— Ты бы хоть предупредила, — Мария Васильевна стояла в дверях кухни, держа в одной руке мокрую тряпку, в другой — пустую кастрюлю с обгоревшим дном, как знамя. — У меня, между прочим, был план! Суп с фрикадельками, тишина и сериал. А не три чемодана, двое внуков и ты с вечными: “Мы только на недельку!”
Анюта, стоявшая посреди кухни, будто её телепортировали прямиком из пробки на МКАДе, отдувалась и даже не снимала рюкзак. Рядом, как грибы после дождя, сидели внуки — один уже с планшетом, второй с йогуртом, который неизвестно откуда появился.
— Мам, ну ты чего, как будто мы не родные… Сюрприз вам сделали. Вот ведь скучаете, а сказать не можете.
— Скучаю? — переспросила Мария Васильевна, вытирая лицо рукавом. — Я вчера скучала по пустому холодильнику, сегодня — по чистым простыням, а завтра, видимо, буду скучать по собственным суставам. Особенно, когда буду на рынке арбуз тащить, чтобы эти два ангела не скучали!
В коридоре шаркнули тапки. Это Иван Петрович выплыл из спальни, как подлодка с дежурства. Уставший взгляд, полосатая майка, прижатая к груди газета с кроссвордом.
— Кто умер? — спросил он без особого интереса, глядя на кипящую в воздухе атмосферу.
— Мы, видимо, — отрезала Мария Васильевна. — Сперва морально, потом физически. А теперь и финансово.
Анюта хлопнула дверцей холодильника.
— Я не поняла, это что за наезды? Мы с детьми просто приехали немного сменить обстановку. У нас ремонт. Шум. Грязь. Я думала, вы, как любящие родители…
— А ты, как любящая дочь, могла бы хотя бы позвонить! — не выдержала Мария Васильевна. — Я тебе не «любящая гостиница»! У нас, между прочим, есть жизнь. Пенсия, давление, огород! Мы в доме хозяева или это уже филиал твоего ЖЭКа?
Внуки между тем принялись спорить, кто будет играть первым на планшете, а кто доест йогурт. Шум нарастал. Иван Петрович печально посмотрел в окно, где томно покачивались кипарисы, и тихо сказал:
— Помнишь, Мань, как мы с тобой этот дом выбирали? Чтобы балкон — в сторону моря, и чтобы тишина… Чтобы с книжкой, утром — кофе, вечером — вино, и чтоб ни души. А теперь у нас тут фестиваль “Добро пожаловать, родственники”.
— А чего ты хотел, пап? — вскинулась Анюта. — Вы же на юг переехали, у вас тут климат, воздух, море. Это же счастье, а не жизнь! А мы в городе под дождём с бетонным видом из окна. Что, жалко, что ли?
Мария Васильевна вдруг села на табурет и замерла.
— Жалко?.. — Она подняла голову, посмотрела на дочь как на невоспитанного туриста, наступившего на газон. — Я, Анюта, всё понимаю. И про шум, и про ремонт, и про «немного сменить обстановку». Только я не понимаю, почему это обязательно должно происходить за наш счёт. У вас вон машина новая, игрушки дорогущие, а у нас? Пояс от давления, капли в ухо и стиралка, которая шумит как танк на учениях.
Анюта помолчала, потом усмехнулась — с тем самым выражением, которое с детства раздражало Марию Васильевну: вроде улыбается, а в голосе — презрение пополам с усталостью.
— Мда… Я-то думала, у вас сердце, а у вас, оказывается, бухгалтерия. Размечталась. Ну ладно. Мы не в тягость, сами всё сделаем, правда, дети?
— Ага, — сказал старший внук, даже не отрываясь от экрана. — А посуду кто мыть будет?
Иван Петрович кашлянул. Хрипло и выразительно. Потом неспешно подошёл к шкафу, достал тетрадку в клетку, открыв первую страницу, и продемонстрировал дочери аккуратно выведенный фломастером заголовок: “ПРАЙС-ЛИСТ для гостей”.
— Вы что, издеваетесь? — Анюта подалась вперёд, глаза округлились, как у кролика перед тем, как его догоняет лиса. — Это что, шутка такая?
— Нет, — сказал Иван Петрович с необычной для него решительностью. — Это порядок.
— Порядок у них! — засмеялась Анюта, уже не пряча ехидства. — А что дальше? Регистрация по паспорту? Налоговая? Или, может, бронь через “Букинг”?
— Через WhatsApp, — спокойно ответила Мария Васильевна. — С предоплатой. Мы теперь — гостевой дом. “Тишина”. Пишите в поиск. Можно с завтраками, можно без. Душ общий, тапки свои.
— Мам, ты серьёзно? — уже совсем другим голосом спросила Анюта. — Ты правда меня за деньги готова принять?
— Нет, не тебя, — уточнила Мария Васильевна. — А ту, которая приезжает без звонка, ставит детей перед телевизором и исчезает по друзьям, а я потом ищу, чем их кормить, и стираю трусы с “человечками”. Ты — моя дочь. А вот эта гостья — клиент. И мы, прости, устали быть круглосуточным ресепшеном.
Повисла пауза, в которой можно было бы услышать, как с дачного дерева упала груша. Или как в Иване Петровиче упала надежда на тишину.
Анюта ничего не сказала. Только молча развернулась, прошла в комнату и начала молча упаковывать вещи обратно в чемоданы. Внуки, почувствовав перемены, затихли.
Когда она вышла, в глазах стояло что-то между гневом и оскорблением. Что-то, чего не вымоешь из посуды и не пропылесосишь.
— Я думала, вы семья, — бросила она. — А вы — как посторонние.
— А мы и есть посторонние, — почти прошептал Иван Петрович, когда за ней закрылась дверь. — В этом доме, который наконец-то стал нашим.
И в этот момент Мария Васильевна, впервые за долгое время, почувствовала: дышать стало легче.
Мария Васильевна проснулась рано. Очень рано. Так рано, что даже кошка — соседская, ленивая и нахальная — ещё не пришла требовать корм. Дом дышал тишиной, которой не бывало уже много лет. Не скрипела кровать внука, не шлёпали босые ноги по коридору, не вопил мультик из планшета.
— Точно, как в доме престарелых, — пробормотала она, наливая себе кофе. — Только без медсестёр. И без покоя, потому что в голове Анюта…
Та уехала вчера. Гремела чемоданами, не попрощалась. Сначала, конечно, села в такси, показательно щёлкнув по кнопке на телефоне. Потом вернулась, потому что младший внук забыл кроссовки, а старший — наушники. Потом снова уехала, не глядя. Слово “до свидания” повисло где-то между дверью и недосказанностью.
— Ну, зато теперь не гостиница, а форт Нокс, — проворчал Иван Петрович, выйдя на кухню в своём боевом халате, с утра почему-то празднично приподнятый.
Он взял у жены чашку с кофе, сел напротив.
— Думаешь, вернётся?
— Конечно вернётся, — вздохнула Мария. — Как только телевизор сломается, стиралка начнёт жечь розетку, а её мужчина скажет: “Поезжай к родителям, мне нужно пространство”. Вернётся.
— С предоплатой.
— Да хоть с тортом. Я устала. Правда устала.
А усталость, между прочим, не сразу приходит. Сначала ты думаешь — ну ладно, постираю, я же мать. Потом — ну, приготовлю борщ, а то дети голодные. Потом — ну, один день потерплю, пусть полежат, я всё сама. А потом через полгода ты уже не знаешь, какого цвета твои простыни, потому что они всё время с “человечками” и “котиками”.
Всё бы ничего, но спустя два дня на WhatsApp прилетело сообщение от троюродной племянницы — Веры. Из Москвы.
Привет, дорогие! Услышала от Ани, что у вас теперь, эээ… новый формат. Гостевой дом, да? Мы бы к вам с мужем и свекровью. На недельку. Очень хочется моря. Можно?
— Ну всё, — тихо сказал Иван Петрович, отложив мобильный, — пошёл слух по сёлам.
— Зря, что ли, страничку в “Одноклассниках” обновила? — мрачно отозвалась Мария. — “Гостевой дом Тишина”. Картинка с видом на море. И расписание автобуса.
Они сидели в кухне, как штаб обороны в осаде. Серьёзные лица. Карандаш. Бумажка. Чайник бурлит на заднем фоне, как нервная система Марии Васильевны.
— Надо прайс пересмотреть, — хмыкнул Иван Петрович. — За чай — пятьдесят. С лимоном — семьдесят. Беседа по душам — сто. С повтором — двести.
— А “пожаловаться на жизнь” — это VIP-услуга, — добавила Мария. — Только с предварительной записью.
Вера всё же приехала. Со свекровью, да. Муж у неё был тихий, с глазами, в которых сразу читалось: “Я бы лучше на работу”. Свекровь — дама лет семидесяти, активная, как радионяня, только без выключателя.
— Ну надо же, какие вы предприимчивые! — щебетала она, осматривая кухню. — А чайник у вас электрический? А кровати удобные? А экскурсии какие-нибудь? А вы что, правда берёте деньги?
— Да, — сказал Иван Петрович, даже не глядя. — Тариф “Классика”: две тысячи в сутки. Плюс завтрак — яичница. Если без яиц — овсянка. Без овсянки — вода.
— Ну, как же это… — растерялась Вера. — Мы же всё-таки родные.
— Тем более, — отрезала Мария Васильевна. — Мы же не чужие, чтоб вам навязываться бесплатно. Всё по справедливости. По-новому.
Свекровь Веры после обеда устроила “совет”: сидела в шезлонге на веранде и, попивая компот, безапелляционно заявила:
— А я вам так скажу. Старость — она должна быть мудрой, а не жадной. Вот вы, вроде, как родители, а ведёте себя, как лавочники. У нас в деревне таких… ну вы поняли.
Мария Васильевна смотрела на неё спокойно. Очень спокойно. Слишком спокойно.
— А у нас тут не деревня. У нас — частный сектор. И у нас в нём свои законы.
— Вот и зря вы так, — продолжала свекровь. — Семья — это святое. Дети — это смысл. Мы с моими — и последние отдадим.
— Так отдавайте. А мы пока с Иваном Петровичем попробуем хоть на старости лет взять что-нибудь себе. Не на сдачу от пенсии, а на тишину. На нервы. На наш маленький кусочек спокойствия, который мы, знаете ли, заработали.
— А вам не кажется, что вы остались одни?
— Нет, — сказал Иван Петрович. — Нам кажется, что мы впервые — не лишние.
Той ночью Вера сбежала. Точнее, “срочно вызвали из Москвы”. Что было странно, потому что внук у неё давно в армии, а мать — в санатории. Но так бывает, когда в доме — порядок.
Анюта, к слову, за это время написала два раза: “Вы совсем что ли?” и “Я так не думала, что до этого дойдёт”.
Ответа не получила.
Но зато на следующее утро Мария Васильевна нашла на крыльце записку от соседки:
“Марий, вы если к себе будете брать — нас тоже записывай. Мы с Колей. Он тихий, не пьёт. Мы на неделю. Сколько надо — заплатим. Только возьмите”.
И вот тут Мария засмеялась. Настояще, от всей души.
— Ну что, Петрович, бизнес пошёл?
— Ну, наконец-то мы кому-то не “мам с папой”, а уважаемые Иван Иванович и Мария Васильевна, владельцы гостевого дома “Тишина”.
Но в тот же день пришло новое сообщение от Ани:
“Ну вы, конечно, молодцы… А внуки спрашивают, когда к бабушке. Не соскучились ещё?”
Мария долго смотрела на экран.
Писать не стала. Пока.
Анюта приехала на третий день Пасхи. Без предупреждения, конечно. Как всегда — внезапно, уверенно и с резким запахом дорогих духов, которые почему-то пахли уксусом и обидой. На ней были новые белые кроссовки, огромная сумка и двое детей — один уже заметно выше бабки, второй в капюшоне и с видом «я вообще не в курсе, кто вы все такие».
Мария Васильевна поливала цветы на веранде. Увидела дочь — и продолжила. Как будто перед ней не родная кровь и плоть, а, скажем, налоговый инспектор без мандата.
— Мам, привет! — бодро, слишком бодро сказала Анюта, натягивая улыбку до ушей, но глаза — холодные, прищуренные.
— Привет, — отозвалась Мария. — Что-то ты быстро соскучилась.
— А я, между прочим, по-людски приехала. Мириться.
— Мириться?
— Ну да. С родственниками же так не поступают! — Анюта прошла мимо, как хозяйка, хотя пару недель назад хлопала дверью с воплями «жадные» и «вы мне теперь никто». — У вас тут, я смотрю, всё по-прежнему?
— Уже нет, — отозвался из дома Иван Петрович, высовываясь в тапках и с газетой под мышкой. — Теперь у нас по-другому. Табличка видела? На калитке?
Там висела белая табличка с лаконичной надписью:
«Гостевой дом “Тишина”. Приём гостей — по предварительной записи. Оплата — при заселении. Без “ой, мы ж свои!”».
— Ну не смешно же, — фыркнула Анюта. — Вы что, правда теперь с дочери деньги будете брать?
— Нет, — пожала плечами Мария. — Мы с человека берём. У нас внуки взрослые. Кушают, спят, мусорят. А платят, извини, ноль. У нас таких клиентов — очередь на штраф.
Анюта на секунду замолчала. Вид у неё был такой, будто ей вручили квитанцию за любовь.
— Я просто… — начала она, но тут вмешался старший внук, снимая наушники:
— Мам, а можно, я в комнате с балконом? Там вай-фай лучше.
— В комнате с балконом — три тысячи, — механически отозвался Иван Петрович.
— Чего?! — завопил внук.
— Потому что с видом на море, — добавила Мария. — И с дополнительной розеткой. У нас тут, между прочим, всё включено. Даже ваше ворчание.
— Ну и ладно, — внук снова надел наушники. — Мне вообще всё равно.
— А мне — не всё равно! — рванула голосом Анюта. — Я к вам с добром. А вы, как в отеле каком-то! Мать родную не узнаёте!
Мария Васильевна села на лавочку. Не плакала, не кричала — просто устала. По-настоящему.
— Анюта… Я всю жизнь тебя кормила, лечила, поднимала. Потом твоих детей. Потом ещё раз тебя. И ни разу за это спасибо не услышала — только “я к вам с добром” и “мать родную не узнаёте”.
— Ну ты же сама всегда говорила: “Мы семья — мы не считаемся”.
— Так вот. Мы — посчитались. Со своей старостью, со своей жизнью. Нам осталось не так много, и мы, наконец, поняли: если не поставить границу — нас съедят целиком. Без соли. Только с претензией.
Анюта молчала. Потом вдруг села рядом. Это был первый звоночек: раньше она только стоя кричала.
— Мам, ну я просто… ну ты же знаешь. У меня всё валится. Я устаю, я одна всё тащу. И иногда… — тут она впервые посмотрела честно — не как дочь, а как женщина на пределе, — …иногда я просто хочу приехать, лечь на диван и знать, что хотя бы вы — мои.
Мария положила руку ей на колено. По-матерински. По-человечески. Но не как раньше — не “на тебе мою душу”, а “я здесь, но с границами”.
— Мы твои. Но не бесплатно. Не за счёт себя.
— Так что, мне платить, чтобы повидаться с вами?
— Нет, — сказал Иван Петрович, подходя. — Но если ты приедешь жить, пользоваться, стирать, есть, жаловаться, ныть, использовать… тогда — да.
Анюта вздохнула. Долго. Без истерики. Кажется, впервые с тех пор, как носила школьный рюкзак.
— Ладно, — тихо сказала она. — Я согласна. Только не считайте каждый мой вдох, ладно?
— Один вдох — бесплатно, — усмехнулся Иван. — Второй — уже по тарифу. Шучу. Сиди. Отдохни. Без дивана, правда. Он сейчас в брони у соседки — она с артрозом и платит авансом.
Прошёл месяц. Анюта иногда присылала маме открытки: “Хорошего дня!”, “Солнышко в душе!”, “Жду встречи!”. Без “Мам, мы едем”. Без претензий. А когда приехала снова — позвонила заранее. Спросила, можно ли с детьми. Мария вздохнула. Посмотрела на календарь.
— С пятницы по воскресенье. Сама готовишь, сама стираешь, сама прибираешь. Но можешь просто приехать и быть рядом.
— Мам…
— Всё. Условия — ты знаешь.
И Анна согласилась. Приехала. Без чемоданов — только с коробкой “Рафаэлло”. И впервые за долгие годы сказала:
— Мам, спасибо, что ты есть. Даже если с прайсом.
И они обнялись. Не бесплатно. А по любви. Потому что теперь каждый из них понимал цену своей жизни.
