Олегу стукнуло тридцать один. И если бы это был звонок в дверь — он бы не открыл. Ну его, этот возраст. Кто его звал вообще? Жил себе человек как в коконе: мама всё решала, мама всё приносила, мама даже жену ему одобрила, когда та, Лена, робко спросила у Любови Ивановны разрешения остаться на ужин.
Только вот жизнь — она штука капризная. Даже если у тебя под мышкой пластиковый контейнер с мамиными котлетками, а на ногах — тапки с надписью «Best son», это вовсе не значит, что ты избежишь пинка под зад.
— Ну не могу я работать в офисе! — возмущался Олег, подбрасывая на коленке геймпад. — У меня там спина болит, глаза устают, начальник как моль — жрёт мозг. Да и вообще, они меня там недооценивают.
— А я тебя переоценила, — устало кивнула Лена и вытерла руки о кухонное полотенце. — Знаешь, в чём твоя проблема? Ты не понимаешь, что мы не на пенсии. Мы семья. Я — твоя жена, не нянечка. И ребёнок у нас вот-вот родится, а ты всё играешь в свои… стрелялки!
— Это не стрелялки, это сюжетная игра, — буркнул Олег. — Ты ничего не понимаешь, у меня там квест…
— Да мне плевать на твои квесты! — взорвалась Лена. — У нас счёт за электричество просрочен на два месяца, Олег. ДВА! Ты сидишь дома, ешь мою еду, разбрасываешь носки и рассуждаешь о жизни, как будто ты её выигрываешь. Только ты в ней, прости, даже не персонаж второго плана. Ты — загрузочный экран.
На кухне повисла тишина. Олег оскорбился — не за электричество, конечно, а за «загрузочный экран». Это ведь обидно. Он бы обиделся глубже, но в этот момент пришла СМС от мамы:
«Забыла сказать, я тебе положила печёночку, не забудь разогреть!»
Он задумчиво встал, подошёл к холодильнику, проверил: да, контейнер на месте. Печёночка в желе. Мама знает, как задобрить.
И вот где, скажите, справедливость? — думал он. — Почему Лена меня не понимает? Она всегда чем-то недовольна. То ей не так, это не то. А мама… Мама просто любит. И всё.
— Ты понимаешь, что у нас через месяц родится ребёнок? — проговорила Лена, потирая виски. — Нам нужна помощь, Олег. Физическая, финансовая. Я больше не вытягиваю. Я работаю по двенадцать часов, прихожу, стираю, готовлю, а ты…
— А я что? Я тут вообще-то… духовно расту, — натянуто усмехнулся он.
— Олег, духовно ты растёшь, как сорняк на помойке.
Скандал разгорелся моментально. Лена повысила голос, Олег ушёл в глухую оборону, попутно обвинив её в «гиперболизации бытовых проблем». Лена сорвалась окончательно:
— Хорошо. Я подаю на развод. И на алименты. Хочешь — живи у своей мамочки, спи с ней, ешь её печень и рассказывай ей про свою духовность. Только не думай, что ты сможешь прятаться от ответственности вечно!
Олег хлопнул дверью. А потом, подумав, вернулся — взять контейнер с печёнкой. Всё-таки не выбрасывать же.
Любовь Ивановна жила на третьем этаже обычной хрущёвки. Квартира — двухкомнатная, обставленная со вкусом 80-х: ковёр на стене, хрустальная люстра и мебель, пережившая перестройку. Она встретила сына в халате и с явной радостью.
— Оленька, ну наконец-то! Я уж думала, с голоду у меня сын пропадёт, с этой своей… — она выдохнула — …женой.
— Мам, Лена не так уж плоха…
— Да ладно, я всё вижу. Худая, вечно уставшая, с синяками под глазами. Знаешь, как назывались такие женщины в моё время? Неумехи. Ни уют создать, ни мужа понять. Ты что, должен ей всё — и деньги, и внимание, и ребёнка, и ужин на столе? А она тебе что?
— Мам…
— Нет, ты скажи! Она хоть раз погладила тебе рубашку? У тебя даже рубашек нет! Ты ведь в футболках своих, как подросток, а ей всё мало! Она же тебя сожрёт, Оленька. Я тебя спасаю.
Олег кивнул, растерянный. Ему нравилось, когда его не ругали. Когда ему говорили, что он — хороший. Он сел за стол, где уже стояли нарезанные помидорчики, хлеб, и та самая печёнка. Пахло родительским одобрением.
— Мам, у нас ребёнок будет…
— Ну будет. Ты что, первый что ли? Я тебя родила — и ничего, без мужа, без денег, но вырастила. И что? Тоже подавать на алименты?
Олег промолчал. В глубине души что-то завозилось. Не совесть — она давно переехала. Что-то другое. Какое-то подозрение, что он всё-таки совершает ошибку.
Но он же вернулся домой, к маме. А значит, всё под контролем. Так ему казалось.
Спустя неделю пришла повестка в суд.
— Мам, ты видела?
— А что я должна видеть, Оленька? Она решила деньжат срубить, вот и подаёт. Ты не переживай, я всё оплачу. Я с пенсии отложила. Мой мальчик не пойдёт мыть полы!
— Да я и не собирался…
— Вот и молодец. Сиди спокойно. Я тебе даже носки новые купила.
Ирина появилась внезапно — как лопнувшая банка тушёнки в микроволновке.
— Привет, мам. Привет, паразит, — кивнула она Олегу, снимая туфли. — Что, снова на содержание? Удобно устроился.
— Ты вообще зачем пришла? — раздражённо буркнул он.
— Мама звала. Говорит, нужна помощь. Я подумала — вдруг инсульт? А тут просто сынок снова застрял в подростковом периоде. Вам, видно, друг без друга — никак.
— Ну вот и иди отсюда, — встал из-за стола Олег.
— Сидеть! — рявкнула Ирина. — Ты сядь и послушай, наконец, что тебе говорит взрослый человек.
Любовь Ивановна вскочила:
— Ты не смей с братом так разговаривать! Он твой младший!
— Он — не младший, он — неудавшийся. И это ты его таким сделала, мама. Ты его так любила, что он теперь не может даже носки себе купить без паники.
— А ты завидуешь! — выкрикнула мать, сжав кулаки.
— Завидую чему? Бездельнику с алиментами? Маме, которая до сих пор думает, что сыну нужна кастрюлька с борщом, а не здравый смысл? — Ирина подошла к брату. — Слушай, Олег. Я больше не буду тебя спасать. И суду я помогать не буду. Если ты взрослый — сам разруливай. А если ты инфантильный овощ — ну, тогда удачи тебе в грядке. С мамой.
Она развернулась и ушла. За ней запах духов и горькой правды.
Вечером Олег лежал на диване. В руках — телефон. В СМС от Лены:
«Ты всё ещё можешь быть отцом. Не игрушкой. Я не прошу денег. Прошу быть человеком».
Он выключил телефон. Посмотрел на потолок. Посмотрел на маму, которая сидела в кресле и вязала что-то голубое — наверное, носки.
А может, я и правда загрузочный экран… — подумал он. — Но ведь даже экран иногда обновляется.
Квартиру Лены нельзя было назвать уютной — после ухода Олега она превратилась в передержку для выживания. В коридоре стояла старая коляска с одним тормозом, в холодильнике обитали йогурты на скидке и куриные сердечки, а в душе — незакрытая полочка с мужским гелем для душа. Стоял, как символ — был, но не мой.
В тот день Лена пришла с работы позже обычного. Пахло потом, отчаянием и грядущей сессией у участкового педиатра. На плите остывал суп, сваренный на последних нервах.
— А у меня сегодня был собеседник, — радостно сказала она пустой кухне. — Пришёл, говорит, что «флексибилити» у него на уровне, а в резюме пишет, что три года работал в стартапе, которого никто не может найти.
Из зала раздался писк — дочка, Аня, проснулась.
— Мамка пошутила, извини, — Лена вошла в комнату и подняла малышку на руки. — Ты у меня умная, ты найдёшь работу, не будешь, как папа. Не будешь жить у бабушки с печёнкой.
Малышка захихикала. У неё был заразительный смех — как у детей, которые ещё не знают, что алименты взыскиваются принудительно.
Лена поцеловала её в лобик и пошла за бутылочкой. Телефон дрогнул на тумбочке. СМС от Олега.
«Может, поговорим? Без криков?»
Она вздохнула.
Где ж ты раньше был, мой философ… В момент, когда я родила без тебя, подписывала бумаги в одиночку и ругалась с ЖКХ, потому что ты забыл заплатить.
Но ладно. Хочет — пусть говорит. Я готова. Без истерик. Просто точка.
Суд был на девятом этаже серого здания, пахнущего бумагой и нервами. Олег пришёл с мамой. В пальто, которое купили в «Снежной королеве» на скидке, и с лицом человека, которому пообещали больно, но без крови.
Лена сидела в зале уже минут десять. Без адвоката. С обычной папкой с бумагами. На ней — ручка с погрызенным колпачком. Бытовая магия.
— Олег Николаевич, Лена Сергеевна, — сказала судья, — вы подали документы на развод и на взыскание алиментов. Всё верно?
Лена кивнула.
— Да. Мы живём раздельно. Совместного имущества нет. С ребёнком проживаю я.
— А что скажете вы, ответчик? — обратилась судья к Олегу.
Он кашлянул. Потом снова. Потом переглянулся с мамой, как школьник перед контрольной.
— Я… не против развода, но алименты… Мама же помогает. Я сейчас временно не работаю.
— Временно — это сколько? — спросила судья с сухой усмешкой.
— Ну… уже месяца четыре, но я ищу. Я ищу, правда.
Судья кивнула, с таким видом, будто ей уже тридцать раз это говорили до обеда.
— Давайте честно. Вы чем сейчас занимаетесь?
Олег мялся. Потом выдал:
— Занимаюсь… саморазвитием. В сфере IT.
— А доход есть?
— Пока… только мама помогает.
Лена не выдержала — фыркнула. Судья заметила.
— Мать в зале?
Любовь Ивановна встала, откинув накидку с таким драматизмом, что в театре бы зааплодировали:
— Я — его мать! И я не позволю делать из моего сына жертву! Он — хороший человек! У него просто сложный период!
— У нас здесь суд, а не клуб поддержки, — отрезала судья. — Ваш сын — взрослый мужчина. У него есть ребёнок. И обязанность — обеспечивать его.
Олег вспотел. Повернулся к Лене.
— Лен, ну давай как-то… без крайностей. Мы же люди. Я же не бросил. Просто… не получилось пока.
— Пока — это до пенсии? — спокойно спросила она. — Или до тех пор, пока мама не перестанет вязать тебе носки?
— Ты всегда была злая, — пробормотал он.
— Нет, я стала злой, когда поняла, что муж — это не тот, кто спит рядом, а тот, кто рядом, когда трудно.
Судья вздохнула:
— Я выношу решение: расторгнуть брак. Алименты — в размере одной четвёртой от дохода, либо, при отсутствии дохода — в соответствии с МРОТ.
Любовь Ивановна вскочила:
— Это грабёж! Они у меня с пенсии всё заберут!
— Не «у вас», а у него, — холодно сказала Лена. — И, кстати, если он устроится, сумма изменится. Так что у вас есть шанс оставить себе свои пенсии и вязаные тапки.
Суд окончился. Как сломанная кукла — хрустко, неуместно, по-зимнему.
Олег вышел, тяжело дыша. Мама пыталась его приободрить:
— Не переживай. Мы подадим апелляцию. Они все на взятках сидят. У меня соседка работала с судами — говорит, можно всё решить.
Он смотрел на Ленины плечи. Она уходила — ровно, с достоинством. Без пафоса, но с каким-то новым лицом. Словно сняла с себя плёнку из обид.
Он подошёл:
— Лен, стой.
Она обернулась.
— Я серьёзно. Я хочу попробовать… ну… помочь. Деньгами. Ребёнку. И тебе. Просто… дай время. Я устроюсь. Клянусь.
Она пожала плечами:
— Я не хочу, чтобы ты клялся. Это не цыганский базар. Я просто хочу, чтобы ты стал человеком.
— Я и есть человек, — огрызнулся он.
— Пока что — «мамин мальчик с долгами». Но может быть, когда-нибудь…
Она ушла. Не театрально. Просто — по делу.
Олег молчал всю дорогу. Мама что-то говорила о том, что «женщины нынче стали злыми», и что «раньше бабы молчали, а теперь лезут во власть», но он её не слушал.
Впервые за долгое время он думал.
Про себя. Про Лену. Про дочку, которая скоро начнёт говорить, и первое слово, возможно, будет «мама». Но никак не «папа».
Он пришёл домой, сел перед телевизором. Потом встал. Открыл ноутбук. Нашёл сайт по поиску работы. Начал заполнять анкету.
В поле «цель» написал: «Хочу начать новую жизнь». Потом стёр. Написал проще: «Нужна работа. Срочно.»
Духовность — это, конечно, красиво. Но духовность за коммуналку не платит.
Поздно вечером он снова написал Лене.
«Я не могу всё исправить, но хотя бы попробую. Если не ради тебя — то ради Ани. Спасибо, что ушла. Я бы сам не вышел.»
Ответа не было. И это было честно.
Прошло два месяца. Ни романтики, ни волшебства, ни сказочных озарений — только бухгалтерия жизни: счета, алименты, детские поликлиники, отчёт по работе и редкое «спасибо, что пришёл» от Лены, когда Олег появлялся у двери.
Он приходил. Без понтов, без мамы. Один. Иногда с пюрешкой, иногда с новой игрушкой, а иногда — просто с глазами, в которых был страх. Страх, что дочь перестанет узнавать его лицо.
Аня уже говорила. Не много, но уверенно. Самое любимое слово было «баба». Олег надеялся, что это пока. Не приговор.
— Лен, я могу её сегодня из садика забрать? — неловко спросил он по телефону. — Ну, погуляем, мороженого куплю. До восьми верну.
— А у тебя термос есть? — сухо отозвалась она.
— Зачем?
— Потому что она кашляет. И если ты опять пихаешь в неё шоколад, пока она под пледом чихает — мы не договоримся.
— Всё понял. Без сахара, без приключений, без бабушкиных рецептов. Только я и термос.
— Хорошо. Забери в пять. Только не опаздывай. И не води её к своей маме. Я серьёзно.
— Лен, я что, похож на человека, который хочет повторить этот ад?
— Ты похож на человека, который наступает на одни и те же грабли — но с энтузиазмом.
День выдался холодный, но солнечный. Олег держал дочку за руку, и сердце у него колотилось, как на экзамене. Она бежала рядом, в нелепой шапке с ушами.
— Пап, а мама сказала, ты живёшь с бабой.
— Нет, зайка, я живу сам. Баба просто помогает. Иногда.
— А зачем?
Он замешкался.
— Потому что раньше я был дурак. А теперь — учусь.
— Ты в школу ходишь?
— Нет. В школу жизни.
Она задумалась. Потом серьёзно кивнула:
— Там дневники есть?
— Каждый день, доченька. Только там оценки ставит совесть.
На обратной дороге он решил заехать к себе. Дома было странно — пусто, тихо, пахло не жизнью, а одиночеством. Он открыл холодильник: полпачки сыра, минералка и две банки пива. Одну он выкинул сразу. Вторую — через минуту.
— Пап, а у тебя есть игрушки?
— Были. Но я все раздал. Надо купить тебе.
— А кровать?
— Есть. Только она скучная.
— А мама говорит, ты теперь живёшь «как взрослый».
Он замолчал. Дети — они как сканер. Видят сквозь всё.
Лена не ждала его к восьми. Она сидела на кухне, мыла посуду, думала о том, как странно человек привыкает к одиночеству: сначала больно, потом обидно, потом — удобно. Никто не шумит, никто не обещает. Только ты и твоя решимость.
Звонок в дверь.
Он стоял на пороге с Аней, которая держала в руках маленький термос и светилась.
— Мы пришли. Без приключений. И она даже кашляла только дважды.
— Это прогресс, — кивнула Лена. — Проходите.
Он зашёл, снял ботинки, по привычке осмотрелся. Всё было на своих местах. Только рядом с вешалкой стоял маленький розовый самокат. Его не было раньше.
— Как ты? — тихо спросил он.
— В смысле?
— Ну… одна. Без меня. Без нас.
Она усмехнулась:
— Стабильно. Иногда даже весело. Сегодня клиент прислал мне фото своего кота вместо оплаты. Я сказала, что если он ещё раз это сделает — кота зачислят в пенсионный фонд.
Олег рассмеялся. И замолчал.
— Лена. Я не просто пришёл с дочкой. Я пришёл сказать, что я больше не живу с мамой. Я снимаю угол. Сам. Работаю курьером, днём на складе. Алименты уже дважды перевёл вовремя.
Она подняла глаза:
— Я видела. Даже удивилась. А чего ты хочешь, Олег?
— Просто… я хочу участвовать. Не раз в месяц. Не по воскресеньям. Каждый день. Я не претендую. Я не прошу вернуться. Я прошу впустить.
Лена молчала.
— Ты всё ещё её отец. Никто этого не отнимет.
— Я больше не ребёнок, Лена. Я взрослый, которого жизнь схватила за уши и вытряхнула, как ковёр на балконе.
— Знаешь, — сказала она, — я не верю словам. Я верю термосам. Приносишь её здоровой, вовремя — получаешь допуск к следующему уровню. Так устроена взрослая жизнь.
— Это честно. — он кивнул. — Я готов.
Через неделю он впервые остался с Аней на ночь. Лена дала подробную инструкцию: суп, мультики до семи, спать в девять. И главное — «никаких бабушек».
— А если она плакать будет? — спросил он.
— Терпи. Это и есть отцовство.
Он остался. В маленькой квартирке. С крохотной кроватью, детскими носочками и зубной щёткой, которую он купил за свои. Сидел, пока она засыпала, и читал ей сказку.
— Пап, а ты теперь навсегда с нами?
Он замер.
— Я всегда рядом. Даже если не под одной крышей.
— А если ты снова уйдёшь?
— Тогда ты мне дашь подзатыльник. Ты же девочка умная.
Через месяц он уже сам забирал из сада, сам платил по счетам, сам водил на приём. И впервые за долгое время — чувствовал, что жив.
Любовь Ивановна однажды позвонила. Голос был обиженный, полный острот и упрёков:
— Ну, сынок. Нашёл себе новую маму в виде дочери?
— Нет, мам. Я просто нашёл себя. Без упаковки.
— Тебя затащили в эту игру. Ленка тобой манипулирует!
— А ты — всю жизнь. Только я теперь научился выходить из игры.
Он отключил. Спокойно. Без надрыва. Это тоже был взрослый шаг.
Весной, в апреле, Аня нарисовала в садике рисунок. Там был дом. Мама. Девочка. И мужчина с бородой и в очках.
— Кто это? — спросила воспитательница.
— Это мой папа. Он приходит, когда обещал. И не орёт. Он теперь хороший.
Лена однажды задержалась на работе. Позвонила:
— Олег, можешь подстраховать? У меня аврал, не успею. Сможешь её с садика?
— Уже иду.
— Спасибо. Ты, знаешь, уже как…
— Как кто?
— Как человек. Реальный. Не бывший. А настоящий.
Финал
Летом они поехали на пикник втроём. Не как семья — нет. А как люди, у которых был ад, но хватило сил остаться людьми. Аня плескалась в воде, а они сидели на покрывале.
— Помнишь, как я просил у тебя второй шанс? — тихо сказал Олег.
— Да.
— Я думал, это про любовь. А оказалось — про отцовство. И про то, кем ты готов стать.
— Ты стал. Не идеальным. Но другим.
— А ты?
— Я не прощала. Я просто отпустила. И, знаешь, сработало.
Он кивнул.
— Это лучше, чем жить под маминой крышей?
— Гораздо. Хотя борщ у неё всё-таки вкуснее, — усмехнулся он. — Но я теперь умею сам. На косточке.
Она улыбнулась.
И это было не про возвращение.
Это было — про взросление.
