Пятьдесят восемь лет — это тот возраст, когда кажется, что про людей ты знаешь всё. Тридцать пять лет в детском саду — сначала воспитателем, потом методистом. Сколько судеб прошло перед глазами, сколько ситуаций было решено, сколько раз я объясняла родителям, что их чада совсем не такие уж ангелы… А тут — на тебе! Собственная семья выдала такой финт, что до сих пор не могу отойти.
Меня зовут Антонина. Живу с мужем Виктором более тридцати лет в трёхкомнатной квартире. Микрорайон спальный, но тихий. Дети выросли, дочка Яна замуж вышла, сын Игорь уехал учиться во Львов, там и остался.
Мы с Виктором привыкли к размеренности — утром он на стройку, я по хозяйству. Пенсия у меня семнадцать тысяч, но при его заработке живём неплохо. Он начальником участка работает уже лет десять, команду знает, объекты серьёзные попадаются.
Вечерами сериалы смотрим, выходные на даче проводим. Шесть соток, дом старенький, но мне нравится там возиться с огурцами и помидорами. Виктор баню топит, мы с соседкой Галиной чай с вареньем пьём, про жизнь болтаем.
Эта спокойная жизнь рухнула прошлой осенью. К нам переехала младшая сестра Виктора Евгения.
Сорок пять лет, всю жизнь в туристической сфере крутилась. В турфирме работала — путёвки продавала, клиентов в дальние страны отправляла. Зарплата у неё была хорошая, плюс скидки на отпуска.
Однокомнатную квартиру в центре снимала за тридцать пять тысяч в месяц, в отпуск в Грецию летала, в магазинах дорогих одевалась.
Мне Евгения всегда казалась немного… как бы это сказать… пустоватой? Приедет к нам на семейные праздники — вся при параде, туфли на каблуках, маникюр, рассказы про богатых клиентов. А мы с семьёй простые люди. Виктор в рабочей одежде ходит, я в джинсах и свитерах. Но вежливо общались, конфликтов не было.
А потом фирма её накрылась. Скандал, банкротство, сотрудников на улицу. Евгения осталась без работы, без денег, а съёмную квартиру пришлось оставить — нечем платить стало.
— Тоня, она же моя сестра, — говорил Виктор, когда я засомневалась насчёт переезда. — Куда ей идти? На вокзале что ли ночевать будет?
Конечно, согласилась. Семья есть семья. Да и места у нас хватало — освободили комнату, диван раскладной, шкаф для вещей. Думали, на месяц-два, пока работу новую не найдёт.
Первые недели прошли тихо. Евгения с утра до вечера резюме рассылала, на собеседования ездила. Я старалась ей помочь — завтраки готовила, стирала, телевизор тише делала, когда она по телефону с работодателями говорила.
Но работы всё не было. В туризме после пандемии бардак творился, многие компании позакрывались. А Евгения, привыкшая к хорошей зарплате, на что попало идти не хотела.
— Я не буду за двадцать тысяч горб гнуть, — заявляла она. — У меня опыт с клиентами огромный. Найду что-то достойное.
Только время шло, а достойного не находилось.
И тут я начала замечать странности. То Евгения целый день вялая лежит, в потолок смотрит, жалуется на депрессию. То вдруг оживится — макияж наведёт, платье нарядное наденет и на полдня исчезнет. Говорит — в центр занятости, к психологу, к подруге за советом.
Возвращается с пакетиками. То тушь новую купит, то кофточку модную, то в кафе покушает. А денег у неё вроде как нет.
— Откуда у неё средства? — спрашиваю у Виктора.
— Наверное, накопления тратит, — пожимает плечами. — Или подруги помогают. Ты же знаешь — у неё круг общения другой, богатые знакомые остались.
Я не стала копать глубже. У каждого свои секреты, свои способы в трудные времена выкручиваться.
В первых числах ноября собралась в торговый центр — хотела Виктору свитер к дню рождения прикупить. Седьмого ноября ему пятьдесят девять исполняется. Решила заодно себе джинсы новые посмотреть — старые совсем износились.
В кошелёк десять тысяч сунула — это часть пенсии, которую я всегда на подарки к праздникам откладываю. Новый год на носу, внукам подарки покупать надо, да и себе что-нибудь к празднику.
Субботу целую в торговом центре провела. Виктору свитер кашемировый красивый выбрала — серый, с V-образным вырезом. Он такие любит. Себе джинсы тёмные нашла и ботинки удобные на низком ходу. Внуку Максиму спортивный костюм присмотрела, внучке Еве — куклу. Потратила шесть с половиной тысяч примерно, значит, остаться должно было три с половиной.
Домой вернулась часов в семь, уставшая, но довольная покупками. Евгения уже дома была — сидела в зале, телевизор смотрела. Говорит, что с собеседования вернулась, но ничего путного не предложили.
Пакеты в коридоре оставила, прошла на кухню — чай поставить. Сумку на стол положила, пошла в ванную руки помыть, лицо освежить.
Потом ужин готовить начала. Курицу из холодильника достала — хотела суп сварить. Картошку почистила, морковку натёрла.
И только когда всё на плите поставила, вспомнила про деньги. Хотела посчитать точно, сколько осталось.
Подошла к сумке, кошелёк достала — а там пусто! Совсем пусто! Ни трёх с половиной тысяч, которые должны были остаться, ни копеечки, ничего!
Сначала не поверила. Ещё раз посмотрела — может, в другом отделении лежат? Нет, ничего. Всю сумку перетрясла — вдруг выпали? Под стол заглянула, в пакеты с покупками залезла. Пусто.
Потом вспомнила: кошелёк весь день со мной был. В сумке лежал, сумка через плечо висела. Ни разу не выпускала из рук, кроме как в примерочных — но там сумку на крючок вешала, не на пол ставила.
Единственный момент, когда сумку оставила без присмотра — это дома, на кухне, когда в ванную пошла. А Евгения как раз в это время на кухне была.
Всю ночь глаз не сомкнула. Ворочалась с боку на бок, мысли в голове крутились. Может, правда где-то обронила деньги? Но в душе уже точно знала — Евгения взяла. Только как такое можно даже подумать? Сестра мужа, родной человек, не воровка какая-то с улицы.
Утром смотрела на неё за завтраком — обычная, спокойная. Кофе попивает с бутербродом, чаты читает, планы на день строит. Говорит — опять на собеседование поедет, в агентство недвижимости теперь. Никаких признаков волнения, вины, совести.
А на следующий вечер случилось то, чего я никак не ожидала.
Прихожу на кухню ужин готовить — а Евгения уже сидит за столом. И передо мной лежит стопка знакомых купюр. Те самые три с половиной тысячи.
— Антонина, — говорит она, не поднимая глаз от стола. — Я взяла. Извини, не знаю, что на меня нашло…
У меня в горле пересохло моментально. Сердце застучало так, что в ушах звенеть начало.
— Зачем? — только и смогла выдавить.
— Деньги очень нужны были, — пожала плечами Евгения. — Ну очень. Думала, ты решишь, что где-то потеряла.
— Но ты же понимала, что это воровство?
— Ну да, понимала, — кивнула она так просто, будто о погоде речь. — Но выбора не было особого.
Сижу, слушаю её — и не верю ушам. Передо мной сидит совершенно чужая тётка — равнодушная, спокойная, будто ничего особенного не произошло.
— На что потратила? — спрашиваю.
— Да на разное, — отмахивается. — В салон красоты сходила — стрижку обновила, маникюр сделала. Понимаешь, совсем без денег сидеть — это унизительно.
Унизительно! А красть у родственников — это, выходит, нормально.
— Женя, — начинаю осторожно, — но мы же тебя кормим, у тебя крыша над головой есть, коммунальные ты не платишь…
— Ага, — фыркает она. — Как приживалка какая-то. Спасибо, конечно, что приютили, но хочется хоть немного независимости почувствовать.
— Но откуда тогда сейчас деньги взялись, чтобы вернуть?
Евгения отвела глаза:
— Не важно откуда. Главное — вернула же.
Не знаю, что сказать. Вроде деньги вернула, извинилась. А внутри всё кипит от понимания того, что близкий человек спокойно залез в мой кошелёк, потратил на свои прихоти, а потом ещё и у кого-то деньги доставал, чтобы замести следы.
— Виктору рассказывать будешь? — спрашивает Евгения.
— Не знаю пока, — честно отвечаю.
— Лучше не надо, — говорит она уже не просящим, а требовательным тоном. — Зачем его расстраивать? Деньги же вернулись, никто не пострадал.
В её голосе даже не просьба звучала — приказ. Будто я была обязана молчать о том, что стала жертвой воровства в собственном доме.
Следующие дни прошли в какой-то нереальной атмосфере. Евгения ведёт себя как ни в чём не бывало — завтракает, ищет работу.
А я хожу по дому и чувствую себя чужой. Каждый раз, глядя на неё, вспоминаю тот момент — как равнодушно она положила на стол украденные деньги.
Хуже всего было то, что рассказать некому. Виктор работает с утра до вечера, приходит выжатый как лимон, ужинает и сразу спать ложится. Подругам? Но как объяснить ситуацию, не выставив Евгению в плохом свете? А она ведь семья, сестра мужа.
А потом Евгения начала меняться. Сначала незаметно, потом всё явнее.
Колкости пошли — якобы в шутку, с улыбочкой, но с ядом.
— Тоня, а память у тебя что-то стала дырявая, — бросает она за ужином. — То ключи потеряешь, то ещё что-нибудь. Возраст, наверное, сказывается…
Или вот так:
— Хорошо тебе повезло с Виктором — терпеливый мужик попался. Не каждый станет жену терпеть, которая постоянно что-то теряет, забывает…
Молчу, а внутри всё бурлит. Она мою порядочность против меня же использует — знает, что мужу про кражу не расскажу, и позволяет себе эти гнусные намёки.
С каждым днём наглеет всё больше. Видит, что я молчу, и чувствует полную безнаказанность. Как издевается, наглая.
И вот в воскресенье за обедом Виктор озадаченно говорит:
— Странная история у меня случилась. Вчера хотел в магазин сходить, полез в куртку — а там денег нет. Тысяча гривен была одной купюрой, точно помню. Думаю — может, сам где-то потратил и забыл?
— А может, и правда потерял? — осторожно спрашивает Евгения.
— Не знаю, — качает головой Виктор. — На работе начальник недавно то же самое рассказывал — мол, деньги пропали, всех рабочих подозревал. А потом вспомнил, что сам их жене отдал.
Я молча слушаю и понимаю — это тоже Евгения. Тысяча гривен, конечно, не три с половиной, но факт остается фактом.
— Виктор, — не выдерживаю я, — а может, ты их не терял? Может, кто-то взял?
— Кто же? — удивляется муж. — Мы втроём живём.
— Ну… — я многозначительно смотрю в сторону Евгении.
— Тоня! — возмущается Виктор. — Как ты можешь такое думать? Мы Женю кормим, поим, крышу над головой дали! Да и вообще она моя сестра, порядочный человек!
— Тогда скажу прямо, — решаюсь я. — У меня тоже деньги пропали. Три с половиной тысячи.
— Да? — Евгения поднимает глаза от супа и смотрит на меня с деланым удивлением. — А может, у тебя просто с памятью проблемы начались? Сначала про мужнины деньги фантазии, теперь про свои. Или ты хочешь меня выгнать и поэтому наговариваешь?
Чувствую, как лицо заливает краской. Виктор смотрит на меня вопросительно, ждёт объяснений.
— Никто ничего не придумывал, — говорю, стараясь голос ровным держать. — Деньги действительно пропали. Но потом она их вернула!
— Ну конечно, — усмехается Евгения. — Очень удобная позиция. Обвинить человека, который и так в тяжёлой жизненной ситуации находится.
— Тоня, — мягко говорит Виктор, — Зачем Жене воровать? Ей деньги не нужны — мы её кормим, одеваем…
Смотрю на него и понимаю: он колеблется. Не знает, кому верить — жене или сестре. А Евгения сидит напротив с еле заметной улыбочкой победителя.
— Знаешь что, — встаю из-за стола, — разбирайтесь тут без меня.
— Тоня, ты куда? — зовёт Виктор.
Но я уже иду в спальню — чемодан доставать. За стеной слышу их приглушённые голоса — он что-то спрашивает, она объясняет. Наверняка рассказывает, какая я стала подозрительная и неадекватная.
Через час была готова к отъезду. Виктор пытался меня остановить:
— Тоня, ну что ты делаешь? Как ребёнок ведёшь себя! Давай спокойно сядем, поговорим…
— О чём говорить? — отвечаю. — Ты не знаешь, кому верить. А я правду знаю. И доказывать её не собираюсь.
— Но куда поедешь?
— К Яне. У дочери побуду, пока вы тут не разберётесь.
Яна встретила меня с удивлением на лице, но вопросов не задавала. Сразу поняла — мама в расстроенных чувствах, значит, надо просто рядом быть.
Три дня у неё прожила. С внуками Максимом и Евой возилась, готовила, квартиру убирала. А мысли всё время к дому возвращались — к Виктору, к этой дикой ситуации с Евгенией.
На четвёртый день звонит муж. Голос у него какой-то странный — усталый, растерянный, виноватый.
— Тоня, — говорит он сразу, без долгих предисловий, — Женя ушла.
— Как это ушла?
— Вещи собрала и ушла. Записку оставила на столе.
— Что в записке?
Виктор молчит секунд десять, потом тяжело, с болью выдыхает:
— Призналась. Что действительно твои деньги взяла. И мои тоже. И что мне наврала, когда сказала, что ты всё выдумываешь.
Молчу, информацию перевариваю.
— Тонька, ну прости меня, — продолжает муж. — Должен был тебе сразу поверить. Без всяких там сомнений и колебаний.
— А что ещё в записке написала?
— Стыдится, пишет. Что не знала, как без работы жить, без поддержки. И ещё больше стыдится того, что пыталась вину на тебя свалить. Прощения просит, если сможешь простить.
Сижу на Яниной кухне, в окно гляжу — деревья голые стоят, ноябрь всё-таки. И вдруг чувствую облегчение. Не торжество какое-то — именно облегчение. Правда наконец вышла наружу.
— Домой возвращайся, — просит Виктор. — Очень прошу.
На следующий день собралась и поехала. Дом встретил тишиной и пустотой. В Евгенииной комнате ничего не осталось — только слабый запах её духов витал.
Виктор ждал меня с букетом хризантем из ближайшего ларька.
— Прости, что в тебе усомнился, — говорит, обнимая. — Такого больше не будет.
— Посмотрим, — отвечаю.
Вечером сидели на кухне, чай с печеньем пили. Виктор рассказывал, что происходило дома после моего отъезда.
— Первые два дня она обычно себя вела. А потом какая-то странная стала — то плачет, то на всех злится. Говорила, что все против неё ополчились, что никто её положения не понимает.
— Ну а дальше что?
— А утром встаю — её нет. Только записка на кухонном столе лежит.
— Дай прочитать.
Виктор достал из кармана рубашки сложенный в четыре раза листок:
— Сама посмотри, если хочешь.
Взяла записку, развернула. Почерк у Евгении красивый, аккуратный — как у человека с хорошим образованием.
«Антонина и Виктор, я не знала, как дальше жить без работы, без денег, без всякой уверенности в завтрашнем дне. Стыдно за то, что ваши деньги брала. Ещё стыднее за то, что потом пыталась вину на Антонину свалить. Не понимаю, как я до такого дошла. Отчаяние, наверное, людей подлыми делает. Прости, если сможешь. Не ищите меня — как-нибудь сама устроюсь. Евгения.»
Сложила записку, на стол положила.
— Знаешь, а ведь глупо получилось у неё, — сказала я, неожиданно для себя.
— В каком смысле? — удивился Виктор.
— Да в прямом. Из-за каких-то четырёх с половиной тысяч гривен лишилась дома, халявной еды, крыши над головой. Это тупость или наивность — не понятно. Но выгнать себя после такого, да ещё и обвинений, что у меня память плохая и вообще я её хочу выставить… Надо было так и поступать с самого начала — пусть выкручивается сама как хочет.
— Может, дошло наконец, что натворила.
— Поздновато дошло. После того как меня во лжи обвинила.
Помолчали, чай допивали. За окном снег начался — первый в этом году, крупный и мокрый.
— А знаешь, что меня больше всего поразило? — говорю. — Не сама кража. А то, как спокойно она призналась в первый раз. Будто речь о мелочи какой-то шла, а не о воровстве.
— Может, для неё это и была мелочь.
— Вот именно. А для меня — удар. По доверию, по всем представлениям о том, какими отношения между людьми должны быть.
Виктор накрыл мою руку своей ладонью:
— Зато теперь я точно знаю — тебе всегда верить надо. Без всяких сомнений и колебаний.
— Надо, — согласилась я. — Потому что за тридцать лет брака ни разу тебе не соврала.
Это была правда. И Виктор это прекрасно знал.
Полгода уже прошло с тех событий. Евгения не появлялась, не звонила, даже на Викторов день рождения не поздравила. Он иногда пытается её через общих знакомых разыскать, но безуспешно. Растворилась в большом городе.
Думаю о ней иногда. Интересно, нашла ли работу? Поняла ли наконец, что поступила неправильно? Или до сих пор считает, что все вокруг виноваты в её проблемах, а она просто жертва обстоятельств?
Ответов на эти вопросы, наверное, никогда не узнаю.
Зато точно знаю другое: больше никогда не буду своим спокойствием жертвовать ради чужой лжи. Молчать не стану, когда меня в том обвиняют, чего не делала. И в собственной правоте сомневаться не буду, если точно знаю — права.
А вы когда-нибудь сталкивались с подобными ситуациями? Что бы вы сделали на месте героини, когда близкий человек так вероломно поступает?
