Алина всегда считала себя человеком разумным. Не тем, что «планирует будущее» и откладывает на пенсию с двадцати двух, а тем, кто не орёт в очереди, не спорит с продавцом в «Пятёрочке» из-за копейки и уж точно не впускает в свою жизнь хаос.
В её холодильнике лежали продукты, а не случайные обрезки колбасы и одинокий йогурт с позапрошлого года. В ванной стояли аккуратно выстроенные в ряд флаконы, и ни одна чужая зубная щётка не имела там морального права появиться без её согласия.
Но любовь, как всегда, пришла без спроса. Дмитрий был не идеален, и это даже нравилось. Он не разбирался в дизайне, путал серый с бежевым, вечно разувался на середине прихожей, но при этом ставил чайник с утра, гладил её волосы перед сном и приклеивал к холодильнику стикеры с надписями вроде: «Твой кофе вкуснее, чем у бога». Словом, он умел быть рядом.
Алина пустила его к себе через четыре месяца отношений. Много ли это? В её системе координат — целая вечность. Дмитрий въехал налегке, без мебели, но с коробкой, в которой были: один набор отвёрток, три пары трусов, старая кофеварка и фото матери в рамке.
Фото она повесила над обувницей. Вроде ничего страшного. Женщина как женщина. Глаза умные, волосы с химией, взгляд — как у следователя с опытом. Алина повесила и забыла.
До тех пор, пока Елена Петровна не материализовалась в её квартире лично.
Это произошло в субботу. Алина возвращалась с рынка, с мешком овощей за спиной и настроением на борщ. Дверь была не заперта. Она сначала даже решила, что забыла ключ. Потом услышала шуршание. Кто-то ходил по квартире.
Алина замерла. Инстинкт подсказал: не паниковать. Но когда из её спальни, её спальни, вышла женщина с крепким лицом и блокнотом в руках, у Алины не выдержали нервы.
— Добрый день, — сказала Елена Петровна с той самой интонацией, с какой спрашивают учеников: «Где твой дневник, бездельник?»
— А что, собственно, здесь происходит? — Алина не положила пакеты, она стояла, как статуя с авоськой.
— Проверяю. Дмитрий сказал, что вы живёте вместе. А я мать. Мне нужно понимать, в каких условиях живёт мой сын.
— А вам не приходило в голову, что я здесь живу?
— Конечно, приходило, — кивнула та и улыбнулась. — Поэтому я и решила оценить обстановку. Визуально и концептуально.
— Вы что, с ума сошли?
— Уважаемая Алина… — Елена Петровна поправила очки. — Не нужно переходить на личности. Вы, как женщина с претензией на серьёзные отношения, должны понимать: семья — это не только мужчина. Это ещё и его корни.
— Корни — это, конечно, прекрасно. Но вы не деревенский агроном, чтобы проверять их на глубину. Вы вошли в мою квартиру без спроса. Это незаконно.
— Дмитрий дал мне ключи, — спокойно сказала она, словно это всё объясняло.
— Он что?! — Алина едва не уронила баклажаны. — Он дал вам ключи от моей квартиры?
— Я попросила. Он не посчитал нужным отказывать.
Тут Алина поставила пакеты на пол. Плавно. Без резких движений. Посмотрела на женщину, вдохнула через нос и сказала:
— У вас есть три минуты, чтобы выйти. Или я вызываю полицию. Прямо сейчас. Могу даже к вам не прикасаться — вы же наверняка любите соблюдать букву закона?
— Я просто хотела убедиться, что вы не хламите, — почти искренне сказала Елена Петровна. — У вас, кстати, грязь под стиральной машинкой.
— Вы сами туда лезли?
— Да. С фонариком.
Минус пять баллов кармы Дмитрию. Алина открыла дверь и указала рукой.
— Пожалуйста, на выход. Потом поговорим. И да, если ещё раз появитесь здесь без меня — считайте, что вы сами себе подписали приговор. Я не шучу.
Елена Петровна фыркнула, будто её обвинили в воровстве белого хлеба в шестидесятых, и вышла, не торопясь. Даже обулась аккуратно, не потревожив коврик.
Алина осталась стоять в коридоре, как после урагана. Позвонила Дмитрию.
— Привет, любимая, — отозвался он бодро.
— Угадай, кто был у меня в квартире?
— Куратор с налоговой?
— Хуже. Твоя мать.
— Что?..
— С ключами. С блокнотом. С фонариком. Проверила стиралку и выдала вердикт.
— Подожди, — голос стал тревожным. — Как она туда попала?
— Ты серьёзно?
— Алин, она… Я ей дал ключи на всякий случай, если вдруг что-то со мной случится…
— Дмитрий, у тебя нет наследственного порока сердца. Ты не альпинист, ты проектировщик. Что может с тобой случиться?
— Я не думал, что она…
— Вот в этом и проблема. Ты не думал. А теперь думай. Или она — или я. Выбирай, пока не поздно.
Повисла тишина. Дмитрий ничего не ответил. Ни слова. Ни дыхания. Алина сжала телефон в руке и отключилась первой.
Потом села на табурет и заплакала. Не от обиды. От бессилия. Потому что знала — эта женщина не сдастся. А Дмитрий… Он был хорошим, но вряд ли готов был воевать за любовь. Даже если она с вкусным борщом и цветными стикерами на холодильнике.
Прошла неделя.
Алина не звонила. Не писала. Не удаляла Дмитрия из списка контактов, но убрала все его вещи в большой пластиковый контейнер и спрятала в кладовке. Кофеварку отмыла до блеска и поставила обратно в коробку.
На холодильнике сиротливо висел последний стикер: «Ты — мой уют». Она не отклеивала его. Пока. Не было сил.
Дмитрий объявился вечером, в четверг. Он стоял в дверях с виноватым видом, держа в руках букет жёлтых тюльпанов и пакет из «Вкусвилла».
— Я понимаю, что ты сейчас хочешь бросить в меня этим хлебом, — сказал он, глядя на неё с попыткой шутки. — Но я хотя бы попробую всё объяснить.
Алина молча впустила его, не взглянув в глаза. Он снял кроссовки, как в храм зашёл. Осторожно прошёл на кухню и поставил цветы в раковину.
— Я не знал, что мама так сделает, — начал он, опершись о столешницу. — Клянусь. Я просто… Она давила. Сказала, что хочет «спокойствия» на душе, если что. Я сдался.
— Ты сдался, Дим. А теперь сдаёшься мне? — Алина взяла чайник, поставила его греться, не поворачиваясь. — Или пришёл сказать, что мама уже всё объяснила, и ты понял, какая я стерва?
— Ты не стерва, — тихо сказал он. — Просто… очень принципиальная. Это не плохо.
— Это невыносимо для твоей мамы, ты хотел сказать?
Он помолчал.
— Послушай. Я поговорил с ней. Сказал, что она перегнула. Очень перегнула. И что я больше не хочу, чтобы она входила в нашу жизнь без спроса.
Алина повернулась. Смотрела долго, оценивающе. Как будто разглядывала нового арендатора своей души.
— И как она отреагировала?
Дмитрий вздохнул, будто тянул бетонную плиту с груди.
— Сказала, что я стал чужим. Что ты разлучаешь нас. Что она всегда знала: женщины с «кукольными квартирами» — эгоистки.
— Приятно слышать, — иронично сказала Алина. — То есть, если я не даю ей доступ к своим трусам, то я эгоистка?
— Алина…
— Нет, давай честно. Она считает, что ты — её, а не мой. И если я не встану на колени и не начну звать её «мамочкой», то меня надо выкурить из твоей жизни. Так?
Дмитрий замер. Потом вдруг опустился на стул, сжал лицо руками.
— Я запутался. Я правда не знаю, как это решить. Я люблю тебя. И её люблю. Но ты же знаешь, она одна меня растила. Воспитала. У нас был дом, порядок, дисциплина. Я не могу просто взять и сказать: «всё, мама, теперь я твой сосед по семейному кладбищу».
— А я тебе не говорю: «забудь мать». Я говорю: поставь границы. Скажи ей, что ты взрослый. И что твоя жизнь — не её проект.
Он кивнул, как студент перед госэкзаменом. Потом снова посмотрел на холодильник, на стикер.
— Я бы не справился без тебя. Я только с тобой понял, что такое дом. Не чистый пол, не ровно развешанные рубашки. А когда не боишься прийти, даже если натворил.
Алина подошла ближе. Прикоснулась к его руке.
— Ты всё ещё можешь это исправить. Но я не приму твою любовь, если она будет в комплекте с её блокнотом.
— Она его выбросила, — вдруг сказал он.
— Что?
— После разговора со мной. Сказала, что ей неинтересны мои «взрослые игры», и сожгла его. На даче, в мангале. С символизмом, как она выразилась.
Алина усмехнулась.
— У вас там всё по полной: страсти, ритуалы, очищение через огонь. Осталось только гусей принести в жертву.
— Я думал над твоим ультиматумом. Ты была права. Если я не научусь защищать нас от неё — я никогда не стану тебе равным. А я хочу быть не сыночком на привязи, а твоим мужчиной. Полноценным.
Он встал. Подошёл. Обнял. Алина расслабилась. Впервые за всю неделю.
— Знаешь, — прошептала она, — я не против матери в твоей жизни. Но она должна сидеть в своём кресле, вязать кофту и не пытаться засунуть нос в наш чайник.
— У неё нет кофты.
— Купим. И кресло. Главное, чтобы не к нам в квартиру.
Он усмехнулся. Обнял крепче.
Наутро он остался. Сварил кофе. Повесил новый стикер: «Мы — это наш выбор».
И всё бы шло хорошо.
Если бы через три дня Алина не получила заказное письмо с уведомлением.
От Елены Петровны.
В нём она официально уведомляла, что подаёт в суд. Требует признать квартиру, в которой живут Дмитрий и Алина, общей собственностью семьи Орловых.
Потому что, как оказалось, ипотека была оформлена на Дмитрия, и первоначальный взнос — её, Елены Петровны. А значит, по её словам, она имеет «моральное право» контролировать, кто в этой квартире живёт.
Алина сидела с этим письмом в руках, как с миной. Молча. Потом взяла стикер со словами «Мы — это наш выбор» и отклеила.
Всё только начиналось.
— Она что, совсем с ума сошла? — Алина держала конверт двумя пальцами, будто он был заражён. — Это шантаж?
— Это мама, — тихо сказал Дмитрий. — В её понимании — справедливость.
Они сидели в кухне. Утро было пасмурным, кофе стыл в кружке. На холодильнике пусто. Ни стикеров, ни магнита с Парижем. Пустота. Как пауза перед грозой.
— Она «справедливость» решила установить через суд? Против своей же семьи? — Алина усмехнулась. — А потом на суде будет говорить, что ты под каблуком и она тебя спасает, пока я тут… что? Прописку ей не дала?
— В ипотеку она вложилась. Факт. Документы есть. Юридически у неё есть основания заявлять долю. Вопрос — как она этим пользуется.
— То есть ты оправдываешь? — Алина подняла голову. — Дмитрий, если сейчас начнётся «она хотела как лучше» — можешь сразу собрать вещи и поехать на консультацию с ней. К нотариусу. Заодно и шторы подберёте, если что.
Он молчал.
— Знаешь, — продолжила она. — Я сначала подумала: всё, мне крышка. Сейчас придёт повестка, суд, допрос с пристрастием: «когда вы последний раз пылесосили?». А потом поняла — нет. Я не жертва. Я женщина, в чьё личное пространство залезли обеими руками. И теперь пытаются поставить штамп «чужая собственность».
— Я не позволю ей это сделать, — твёрдо сказал Дмитрий. — Я уже был у юриста. Я переведу ипотеку только на себя. Выплачу остаток, верну ей деньги. Все до копейки. Хоть в долг, но верну. И тогда она не сможет даже рядом с этой квартирой стоять.
— А если не примет?
— Это её выбор. А мой — ты. Я устал жить между мамой и собой. Всё. Кончилась эта экскурсия в прошлое. Я взрослый. И у меня теперь есть не только совесть, но и спина.
Алина молчала. Потом медленно подошла и коснулась его лица.
— Тогда… будь готов. Она не сдастся. Она — не из тех, кто уйдёт молча.
И она не ушла.
Через неделю в квартиру позвонили. Елена Петровна стояла в дверях в пальто с меховым воротником, с нотариальной бумагой в руке и выражением лица, как будто за ней Фемида и телевидение.
— Дмитрий, сынок, я пришла сказать тебе в глаза, — начала она с пафосом. — Ты совершаешь ошибку. Ты потеряешь семью. Ты не понимаешь, с кем связался.
— Мам, — сказал Дмитрий. — Я всё понимаю. Именно поэтому — пришло время жить по-другому.
— Она манипулирует тобой. Ты стал другим. Грубым. Холодным. Разве это ты?
— Это я. Только без поводка.
Елена Петровна повернулась к Алине:
— А ты довольна собой, да? Ты разрушила всё, что мы строили. Ты думаешь, он будет с тобой навсегда?
— А вы думаете, если будете кидаться исками, он к вам вернётся? — спокойно ответила Алина. — Вы всё ещё считаете, что он — ваш проект. Но он — не домработница. И не ученик. Он взрослый. И вам пора это признать.
— Я вложила в него всё! — взвизгнула женщина. — Всю себя! Я ночами не спала, я жила его жизнью!
— Именно. Вы жили его жизнью. А он теперь хочет жить своей.
Молчание.
Алина выдержала взгляд Елены Петровны, полный такой ярости, какую испытывают только те, кто всю жизнь был прав — и вдруг оказался не у руля.
— Дмитрий, я ухожу, — сказала она сдержанно. — Но знай: ты выбрал не любовь. Ты выбрал предательство. С этой женщиной.
— Нет, мама. Я выбрал любовь. Настоящую. Без шантажа.
Она ушла. Хлопнула дверью. На площадке закашлялась, как будто даже дом не одобрял сцену.
Прошёл месяц.
Суд не состоялся. Елена Петровна отозвала заявление. Но с Дмитрием больше не говорила. На звонки не отвечала. Только однажды прислала СМС:
«Когда-нибудь поймёшь, кого потерял. Удачи».
Он просто удалил сообщение.
Алина повесила новый стикер на холодильник:
«Мы дома. Даже если шторм за окном».
И в ту же ночь пошёл дождь. Ливень, с ветром, с раскатами. А они сидели вдвоём на кухне, пили вино и играли в слова. Смеялись. Без страха. Без чужих границ.
