— Анна, мама пробудет у нас недолго, пока не привыкнет жить без отца, — произнёс Михаил, не поднимая головы от своей тарелки.
Анна Сергеевна очень медленно поставила чашку. В груди моментально возникла знакомая, леденящая тяжесть. Это слово — «недолго» — она помнила ещё с первых лет супружества, когда Тамара Петровна приезжала «всего на пару выходных», но в итоге оставалась на месяц.
— Как долго это продлится? — тихо уточнила она.
— Я пока не знаю. Она теперь совсем одна. А квартира огромная, ей там тревожно и страшно.
Анна молча кивнула. Но внутренний голос, громкий и настойчивый, шептал: «Убегай. Уходи прямо сейчас, пока не стало невыносимо».
Тамара Петровна прибыла в воскресенье. Высокая, с прямой, строгой осанкой, в элегантном, но суровом пальто, и с двумя массивными дорожными сумками. Она вошла в прихожую и тут же осмотрела квартиру привычным взглядом, полным мгновенной оценки, словно учитель, ищущий малейшие нарушения дисциплины.
— Ну, здравствуй, Аннушка, — сказала она, целуя невестку в щёку холодными губами. — Вижу, что поддерживаешь порядок. Это, конечно, похвально. Хотя, если честно, могло быть и лучше.
Анна проглотила резкий ответ. Квартира сияла чистотой — она потратила на уборку весь вчерашний день.
— Тамара Петровна, пожалуйста, проходите. Михаила я отправила в магазин, на ужин приготовлю ваши любимые рыбные тефтели.
— А зачем тефтели? У меня сейчас сердце нездоровое, мне теперь требуется исключительно постная пища. Ты разве не знала об этом?
Анна действительно не знала. За полгода после похорон свёкра они виделись всего два раза — на поминках и на дне рождения Миши.
— Тогда я сделаю рыбу. На пару.
— На пару — это еда для тех, кто болен. Я не больна, я просто проявляю осторожность. Лучше потуши её с морковкой. Только смотри, не перетуши. И лук режь очень мелко, а то у тебя он вечно крупными кусками.
Анна почувствовала, как в животе затягивается знакомый узел. Тот самый, который всегда появлялся, стоило свекрови приехать «погостить».
Тамара Петровна внимательно осмотрела спальню — бывший рабочий кабинет Анны.
— Здесь неплохо, конечно. Вот только обои уж слишком мрачные. Да и зеркало как-то кривовато висит. У Миши руки растут явно не оттуда, совсем как у покойного отца.
За ужином она долго и монотонно рассказывала о своих соседях, визитах к врачам и проблемах с местными коммунальными службами. Говорила без остановки, подолгу. Михаил изредка кивал, вставляя дежурное «да, мам» или «ты права». Анна молчала и с горечью думала о том, как резко изменилась атмосфера в их доме. Будто кто-то уменьшил яркость света и многократно усилил напряжение.
— А ты что такая молчаливая, Анна? — спросила свекровь. — Или тебе совершенно неинтересно, что я говорю?
— Мне интересно, — соврала Анна. — Просто внимательно слушаю.
— Умение слушать — это хорошее качество. Я всегда говорила Мише: выбирай себе не болтливую жену. Мужчине требуется тишина и покой в доме.
После ужина Анна мыла посуду, а Тамара Петровна стояла рядом и пристально наблюдала.
— Ты не так моешь тарелки. Сначала нужно перемыть все вилки-ложки, потом тарелки, а потом уже кастрюли. Нельзя всё смешивать.
— Я всегда мою именно так, — тихо ответила Анна.
— А я мою — правильно. Разве тебя мать не научила?
Анна не ответила. Её мать умерла, когда ей едва исполнилось двадцать лет. Об этом Тамара Петровна прекрасно знала.
Первую неделю свекровь «обживалась». Она вставала в шесть утра, громко включала радио на кухне и начинала свою уборку. Не потому, что было грязно — просто у неё были свои, непоколебимые представления о том, как и что должно быть. Банки в холодильнике выстраивались строго по высоте, специи — по алфавиту, а полотенца она постоянно перевешивала «правильной» стороной.
— Зачем вы это делаете? — не выдержала однажды Анна.
— А зачем ты жила неправильно целых пятнадцать лет? — парировала Тамара Петровна. — Дом — это отражение хозяйки. Или ты придерживаешься другого мнения?
У Анны было другое мнение. Дом — это место, где человек должен ощущать себя спокойно и свободно. Но она промолчала.
Спустя две недели Анна с ужасом поняла: её собственная квартира перестала быть её. Тамара Петровна не просто в ней жила — она полностью её реорганизовала. Была поменяна местами вся кухонная утварь, переставлена мебель в гостиной, а половина комнатных цветов была выброшена («они же пылесборники и рассадники аллергии»).
— Мне некомфортно, — пожаловалась Анна Мише. — Я не могу найти свои вещи в собственном доме.
— Мама старается, как лучше. Она же очень опытная хозяйка, ты пойми.
— А я, по-твоему, неопытная?
— Да дело не в этом… Просто потерпи немного. Она привыкнет и, наверное, успокоится.
Но Тамара Петровна не собиралась успокаиваться. Наоборот, с каждым днём её активность и потребность в контроле нарастали. Она сама покупала продукты («эти твои йогурты — сплошная химия, нормальную еду надо покупать»), планировала меню («мужчина должен питаться плотно, а не твоими хилыми салатиками»), и критиковала бытовую технику («эта стиральная машина плохо полощет, бельё нужно дожимать руками»).
А вечером, когда Михаил возвращался с работы, она непременно жаловалась на свою усталость.
— Весь день стою на ногах, убираю, готовлю, а сил уже, конечно, не те. Сердце немного шалит. Но куда деваться — Анна на работе, а дом нельзя запускать.
Анна сидела рядом и старательно молчала. Говорить что-либо было совершенно бесполезно — Михаил всегда и во всём принимал сторону матери.
Однажды вечером Анна обнаружила, что её косметика исчезла из ванной.
— Тамара Петровна, куда вы дели мои кремы?
— Убрала. Ванная комната — не склад. И вообще, зачем тебе столько химии? В сорок лет уже пора принимать себя такой, какая ты есть, без ухищрений.
Анне было сорок два, и выглядела она моложе многих тридцатилетних. Но спорить она не стала.
На следующий день пропали её любимые книги.
— А это зачем?
— Книжки твои я аккуратно сложила в коробку. Места много занимают, а пользы никакой. Лучше бы почитала что-нибудь по ведению хозяйства.
Анна села на диван и закрыла глаза. Она чувствовала себя, словно в плохом, вязком сне, из которого никак не удаётся проснуться.
— Что с тобой происходит? — спросил вечером Михаил.
— Мне плохо. Я физически не могу дышать в собственном доме.
— Да брось ты, Анна. Мама просто старается навести идеальный порядок.
— Чей порядок? Её или мой?
— Какая в этом разница? Главное, чтобы было чисто и чтобы всем было удобно.
— Удобно кому? Тебе? Ей? А как же моё удобство?
Он лишь пожал плечами. И Анна поняла: для него её комфорт не имеет ровным счётом никакого значения. Важно лишь одно — чтобы мама была счастлива.
Через месяц Анна впервые за много лет простудилась. Не потому, что промёрзла — просто организм не выдержал напряжения. Тамара Петровна ухаживала за ней с преувеличенной, показной заботой.
— Вот видишь, до чего себя довела. Нервы, постоянные переживания. А из-за чего? Из-за сущих пустяков. Лежи, я тебе поставлю компресс.
Но в этой заботе не было ни капли тепла. Была лишь демонстрация — для Миши, для соседей, для самой себя. «Я образцовая свекровь, я лечу свою болящую невестку».
Анна лежала с высокой температурой и думала: а что, если не выздоравливать? Что, если лежать здесь, пока не умрёшь? Тогда, возможно, её наконец оставят в покое.
Когда она поправилась, Тамара Петровна сообщила новость:
— Я приняла решение остаться жить здесь на постоянной основе. Одной мне очень тяжело, да и вам с Мишей нужна помощь. Сын много работает, тебе одной точно не справиться.
Анна почувствовала, как её мир рушится.
— А что же будет с вашей квартирой?
— Сдам её. Зачем мне держать пустые комнаты, когда здесь живёт моя семья?
Вечером Анна заперлась в ванной и долго плакала. Тихо, чтобы её не услышали. Плакала от полного бессилия, от острого отчаяния, от понимания, что пути назад больше нет.
Когда она вышла, Михаил ждал её в спальне.
— Мама сказала, ты чем-то расстроена. Ну что ты, право. Подумаешь, поживёт с нами. Нам же будет только лучше — она и готовить поможет, и убираться.
— Миша, — сказала Анна, глядя ему прямо в глаза, — я категорически не хочу, чтобы она жила здесь постоянно.
— Почему?
— Потому что это не её дом. Это наш дом. И я хочу жить в нём по своим, а не по её правилам.
— А какая разница, как жить? Главное, чтобы мы жили дружно и мирно.
— Мы не живём дружно. Мы живём по её строгим правилам. А мои правила никого не волнуют.
— Да что это за правила у тебя такие? Ты же раньше вела себя нормально.
— Я жила, как хотела. А теперь живу так, как хочет она. И мне это совершенно не нравится.
Он долго молчал. Потом ответил:
— Она моя родная мать. Она осталась одна. И я не могу её бросить.
— А меня ты можешь бросить?
— Не говори чепухи.
— Тогда выбирай. Или она съезжает, или ухожу я.
Он посмотрел на неё с выражением ужаса, будто она предложила ему совершить что-то немыслимое.
— Ты с ума сошла? Мать из дома выгнать?
— Я не прошу выгнать. Я прошу, чтобы она жила отдельно.
— Это одно и то же.
И Анна окончательно поняла: он свой выбор уже давно сделал. Задолго до её ультиматума.
На следующий день она начала тихо собирать свои документы. По вечерам, когда все спали. Паспорт, трудовую книжку, свидетельства о браке, банковские карты. Сложила всё это в пакет и спрятала под матрас.
Неделю она размышляла, куда ей податься. Подруга Вера предложила переночевать у неё, «пока не примешь решение». Но Анна знала: действовать придётся быстро. Вера была прекрасной подругой, но не могла принять её надолго.
В пятницу, когда Тамара Петровна отправилась в поликлинику, а Михаил уехал на работу, Анна собрала дорожную сумку. Только самое важное — бельё, документы, небольшое количество денег. Всё остальное она оставила. Мебель, посуду, даже книги, которые свекровь убрала в коробки. Даже любимый плед, связанный своими руками.
Записка была короткой: «Я больше не могу. Живите теперь, как хотите».
И она ушла.
Михаил звонил ей три дня подряд. Сначала он требовал, сердито — «немедленно возвращайся домой!», потом просил, жалобно — «ну что ты себя так ведёшь, как маленькая», потом устало — «пожалуйста, хорошенько всё обдумай».
Она не отвечала.
Через неделю Анна пришла к нотариусу подавать на развод. Михаил не явился на заседание. Зато пришла Тамара Петровна.
— Что ты творишь, глупая? — сказала она, подойдя к Анне после заседания. — Разрушаешь свою семью из-за своих дурацких капризов.
— Это не капризы. Это была моя полноценная жизнь.
— Твоя жизнь — это семья. А семья, Аннушка, — это прежде всего терпение.
— Моё терпение закончилось.
Тамара Петровна посмотрела на неё с фальшивым сочувствием.
— Дура ты, Анна. Думаешь, без мужа будет лучше? Одиночество — штука очень горькая. Ты ещё прибежишь обратно, вот увидишь.
Анна не прибежала. Она сняла комнату в общежитии в Харькове, устроилась работать в другую компанию. По вечерам она читала те самые книги, которые не брала в руки пятнадцать лет — некогда было, дом, муж, свекровь.
Михаил женился через год. На очень тихой девушке, которая, как говорили, «замечательно ладила с его мамой». Анна узнала об этом совершенно случайно, встретив бывшую соседку в супермаркете.
— А ты совсем не жалеешь? — спросила соседка.
Анна задумалась. Жалела ли она хоть о чём-то?
— Нет, — твёрдо сказала она. — Не жалею.
И это была чистая правда. Она не жалела о разрушенной семье, потому что семьи у неё, по сути, не было. Была лишь жалкая имитация, где её роль сводилась к молчаливому обслуживанию чужих потребностей.
Теперь у неё была тишина. И настоящая свобода. И своя, хоть и крохотная, но собственная территория — комната в общежитии. Но своя.
Тамара Петровна оказалась права только в одном: одиночество действительно очень горькая штука. Но привычная горечь, как оказалось, намного лучше сладкой, но лживой иллюзии.
А все эти правила — пусть останутся у тех, кто их для себя придумал.
