете, что почувствовала внучка, когда увидела, как дедушка обнимает ее маму?
