Анатолий узнал о несчастье, находясь в рейсе. Бригадир снял его с маршрута и пряча глаза, сообщил, что нужно срочно ехать в больницу. С женой Верой случилась беда. Бригадир разрешил взять Анатолию казённую машину — дело было очень серьёзным.
Анатолий поехал сразу. Гнал, как сумасшедший, но всё равно не успел — Вера скончалась за несколько минут до того, как он ворвался к ней в палату. Ему сообщили, что жена приняла яд и спасти её не было никакой возможности.
Встав на колени, он стал целовать ещё не успевшие остыть руки жены, что-то тихо говорил ей и плакал.
В накинутом поверх формы халате на него внимательно смотрел сержант милиции. Уважая горе, постигшее Анатолия, он ждал, когда можно будет задать ему несколько формальных вопросов.
Пожилые нянечки и молоденькие медсестры сочувственно качали головами.
В палате был и священник, которого притащила крёстная Веры, злющая тётка Устинья. Обычно поджатые губы тётки сейчас сложились в довольную улыбку. Увидев, что она улыбается, Анатолий бросился на старуху с кулаками:
— Чему радуешься, а? Говори, тётка Устинья! Уж не твоих ли рук дело?
Медсёстры и присутствующий милиционер схватили его за руки и пытались оттащить от женщины на безопасное расстояние.
— Ты сейчас не понимаешь, чего несёшь, — приложила платок к глазам Устинья, — большое чудо, что батюшка оказался в нашей станице!
— Радуешься? Чему?! Веры больше нет! Моей Верочки! — истерил Анатолий, пытаясь вырваться от сдерживающих его рук.
— Тебе не понять, чему, — перекрестилась Устинья, — может быть, когда-нибудь и поймёшь, Толя. И спасибо скажешь… Не ругайся, не позорь себя… ради памяти Верочки!
— Вон! Пошла отсюда, ворона! И попа своего забери! Не нужны… не нужны вы нам… — дал волю слезам Анатолий, и, наконец освободившись, снова рухнул на колени перед Верой.
Пришёл санитар и попросил Анатолия помочь ему перенести тело с кровати на каталку.
Анатолий оттолкнул парня.
— Я сам!
Бережно взяв тело жены он подержал его немного, а потом осторожно опустил на каталку. Поправил Вере чёлку, погладил по щеке.
— Куда вы её?
— Понятно, куда! В мopг, куда ж ещё! — накрывая тело, ответил санитар.
Пациенты районной больницы вышли из своих палат. Все молча смотрели, как санитар катит грохочущую каталку мимо них.
В основном, здесь лежали люди, отравившиеся грибами или занимавшиеся самолечением. Были и те, кто экспериментировал с одеколоном, употребляя его не по назначению. Не потому, что были проблемы с вином: просто цена пузырька «Тройного» была пятьдесят семь копеек, а бутылка водки стоила больше трёх рублей. К тому же, от выпившего пахло одеколоном, а не водкой, что для многих имело значение.
— Я знал её, добрая душа была! — вздохнул какой-то старичок.
— Да… гарная дивчина… — вторил ему плотно сбитый человечек и обратился к Анатолию: — мои соболезнования… вы уже решили, где будете хоронить? Может, нужна помощь с транспортом?
— Что? А нет… — словно очнувшись, сказал несчастный муж и развернувшись пошёл прочь из больницы. За ним, снимая халат, спешил милиционер.
Пётр Иванович и Прасковья Карповна
Родители Веры воспитали пятерых сыновей. По станичным меркам это было немного — в районе жили семьи, где насчитывалось по десять и даже по двенадцать детей.
Едва успев выйти на пенсию, Прасковья Карповна, которая уже была бабушкой и сидела с внуками, пока их родители работали, узнала, что Господь послал им с Петром Иванычем ещё одного ребёночка.
Сама Прасковья плакала, размазывая слёзы, когда сообщала эту новость мужу. Всего-то раз после Пасхи случилось, и на тебе!
— Ну чего ты плачешь-то, глупая баба? Ребёночек — это же хорошо! Ангел в доме! — успокаивал её муж.
— Вон у нас их, ангелов, сколько! — продолжала горевать Прасковья Карповна, кивая на семилетнего сына Витю и на внуков: двухлетнего Ванечку и непоседу Гордея, который уже почти дотягивался до печной заслонки, — не сдюжу я, Иваныч! Помру!
— Ишь, чего удумала! Я те помру! — сердито погрозил он ей, но после подошёл, и обняв, шепнул на ушко:
— Ты мне енти мысли брось, Прасковьюшка. Куды-ж я без тебя? А ребёночек, вот увидишь, будет нам утешением в старости!
****
Теперь Пётр Иваныч, враз постаревший лет на двадцать, сидел, уставившись в одну точку и курил одну за одной.
От женщин, обсуждавших Веру, он был достаточно далеко, да и не слушал их. Он не мог осознать того, что их с женой ангела больше нет. И ведь какая девка была! Первая красавица не только в их станице, но и далеко за её пределами! Но при этом скромная, кроткая, всем и всегда хотела помочь. Её все любили! А она… руки на себя наложила!
Как могла она так поступить с ними, со стариками? Ему в этом году восемьдесят, жене семьдесят шесть. Место на станичном кладбище давно ждёт их. Он сам ковал оградку! И подумать не мог, что придётся хоронить дочь…
Ладно отца с матерью не пожалела, но дети-то чем виноваты? — сам себя спрашивал старик, — и чего тебе, Верочка, не хватало? И муж, Анатолий, как тебя любил! Пылинки сдувал, по сторонам не глядел!
Несчастный отец закрыл глаза и из под век по впалым щекам сбежали две слезинки. «Верочка» — шептал он, — «зачем ты это сделала»?
Теплый ветерок ласково перебирал остатки его волос и ему чудилось, что это ласковые пальцы дочери — она пытается успокоить его. Он вытер загорелой ладонью глаза, встал и пошёл в дом, чтобы поддержать жену.
Та держалась молодцом. Деловито раздавала сыновьям и невесткам указания — кому куда отправиться: кому на кладбище, кому в сельпо.
Веру из больницы привезли домой, уважая местные традиции. Милиция не препятствовала — всё и так было ясно: женщина отравилась сама. Никто её к этому не подговаривал и не принуждал. И записку оставила: мол, «в смерти моей прошу никого не винить…»
Для порядка опросили всех её знакомых и подруг и все подтвердили — никто её не доводил.
***
Возле дома Веры, на широкой лавочке, уже давно сидели женщины — они ожидали, когда её мать, Прасковья Карповна, позовёт их в дом, обмывать и одевать тело.
В станице издавна было заведено: как появлялся покойник, так группа женщин, которых величали «плакальщицами» приходили к его дому, чтобы снарядить его в последний путь так, как делали и сто лет назад.
Сейчас женщины недоуменно переговаривались.
— Что-ж, Прасковья-то нас не зовёт никак, — обмахивалась лопухом, точно веером, Авдотья, ближайшая соседка Макаровых.
— Так всё с попом договаривается, должно быть, он не хочет самоубийцу в освящённой земле хоронить! — громко зашептала Власьиха, похожая на галку сухая женщина.
— Как-так «самоубийцу»? Ты, Алёна, не болтала б языком, чего не знаешь! — сурово глянула на Власьиху Дарья Акимовна, которую для простоты все называли просто по-отчеству.
— Самоубийца и есть! Отравилась же нарочно, не по незнанию! Вся станица, небось, слышала, как она за то прощения у матери с отцом просила! — не унималась Власьиха.
— Говорят, Вера успела покаяться перед смертью, — перекрестилась Акимовна, — хорошо, что тётка Устинья быстро повернулась!
— Всё одно: самоубийца, — пробормотала под нос себе Власьиха.
Она даже сейчас не могла простить Вере её красоты. А ведь когда-то они были приятельницами — вместе учились в молочном техникуме. Техникум Алёна не закончила, вышла замуж и бросила. После муж от Алёны сбежал, вот и осталась она и без мужа и без образования.
А Вера после окончания учебы стала работать на ферме — проверяла жирность парного молока. Работа предполагала и ночные смены — дойки на ферме были в восемь вечера и в четыре утра.
Из-за её графика злые языки болтали всякое. Сводилось всё к одному — Вера использует ночные смены для встреч с мужчинами, которые и после её замужества были не прочь приударить за ней. Говорили, что и зоотехник, и ветеринар частенько захаживают к ней в лабораторию. Что они там делают, а? Известное дело!
Как ни пытался Анатолий отмахиваться от сплетен, они, точно ржа, разъедали его душу.
У многих поступок Веры вызвал изумление — ведь со стороны казалось, что она была счастлива. Хороший муж, здоровые дети, работа, которую многие считали «непыльной», уважение коллег, родители живы… чего не хватало? Поди ж ты — взяла и отравилась!
На похороны пришла вся станица. Многие плакали, жалели. Благодаря своей крёстной, которая буквально притащила батюшку к ней в больницу, Вера успела покаяться перед смертью и принять причастие. Её отпели и похоронили рядом с бабушкой Верой, в честь которой и назвали.
На поминках не обошлось без скандала. По обычаю, вещи покойницы мог забрать себе на память кто угодно, но не родственницы. Два платья, сарафан, две блузки, мохеровая кофта и несколько юбок — вот и всё, что осталось от Веры.
Но вышло так, что вещей оказалось меньше, чем желающих взять их себе на память. Власьиха, захапав себе платье и юбку, нацелилась было и на крепдешиновую блузку. Девушке, у которой она пыталась вырвать её из рук стало обидно, и она крикнула:
«Побойся бога, Алёна, ты же Веру всю жизнь ненавидела! А как вещи делить, так ты первая»!
В хате стоял приличный гвалт, но эти слова достигли ушей Анатолия, который всё искал виноватых в смерти жены. К тому времени вдовец был крепко пьян, и схватив у печи ухват, погнался с ним за завизжавшей от ужаса, но не бросившей вещи Алёной…
Прасковья послала сыновей вернуть зятя. Спустя какое-то время присмиревшего вдовца привели. Говорят, что еле оторвали его от Власьихи, ещё бы немного и станичный погост пополнился бы ещё одной покойницей.
После этого пить Анатолий завязал. Работал, как вол, приходил домой и падал. Жёны братьев растили их с Верой детей, как своих.
Через год после смерти дочери умep Пётр Иванович. Стоял в очереди, в сельском магазине, и кто-то из злых баб вспомнил Веру. Что мол, такая-сякая, не пожалела ни детей, ни престарелых родителей. Макарову стало плохо, его положили под дерево, в тенёк. Там он и отошёл, не дождавшись приезда врача.
Прасковья Карповна похоронила его рядом с дочерью, но принимая соболезнования, отвернулась от тех, кто стоял тогда в той очереди. Теперь она почти никогда не снимала платок, и иногда сопровождала свою старшую сестру Устинью в поездках к старцу.
Анатолий, между тем, сменил работу. Как-то в местном кафе к нему подошёл человек в костюме, небольшого роста, и стал живо интересоваться, не нужно ли чего. Лицо его было Анатолию смутно знакомо. Оказалось, что это тот самый человек, который предлагал ему свою помощь, когда Вера умерла в больнице. Оказалось, что он работал в райисполкоме.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — сказал Анатолий.
— Да я в общем-то хотел предложить тебе работу, — сказал человечек.— Если, конечно, интересно. Мне кажется, что как раз для тебя. И зарплата хорошая!
Анатолий принял предложение и стал дальнобойщиком.
Ездил по городам и весям, пока не надоело, но после решил вернуться в родную станицу и остаться там. Тем более, что старшему сыну, Алёшке исполнилось десять лет, а младшему, Аркашке, семь.
Мальчишки любили отца, несмотря на то, что видели нечасто и не были избалованы им. В основном, их воспитанием занималась Клавдия, жена Вериного брата, Юрия. Племянники давно называли её мамой, но Анатолий этого не знал.
Близилось первое сентября — Аркадия собирали в первый класс. В наследство от двоюродных братьев ему досталась форма и ранец. Ботинки отец купил навырост — не угадал с размером.
Накануне вечером, бабушка Прасковья заготовила букеты гладиолусов для всех своих внуков-школьников, и два принесла в дом Анатолия. Когда она собралась уходить, Аркаша подбежал и схватил её за юбки:
— Ба, а мама пойдёт меня провожать?
Прасковья бросила тревожный взгляд на Анатолия, который встал, чтобы проводить её. Возникла неловкая пауза.
— Это он, наверное, Клаву имеет ввиду, — махнула рукой Прасковья, — если хочешь, я скажу ей, думаю, что она с радостью согласится. — ты же не против, Толь?
— Я сам хотел… первый класс всё-таки! Ну, Клава, так Клава, — пожал он плечами.
Когда бабушка ушла, он подозвал сына и отчитал его за то, что он называет тётку матерью.
— Мамка у тебя одна, ясно тебе? — спрашивал он.
— Ясно,— кивал светлой головушкой Аркаша, — я её люблю, но не помню совсем. А Клава такая добрая! Ласковая!
— Эх ты, телятя! — Анатолий обнял и его, и подошедшего Алёшку, — плохо без мамки. Но забывать нельзя!
— Она нас бросила! — сказал вдруг Алёшка, и получив подзатыльник, насупился и ушёл в свой закуток.
Назавтра в дверь им постучала Клава. Она пришла вместе с дочкой Анечкой, у которой на голове красовались два роскошных белых банта.
— А, заходи, Клава, — приветствовал её Анатолий, впуская их с дочкой внутрь.
— Здравствуй, Анатолий, — выдохнула та, — надо же, какой ты сегодня нарядный! Давно тебя таким не видела!
— Значит, ты их сегодня ведёшь? — спросил он, пропустив комплимент мимо ушей.
— Как это я? Аркашка в первый класс идет! Ты разве не с нами?
— Пап, ну пойдём, пожалуйста! — заканючил Аркашка.
— Ну, разве что, до школы вас проводить, дальше не пойду. Мне на работу надо, — соврал он чувствуя себя глупо.
В пиджаке было неуютно, галстук жал. Но если галстук можно было ослабить, то пиджак он снять не мог — сбоку на рубашке было жирное пятно.
Но больше всего его смущали взгляды соседей, которые все вдруг вывалили на улицу, чтобы проводить своих отпрысков к школе. Люди здоровались, улыбались, и в каждой улыбке Анатолий читал насмешку. Впереди вышагивали Анечка с Аркашей, чуть поодаль шёл Алёша, а за ними и Анатолий с Клавдией.
— Я пойду? — не выдержал он возле школы.
— Иди уже, засмеялась Клава.
Клава
Она была добрая женщина и всё понимала. Из всех невесток, она больше всех сблизилась с Верой. Они часто гостили друг у друга, любили поболтать и посмеяться.
Перед тем, как Вере отравиться, Клава стала бояться за подругу. Но она не знала, как ей помочь. Хотя, такой трагедии и она, конечно, не ожидала.
Теперь, глядя на Анатолия, она и жалела и ненавидела его одновременно, потому что знала, как тот своей ревностью обижал жену. Наверное, он и сам это понимал.
Так и не нашёл он своего счастья, хоть в пору работы дальнобойщиком исколесил полстраны, знал заранее: такой, как Вера, ему больше не найти.
Вздохнув, Клава пошла домой — нужно было приготовить еду на несколько дней, а времени было мало. На плите стояла большая кастрюля, в ней с утра на медленном огне варился бульон. Женщина всё рассчитала верно: к её приходу он как раз закипел. Она сняла горячую крышку, и тут сзади её обхватили сильные руки.
Чуть не уронив крышку себе на ноги, Клава закричала:
— Уйди, д у р а к, чуть крышку из-за тебя не уронила! Витька! Уйди, говорю!
— Да ладно, уж и приобнять нельзя, сразу «д у рак», — обиделся Витька, — я может, по-семейному!
— Какой же ты, в самом деле, прилипала! — защищаясь крышкой, как щитом, сказала Клавдия, — уйди, постылый!
— Чего это постылый? Я — парень видный; не смотри, что хромаю. Что надо у меня работает! — гадко засмеялся он.
— И не стыдно тебе, перед родным братом? — качая головой, спросила Клава, — тебе что, девчат мало? Сестру сгубил, теперь меня хочешь?
— Верка сама себя сгубила! Я и не думал, что она такая… пугливая!
— Уходи, ты мне противен.
— Вот и она меня так… противен, говорит, как не стыдно! А чего стыдиться?Юрка твой, вон, ни одной юбки не пропускает! Он тебя не ценит!
— Это не твоё дело! Уходи, cказала! — багровея от гнева, сказала Клава, — не то всем расскажу, какой ты брат!
— Клава! — донесся с улицы голос свекрови, Прасковьи Карповны, — ты дома?
— Да, мама! — откликнулась Клава и поспешила к двери.
— О! А ты чего здесь делаешь? — удивилась женщина, увидев сына сидящим на табурете в доме брата.
— Да так… ногу занозил, вот зашёл к Клаве, — он встал и чмокнув мать в щёку, с нежностью посмотрел на невестку, — она мне вспоможение сделала! Спасибо, Клавочка!
Театрально поклонившись, он пошёл к двери.
— Правда, что ли? — спросила Прасковья у Клавы. Та утвердительно кивнула. Не хватало ещё бедной женщине узнать, что её младший сын врёт ей в глаза.
Когда дверь за ним закрылась, Клава выдохнула.
— Болит душа у меня за Витьку, — опускаясь на табурет, где только что сидел сын, сказала Прасковья Карповна, — мается всё, никак за ум не возьмётся! Хоть бы женщину какую себе нашёл, я бы ей…
— Ему бы работу сначала найти, а так болтается, праздный.. только приключений на свою голову ищет.
Прасковья Карповна удивлённо посмотрела на сноху:
— Так не берут его нигде, инвалид он!
— Мам, то для тебя байки! Ну, прихрамывает малость, ну и что? Как пить и за юбками волочиться Витёк — орёл мужчина, а как работать — инвалид!
— Опомнись, Клава! — Прасковья вскочила было со стула, но после вдруг опустилась обратно, — верно всё говоришь! И у меня те же думки — упустила я Витюшу!
Витька
Витя до пяти лет рос здоровым ребёнком. Поскольку он долгое время был младшим в семье Макаровых, за ним присматривали все — и родители, и старшие братья, и даже старая бабушка Вера, которой шёл девяностый год.
Однажды бабка осталась с ребёнком одна. В тот год выдалась суровая зима, нехарактерная для тёплой Кубани. Дрова в доме кончились, и старуха хотела забежать к соседке, чтобы попросить трошки взаймы. Одевать ребёнка ей было тяжело, но и оставить страшно — вдруг упадёт с печки, расшибётся. На памяти у неё был такой случай, правда и ребёнок был младше.
Недолго думая, бабка приказала мальчику завернуться в одеяло, нахлобучила на него шапку и посадила на санках, во дворе, а сама пошла к соседке.
Поблагодарив добрую соседку за дрова, она вернулась и увидела, что одеяло валяется, а ребёнка нет. Побросав дрова, она бросилась искать, и нашла его, замёрзшего, за сараем, в снегу. А на улице мороз.
Бабушка забрала его, положила на печь и растопила её пожарче, в надежде, что мальчик оттает и «на ём усе заживе». Ни сыну, ни снохе о происшествии говорить не стала — испугалась. Через день у мальчика поднялась температура, пальчики почернели. Только тогда бабушка призналась, что заболталась с соседкой, и мальчик замёрз. Пока ребёнка доставили в больницу, прошло слишком много времени. В итоге ампутировали два пальца на ручке и почти половину ступни.
Малыш постоянно плакал, культя заживала плохо. Как потом оказалось, в больнице занесли инфекцию. Ребёнок чуть не умep, но бабка Вера вымолила его. Сама, правда, вскоре после этого помepла.
Витя отныне стал всеобщим любимцем — лучший кусок ему. От всей работы по дому его освобождали, братья во всём ему уступали.
Но когда у родителей появилась дочка Верочка, всё изменилось. К тому времени Витюше уже было восемь лет.
Однажды он поймал и бросил в люльку сестрёнке гадюку. Но змея уползла, не причинив девочке никакого вреда. В другой раз Виктор, уже будучи подростком, украл у матери золотые-серьги калачи и положил Верке под матрас. Но та нашла их и сама отнесла матери..
Теперь вот, Вера сама наложила на себя руки. Но к удивлению Виктора, её смерть не принесла ему никакого удовлетворения. Если раньше Верка была просто любимицей, то теперь стала просто божеством для родителей. Мать ушла в религию, спятила вместе с тёткой Устиньей, а отец и того хуже — взял и умep.
Все бросили его: братья жили каждый в своём доме, с женами, детьми, и только он, ущербный, жил с матерью, из которой в последнее время и слова не вытянешь. Всё молится, да лбом о пол стучит.
Девки Виктора не воспринимали всерьёз, не любили. Брезговали даже ходить с ним на пруд, куда он звал их кататься на старой отцовой лодке. Однажды он уснул в лодке, в зарослях камыша. И проснулся оттого, что кто-то разговаривал на берегу.
Женщину он узнал сразу, это была его сестра Верка, а мужчина был из пришлых. В станице таких издавна не любили и всячески выдавливали. Пусть хоть с детства живёт, всё равно останется чужаком. Витька быстро определил мужчину по говору.
Это был агроном Гринько, он был отличным специалистом, потому местные его не травили, хотя и должного уважения не выказывали. Бабы и дети дразнили за светлый оттенок кожи и за говор.
— Вера! поедем со мной, прошу! Мне обещают хорошие деньги, дом уже почти построен! — горячо говорил агроном, взяв Веру за руку, — мои обрадуются, я им уже написал!
— Прости, Костя, не поеду я. У меня тут семья: родители, муж, дети. Нет, лучше нам разойтись.
— Вера, подумай! Давай возьмём твоих мальчишек! Я буду заботиться о них как о своих! Хочешь, я сам поговорю с твоими родными?
— Нет… прости, Костя, этого точно не надо, — тихо сказала Вера.
— Отчего же не поговорить? — Виктор выпрямился в лодке в полный рост, — вот он я. Родственник, брат родной! — он спрыгнул в камыши, выбрался на берег и подошёл к Веркиному хахалю вплотную.
— Я люблю Веру, и хочу сделать её счастливой, — сказал мужчина.
— Тю! Дывись, кацап усё, что может, цап! — засмеялся Виктор и завернув здоровый кулак в кукиш, сунул под нос агроному — шиш тебе, а не Вера!
Вера стояла ни жива ни мертва, кровь отхлынула от её лица. Агроном, будуче выше Витьки на целую голову, интеллигентно взял его за рубашку и тряхнул.
— Костя, не надо, он нарочно тебя злит! Тронь его, и за него вся станица встанет! Убьют! — запричитала Вера, схватившись за рукав мужчины.
— Пускай убьют, мне всё равно нет жизни без тебя! — ответил тот.
— Отпусти его ради меня, — умоляла она, — уезжай, Костя, не губи. Пожалей!
Он нехотя разжал пальцы и понурил голову.
— Значит… ты не любишь меня, Вера? — посмотрел он на неё. В серых глазах всё ещё теплилась надежда.
— Нет, не люблю, — не глядя ему в глаза, подтвердила она, — прости меня, Костя!
Тяжело повернувшись, Константин пошёл прочь. Вера пошла в противоположную сторону, вздрагивая от едких шуточек брата, как от ударов кнута. Потом вдруг резко остановилась и развернувшись, крикнула ему в лицо:
— За что ты так меня ненавидишь?
— За «шо», а не «за чито»! Ишь, как забалакала, подстилка кацапская! Вот возьму и расскажу всем, какая ты на самом деле! То-то все подывятся! — измывался он.
— Что расскажешь, что? Не было у нас с ним Не было! — оправдывалась Вера, — Костя он… человек!
— Так я и поверил, — криво ухмыльнулся Витька и занёс над заплаканным лицом сестры трёхпалую клешню: — мужу своему будешь байки травить!
Та же кривая ухмылка блуждала у него на губах и сейчас, спустя четыре года после смерти сестры. Теперь он жалел, что не выполнил угрозу вовремя. Ему хотелось продлить удовольствие, подольше помучить Верку. Кто ж знал, что оно так обернётся!
Он не раз воображал себе лица Анатолия, братьев и особенно родителей, давно вознесших дочь на пьедестал: «Ах, красавица! Ах, отличница! Ах, гордость семьи»!
Внезапно лицо его стало злым. Ведь Вера снова обставила его! Не увидеть ему теперь потрясённых лиц родственничков. Расскажи он правду о Верке теперь, всё может обернуться против него.
Недаром Клава смотрит волчицей! Противный… это он то? Вот притащит ей муженёк срамную бoлeзнь, тогда поймёт, коза, что к чему!
Высадив пассажира на остановке, грузовик поехал дальше, подняв облако пыли.
Высокий мужчина расправил плечи, потянул затёкшие от долгого сидения в тесной кабине мышцы, и, подхватив чемодан, направился к дрожащим в летнем мареве постройкам. По дороге ему никто не встретился. Стояла такая жара, что собакам было лень его облаивать — они все спали, развалившись в тени деревьев и высунув розовые языки.
Мужчина остановился возле увитого виноградной лозой забора, и дернул ручку калитки, но дверь оказалась заперта. Мужчина застыл и стал беспомощно оглядываться по сторонам. Ни души.
Тогда он пошёл к соседям.Толкнул ворота. Незаперто. Пошёл к дому по дорожке.
Заметив его в окно, навстречу ему вышла женщина, высокая и сухопарая.
— Вам кого? — подслеповато вглядываясь в незнакомца, спросила она.
— Тут рядом бабушка Авдотья жила, — кашлянул он.
— Уехала Авдотья. К детям, в город!
— Да, мне, собственно, не сама Авдотья нужна. Мне бы… мне бы Веру Задорожную повидать. Не подскажете, где мне её найти?
— Веру? — удивилась женщина, подняв брови.
— Ну да. Она на ферме работала, в лаборатории. Но там закрыто, я подумал, что..
— Вы кто? — женщина жадно вглядывалась в его лицо.
— Я, в некотором роде… давний знакомый. Доводилось работать вместе, — мужчина поставил чемодан, и несколько раз сжал и разжал кисти рук, — ну так как? Подскажете, где мне найти Веру?
— Пошли, — женщина подвязала косынку и пошла вперёд, — чемодан пока можешь оставить!
Они шли минут десять. Когда постройки остались позади, мужчина заподозрил неладное, а когда увидел раскинувшееся перед ними кладбище, попросил провожатую остановиться.
Он понял, что тяжёлое предчувствие, которое он гнал от себя последние пять лет, оказалось отражением страшной реальности. Это так ошеломило его, что он не мог вымолвить ни слова.
Кое-где, как свечки, тянулись к солнцу стройные кипарисы, шелестели листвой акации. Женщина провела чужака до окружённого кованой оградкой семейного захоронения Макаровых, и сказала:
— Вот, здесь теперь Верочка обитает. Задорожная-то она по-мужу!
— Что случилось? — сдавленно произнёс мужчина, проведя ладонью по могильной плите, на которой были высечены имя, фамилия и даты рождения и смерти Веры, — почему?
— Так у каждого свой срок, хоть Вера и приблизила свой конец, — поправила косынку женщина, и посмотрев на сникшего чужака, поинтересовалась: — надолго к нам, или как?
— Думаю, завтра уеду, — медленно ответил он.
— Остановиться-то есть где? — не отставала она.
— Мне бы комнату до завтра. Я очень устал, — ответил мужчина и сложил молитвенно руки, — а сейчас, прошу вас… оставьте меня с Верой… я сам найду дорогу. Спасибо вам!
— Да пожалуйста! — пожала плечами женщина, — Комнату сдам, до завтра. Два рубля!
— Годится, — рассеяно кивнул мужчина, и проводив назойливую станичницу глазами, обратился, наконец, к Вере.
У него не было с собой ни цветов, ни венков. Всё, что он смог оставить на кладбище, это сбивчивые слова о том, как он жил последние годы ожиданием встречи. Как понял, что она солгала ему, что не любит, чтобы он не подвергал себя опасности.
— Почему ты не дождалась меня, Вера? — целовал он пыльный камень, — ты не могла оставить мужа ради меня… но ради кого ты оставила всех?!
Ответом ему был стрёкот насекомых.
— Прощай! Я никогда тебя не выдам, и никому не отдам,— приложив руку к сердцу, мужчина в последний раз окинул взглядом могилу и побрёл к дому пообещавшей ночлег станичницы.
К его приходу хозяйка поставила самовар и даже выложила на стол баранки и мёд.
— Значит, не брешут люди: и у нашей святой Верочки всё-таки был секрет! — надела она очки, чтобы получше разглядеть гостя.
— Простите, я вас не понимаю, — смутился он.
— Ой, вы знаете, люди такое иной раз напридумывают! — она подставила под носик самовара чашку с заваркой. Налив до краёв, подала гостю.
— Что верно, то верно, — кивнул тот, с благодарностью принимая чай.
— Но, мы с вами так и не познакомились, — кокетливо улыбнулась женщина, — я Алёна.
— Константин.
— Ой! А вы случайно не бывший агроном? Да я же вас знаю! — засмеялась Алёна так громко, что гость вздрогнул, — ой, да вы просто в бороде, вот я и не признала сперва! А вы? Вы меня не помните?
Он равнодушно скользнул по ней взглядом:
— Нет, извините. Плохая память на лица! Я действительно какое-то время работал агрономом, весьма непродолжительное время..
Он опять начал уходить в себя, но Алёна растормошила его:
— Да как же вы могли работать вместе с Верой? Раз ты агроном? Ой, темнишь, дядя!
— Что с ней случилось? — глухо спросил мужчина, пропустив вопрос мимо ушей. Смех хозяйки его раздражал, как и глупые вопросы, — отчего она умepла?
— Отравилась. Между прочим, ходили слухи, что в этом замешан чужак! — в упор глядя на гостя, заявила Алёна и придвинула ему связку баранок, — угощайся! Прошу, расскажи, что у вас там было с Верой!
— Знаете, я, наверное, пойду, — он встал, — где мой чемодан?
— Куда? Мы же только начали знакомство! — обиделась Алёна.
Дальше в меню у неё было креплёное вино. Обычно срабатывало.
«Надо было сразу выставлять, а уж потом наседать с вопросами»! — корила она себя. Ей стало очень обидно не только за себя, но и за всех женщин, которым приходится клянчить любовь. Не всем же быть, как Вера!
— Может быть, останешься? — интимно прошептала она, — я приготовлю ужин, посидим, поговорим, выпьем винца?
— Да нет, мне в город надо, вспомнил об одном деле, — неумело соврал Константин, — это срочно.
— Так автобус теперь только завтра будет!
— Доберусь, как-нибудь, на попутках. Ещё раз спасибо! — сказал он, и выскользнул за дверь.
— Скатертью дорожка! — не выдержав, крикнула она ему вслед.
Не став дожидаться, пока агроном скроется из виду, Алёна пошла на задний двор, отогнула доску и сквозь заросший участок Авдотьи прямиком рванула к дому Прасковьи Карповны.
Сама Прасковья вторую неделю лежала в больнице, в городе. С недавнего времени её терзали сильные боли в спине, и только в областном центре смогли определить заболевание почек. Врачи настаивали на операции, но Прасковья отказывалась, говоря, что не переживёт. В последнее время ей стало лучше, врачи оставили её в покое и даже собирались выписывать.
В отсутствие хозяйки по дому со всех сторон разносился громкий храп — который день здесь пьянствовал сын Прасковьи, Виктор. Он успел поработать на подхвате на буровой, и теперь гордо пропивал заработанное с дружками. Всюду валялись пустые фляги из-под самодельного вина и самогона, а на кровати, скамьях и сундуках вповалку валялись пьяные, зачастую случайные люди. Время от времени, кто-то из них вставал, подходил к столу и будил остальных, требуя продолжения банкета. Из женщин никого не было, поэтому стол напоминал настоящую свалку, над которой вились мухи.
Виктору снилось, что Клава пришла к нему, и загадочно улыбаясь, стала одну за другой, расстёгивать пуговицы на блузке. Мелкие пуговки поддавались плохо, и Витька изнывал от нетерпения. Он хотел ей помочь, но посмотрев на свои руки, похолодел: теперь у него вовсе не было пальцев. Он закричал, и Клава исчезла, он остался один. Теперь какая-то грязная, растрёпанная старуха тянула к нему свои скрюченные пальцы. Вцепилась ими в плечо и затрясла.
— Вставай, Вить! — голос старухи показался ему знакомым.
— Отвали, ворона! Спать хочу.
— К нам тут гость пожаловал, да непростой! Про Верку вынюхивает! — тараторила Алёна.
Витька тотчас проснулся и привстал на локтях:
— Кто? Чего?
— Я говорю: агроном приехал! Помнишь, ты мне за агронома говорил, мол, с Веркой у них шуры-муры! Так вот, туточки он!
— Зачем? — тряхнул башкой Витька, и взяв стоявший у изголовья кувшин с водой, сделал несколько жадных глотков, а остаток вылил себе на голову, отряхиваясь, как пёс.
Брызги полетели на Алёну, и она взвизгнула.
— Не ори, дypa, — поморщился Виктор, — башка и так трещит. Так чего ему надо? Этому… агроному?
— Верку ищет.
— Ах, вон оно чо, — вставая, почесался Виктор, и вдруг пронзительно свистнул:
— Вставай, мужики! Айда чужака щупать!
— А ещё он мне два рубля должен, — шепнула Власьиха.
— Слышали мужики? Чужак Алёне Власьевне чирик задолжал! — подмигнув ей, крикнул Виктор.
— Он на остановку пошёл, попутку ловить! — участливо доложила Алёна, с умильной улыбкой наблюдая, как Виктор опрокидывает в себя рюмку самогона.
— Слышали, мужики? Айда, пока чужак не убёг! — взвился Виктор и сняв со стены отцовскую нагайку, первым пошёл к двери, прорубая себе путь невидимой шашкой. К нему присоединились ещё двое, и все они, сопровождаемые одобрительными выкриками тех, кто не смог оторвать голову от подушки, отправились «учить чужака».
Константин как раз договорился с водителем, и забросив вещи в кузов попутки, сел сам и захлопнул дверь. Увидев это, Виктор выскочил прямо перед машиной и замахал руками.
— Тпрррруууу!
— Ты что это, шурин, совсем ошалел? — высунулся из кабинки шофёр, — завязывай пить, Витёк! Мать пожалей!
— Ух, ты! — присел на корточки Виктор и развёл руки в стороны: — какие люди! Ну, здорово, Толян! Ты хоть знаешь, кого ты к себе в кабину посадил?
— Вить, говорю тебе, иди проспись!
— Это же… это же Веркин полюбовник! — пьяно выкрикнул Витька, стукнув себя в грудь, — ясно тебе? Я за честь твою раде…радею!
Грузовик медленно проехал мимо всей честной компании и выехал на дорогу.
— Эй, Задорожный! — орал вслед ему Виктор, — Верни человечка! Я с ним не договорил!
Когда станица осталась позади, Анатолий съехал на обочину, заглушил мотор и повернулся к пассажиру, который за всё время не произнёс ни слова.
— Это правда? — спросил он у него, — о чём говорил Виктор?
— Я бы очень хотел увести у вас жену, — открыто посмотрел в глаза Анатолию агроном, — но, к сожалению, Вера отвергла меня.
— Так я и знал! — сильно стукнул по рулю Анатолий, — Правду люди говорили! Вы с ней…
— Нет, — поспешил успокоить его пассажир, — между нами было только чувство близости. Но самой близости не было… увы. Я хотел, чтобы всё было честно. Пока она оставалась вашей женой, я не смел касаться её… впрочем она и умерла, будучи вашей женой. Вера — святая женщина, она не заслужила, чтобы её имя было попрано этими… он кивнул в сторону станицы, — свиньями.
— Ну да, так я тебе и поверил, — в глазах Анатолия читалась насмешка и скрытая угроза, — я что, похож на идиoтa? Веру всё равно не вернёшь, но я бы хотел знать правду.
— Нет никакой правды, — упрямо повторил Константин.
Окинув его презрительным взглядом, Анатолий понял, что тот всё равно ничего ему не скажет.
— Куда? — спросил он, борясь с желанием ударить его, причинить ему хотя бы сотую часть боли, которую когда-то испытывал сам, терзаясь подозрениями.
— Мне всё равно, — ответил тот равнодушно, — я могу выйти и здесь. Доберусь как-нибудь.
Было заметно, что соседство с мужем любимой женщины ему также неприятно.
Однако сделав большой крюк, Анатолий всё же привёз чужака на автовокзал. Высадив его и сгрузив вещи, уехал, так и не проронив ни слова.
— Спасибо! — поднял руку Константин.
Вернувшись домой поздно, Анатолий увидел спящую за столом Клаву. Тронул её за плечо.
— Ты так долго сегодня, — потянулась она, взглянув на часы, — а я задремала. Аркаша приболел, высокая температура. Был врач, вот, рецепт оставил.
— Клава, спасибо тебе. Даже не знаю, как бы справился.
— Да ничего, мне ж разве трудно! Я к твоим ребятам привыкла, как к родным, — сказала она, зевнув, и встретившись глазами с Анатолием, опустила взор, — пойду я, поздно уже. Ты, если что, обращайся.
— Хорошо, спасибо. Проводить тебя?
— Да ну, что ты! — тряхнула она головой, — Сама дойду, а то сам знаешь — нашим бабам только дай повод! Расчешут потом до костей!
— Эт точно, — улыбнулся он, отворяя дверь.
На следующий день, температура у сына не спала. Аркаше был нужен постельный режим, и уход, а на работе у Анатолия был аврал. Пришлось идти к Клаве на поклон. Отправив старшего сына в школу, Анатолий добежал до Клавы и стукнул в дверь. Ему никто не открыл, и он постучал настойчивее.
Наконец, за дверью послышался шорох.
— Кого несёт? — услышал он недовольный возглас Клавиного мужа, Юрия.
— Юр, это Задорожный! — крикнул он.
Дверь распахнулась и перед Анатолием возник шурин в мятых семейниках.
— Здорово, Толян! — поморщился он от яркого света, — тебе чего?
— У меня пацан заболел. Хотел твою жену попросить…
— Хотел мою жену! Мою жену хотел! Её и просить не надо, она сама раздвинет, так, Клава?
Послышался тяжёлый вздох, и Анатолию показалось, что он увидел Клаву, только лицо её было как бы в тени. Присмотревшись, Анатолий с ужасом понял, что это не тень. Это сплошной синяк.
— А ну, отойди! — Анатолий оттолкнул шурина от двери и шагнул внутрь дома.
— Клава! Где Анечка?
— В школе, — Клаве стыдилась своего лица, пятилась от Анатолия и закрывалась ладонями.
— Возьми самое необходимое, мы уходим!
— Ща! Разбежался! Да я тебя! — замахнулся на него Юрий, но Анатолий свалил его ударом в челюсть. Тот упал и заскулил:
— Су-у-у-ка! Челюсть сломал!
— Собирайся, Клава! — снова обратился к женщине Анатолий.
— Я не могу, — покачала она головой, — что люди скажут?
— Какая разница. Ты со мной? — протянул он ей руку.
Подумав немного, она оперлась на неё. Вместе они вышли из дома, прихватив только самые необходимые вещи — учебники Анечки и одежду.
Юрий посылал им вслед страшные проклятья.
***
— Раньше то, при Прасковье Карповне, Юрка себе такого не позволял, — прикладывая компресс к заплывшему лицу, жаловалась Клава, — по женщинам ходит, это да.
— А ты чего терпела?
— «Чего терпела» — передразнила его Клава: — у нас ведь как: раз мужчина, гуляй, никто не осудит. А неверных жён только недавно бить камнями перестали!
— Ты боялась что ли? Бросила бы его, да и делу конец. Баба ты справная, красавица, хозяйка хорошая! Да тебя любой за себя возьмёт! Отбоя от женихов не будет!
— Ой, ну спасибо за ласковые слова, Анатолий Фёдорович! Так давно я их не слышала! — опустила глаза Клава.
Вечером, возвращаясь с работы, Анатолий заметил у своего дома станичников. Собирался сход. Люди требовали, чтобы Клава с дочкой вернулась к мужу. Громче всех голосил протрезвевший, и от этого вдвойне злой Витька Макаров.
В дверях он столкнулся с Клавой, которая как раз собралась выйти. Когда она показалась людям, толпа притихла.
— Ой, Клав, неужели это муж тебя так раскрасил? — охнули бабы.
— Значит, поделом! — крикнул злобный старикашка Фильченков, по слухам, уморивший трёх жён, — небось хвостом крутила!
— Неправда! — крикнула Клава и тихо добавила: — неправда. Я была верна своему мужу, чего не скажешь о нём! Девоньки не молчите. Поддержите! Я же знаю всех вас наперечёт, с кем мой Юрка только не спал!
Замужние опустили глаза. Только гулящая девица Тонька восхищённо воскликнула:
— Вот это да! Так их, кобелюк!
— Ну, к тебе-то, кто только не ходил, — презрительно фыркнул на неё Виктор и крикнул: — Клава, вернись домой, не позорь высокоморальный облик советской жены и матери!
— Этот, что ли, облик? — Клава показала на своё разбитое лицо.
Народ зашумел. Мнения разделились.
— Бьёт, значит любит! — захлёбывалась какая-то баба.
— Правильно, Клава! Так их! — басила Тонька, — совсем озверели! Хуже абреков стали! Те небось, так своих жинок не лупцуют!
— Ага, они их сразу убивают! — крикнул желчный старик Фильченков, — да и женщины у них, ни чета нашим, есть понимание, что муж всему голова!
Народ зашумел.
Клава ушла в дом. Притихшие, они с Анатолием и детьми сидели за столом. На улице не утихали злобные выкрики с требованием выдать женщину и ребёнка законному мужу.
— Пап, ты не отдашь им нашу Клаву? — жался к отцу Аркашка.
— Нет, конечно. Они сейчас пошумят и разойдутся, — успокаивал его Анатолий.
В этот момент разбилось окно — внутрь влетел камень, к которому была привязана записка. Анатолий подошёл, развернул, прочёл и положил её в карман, а камень аккуратно положил на подоконник.
— Что там? — встревожилась Клава, — может, нам правда нужно уйти? Не подвергать вас опасности?
— Нет. Мы не сдадимся. Правда на нашей стороне! Сами пусть уходят! — рубанул рукой воздух Задорожный.
Пошумев ещё с полчаса, станичники наконец-то стали расходиться по домам. Беспокойная ночь ушла, стало светать. Стёкол больше не били. Но назавтра Анатолий принял решение оставить детей на всякий случай дома. Сам, как знал, выпросил себе выходной. Вместо выбитого стекла Анатолий приладил кусок фанеры. За новым стеклом надо было ехать в центр, а он боялся оставить Клаву одну.
На следующий день они вместе отвели детей в школу, после чего он взял Клаву с собой в рейс.
— Надо уезжать отсюда, — сказал он ей, — это не жизнь.
— Куда ж уезжать? Здесь у нас крыша над головой, хозяйство… — отвернулась она, глядя в окно на пробегающие мимо бескрайние поля.
— Да хоть куда! Россия большая, — отозвался он, крутя баранку. Клава доверчиво опустила голову ему на плечо:
— А что люди скажут?
— Завидовать будут! — боднул он её щекой и засмеялся. Клаве было больно смеяться и она только улыбалась, придерживая ладонями разбитые щёки.
****
В больнице у кровати Прасковьи Карповны сидела старшая невестка, Настасья. Клава не могла навестить свекровь из-за синяков, что остались на лице. Не хотела расстраивать. К тому же она боялась, что слухи об их разладе с Юрием уже дошли до её ушей и теперь предстоит нелёгкий разговор.
— А что же Клава не пришла? — спросила свекровь, глядя на румяное широкое лицо Настасьи.
— Та, дела у неё, придёт ещё! А может и ты, мама, скорее вернёшься. Витька-то без тебя совсем задурил, — взодхнула Настя, — ты уж, того, давай домой.
— Насть, я наверное, уже не вернусь, — слабо улыбнулась Прасковья Карповна, — у меня просьба к тебе. И ребятам передай. Приглядите за Витенькой. Он, конечно, не сахар, знаю. Но душа у него добрая…
— Что ты говоришь, мам. Ну, к чему? Ты у нас ещё поживёшь! — уверенно заявила Анастасия, — куда мы без тебя? Ты для нас как этот… Мао Цзедун для китайцев!
— Ой, ну Насть, ты как скажешь! — тихонько засмеялась свекровь, но тут же лицо её стало серьёзным, — слушай наказ: держитесь друг друга, поддерживайте… Дом наш с отцом остаётся Виктору, на книжке у нас тысяча пятьсот рублей. Она у Клавы, поделите поровну… не бросайте друг друга… любите. Жалейте…
Анастасия, сжав её руку, внимательно слушала, чтобы потом, слово в слово, передать всё братьям.
— Всё передам, мама, — улыбаясь сквозь слёзы, сказала она, — будьте покойны.
— Спасибо… — прошелестела Прасковья, и с усилием сняла с руки массивное золотое кольцо. Вот, возьми… помни про Витюшу.
На похоронах Прасковьи Карповны, все вроде бы примирились. За одним столом собралась вся большая семья. Вспоминали самые светлые моменты жизни с родителями. Анастасия слово-в-слово передала последнюю волю матушки. Юрий многозначительно посмотрел на жену, но та отвела взгляд.
Когда пришла пора расходиться, Клава снова повернула не в ту хату. Юрий пошёл в опустевший дом, там добавил спиртного, и после пошёл бродить у дома Анатолия, выкрикивая имена жены и дочки. Поняв, что никто не выходит, он запалил остатки самогона и бросил на крышу.
Сгорело почти всё. Хорошо, что Анатолий с Клавой не спали, и почуяв запах дыма, успели спасти детей и документы. Всё добро сгорело. Глядя на бушующее пламя, Анатолий не сожалел. Наоборот, чувствовал какое-то облегчение, словно горел не дом, а его старая жизнь. А когда рухнула крыша, к нему подошёл старший брат Веры и похлопав по плечу, предложил кров.
Несчастье объединяет людей, и погорельцам все помогали кто как мог. Даже Власьиха и та не осталась в стороне — сдала в фонд погорельцев пять рублей.
Вопрос возвращения Клавдии к мужу был снят с повестки: Юрий находился под стражей в ожидании суда. Их развели без проволочек, после чего Анатолий, Клава и их дети покинули станицу.
Узнав, что Клава вышла замуж за Анатолия и супруги купили дом в Новокуйбышевске, Виктор рвал и метал.
По-своему, он любил невестку и наивно полагал, что когда-нибудь она, устав от бесконечных измен мужа, и сама изменит Юрию. С ним. Содержать жену хлопотно и дорого, а такой вариант, иметь любовницу под боком, его бы очень устроил. И наплевать, что брат родной. Сам Бог велел делиться!
Но все мечты оказались разбиты. Всё из-за Верки. Это она настроила Клаву против него!
После очередной затяжной пьянки Виктор, выпроводив собутыльников, почувствовал внутри звенящую пустоту. Думал написать письмо Клаве, но чернила давно высохли, и ручка лишь царапала бумагу. «Обойдёшься», — усмехнулся он, и взяв верёвку, которую купил на рынке в прошлые выходные, пошёл в сарай, чтобы разом со всем покончить.
