— Ну а что я должна была делать? — с нажимом спросила Валентина Петровна, усаживаясь за кухонный стол, будто уже давно тут хозяйничает. — Я продала дачу. Деньги — Виктору. Он бизнес развивает, а не в огороде ковыряется. А жить-то где мне теперь, Аделина?
Аделина стояла у раковины, судорожно крутя кольцо на безымянном пальце. Оно натирало кожу, но снять его она не решалась. Вот так всё и начинается. С невинных вопросов, с «а где мне жить».
— В своей квартире, Валентина Петровна, — тихо, но внятно ответила она, не оборачиваясь.
— А я что, по-твоему, в коробке должна прозябать, как старая мышь? Павлик мне сам говорил: «Мам, если что — у нас места хватит». Вот и пришло «если что».
— Он это в двадцать пять сказал, — сухо уточнила Аделина, повернувшись. — И, между прочим, тогда мы только встречались.
— Всё равно сказал, — нахмурилась свекровь. — И я свои уши зря не развешиваю. Павлик у меня слово держит.
— Ага, особенно когда ты рядом, — пробормотала Аделина и с силой закрыла шкафчик. Дверца громко хлопнула. — Простите. У меня просто… нервы.
— Нервы у неё! — свекровь всплеснула руками, как будто играла на сцене в дешёвой драме. — А у меня, значит, железобетон, да?
Ты же сама выбрала драму, Валя. Только забыла, что я теперь в главной роли.
— Где Павел? — резко спросила Аделина, уже без попытки быть вежливой.
— На работе, где ж ещё. Деньги зарабатывает, пока ты тут, видимо, на нервах, — с ехидцей усмехнулась Валентина Петровна.
— Ага. А вы — на «нервах» у нас с самого утра, — Аделина подошла ближе. — Я не могу вам запретить сюда приезжать, это правда. Но я имею право знать, вы к нам — просто в гости или с чемоданом?
— Без чемодана приехала. Но не надолго. Думала, может, помогу вам — по хозяйству, по дому…
— У нас всё под контролем, — оборвала её Аделина, глядя прямо в глаза. — Это наш дом. Мы тут вдвоём. И мы не просили помощи.
Молчание повисло между ними, густое, как пар от только что закипевшего чайника. Потом Валентина Петровна заговорила, глядя куда-то в сторону:
— Ты меня выгоняешь?
— Я вас не звала.
— Павлик мой сын, — напомнила она ледяным тоном. — Это его дом тоже.
— Конечно. Но жить здесь — не значит командовать здесь.
— Ты меня боишься, — сказала свекровь вдруг мягко, даже ласково. — Боишься, что я его у тебя заберу. Что я лучше знаю, как надо жить.
— Я боюсь, что вы уже это сделали, — ответила Аделина, почти шёпотом. — Только не напрямую. Через вину. Через «он же сын», «она же мать».
Она отвернулась и вытерла слезу, быстро, по-боевому.
— Я устала. Я устала быть у вас между молотом и наковальней.
— А ты попробуй быть самой наковальней, — хмыкнула Валентина Петровна. — А не этой вашей жертвой вечной. Глядеть тошно, честное слово.
— Тогда не смотрите, — Аделина резко развернулась. — Вот дверь. За ней улица. За улицей — такси. Или троллейбус, как вам удобнее.
— Павлик всё равно скажет своё слово, — уже с вызовом сказала свекровь. — И ты знаешь, что он выберет.
Аделина посмотрела на неё долго, почти спокойно.
— Знаю, — ответила она. — Вот только на этот раз я скажу первой.
Павел вернулся поздно. Он снял пиджак, помолчал у порога и, не заходя на кухню, спросил:
— Ты ей сказала?
— Сказала, — ответила Аделина, сидя в темноте, обняв колени. — Она ушла. Но обещала вернуться с тобой.
Павел молча сел рядом. Он не касался её — просто сидел. Воздух между ними был ледяным, как в погребе.
— Почему ты сразу не сказал, что она продала дачу? — спросила она, не глядя.
— Я не думал, что она правда к нам поедет, — пробормотал он. — Думал, временно… Пока Виктор квартиру не подыщет.
— Временно? — Аделина вскинула голову. — А ты с ней временно жил до тридцати?
Он помолчал. А потом ответил, устало:
— Я не знал, как тебе это сказать. Знал, что будет взрыв.
— Ну, поздравляю. Взрыв — это мягко сказано.
Они замолчали. Только холодильник тихо урчал в углу, как будто комментировал происходящее. Павел оперся локтями на колени, уставился в пол.
— Ты хочешь, чтобы она жила с нами? — спросила Аделина наконец. — По-честному.
Он посмотрел на неё впервые за вечер. Взгляд был виноватый, но твёрдый.
— Нет. Но я не могу её бросить.
— Тогда скажи ей это сам. Скажи вслух. При мне. Иначе… — она встала. — Я соберу вещи. Я не буду жить в доме, где меня спрашивают последней.
Он резко встал и перехватил её за руку.
— Подожди. Подожди, не надо так. Я поговорю с ней.
Валентина Петровна вернулась на следующий день. Без чемодана, но с надменной улыбкой.
— Я решила. Не буду вам мешать. Просто иногда буду приезжать — дышать воздухом. Ну, как на даче, помните?
Аделина посмотрела на неё, потом на Павла. Его лицо было как у школьника, которого только что поймали на списывании.
— А воздух, Валентина Петровна, вы где брать будете — в спальне или на кухне? — спокойно, но сдержанно спросила Аделина.
— Не начинай, Адель, — пробормотал Павел, — она просто хочет…
— А я хочу — жить. В своём доме. Со своим мужем. Без ежедневных визитов, проверок и нравоучений.
— Тебя никто не держит, — спокойно сказала Валентина Петровна. — А меня — вы тут не выгоните. Это дом моего сына.
— Тогда пусть твой сын и решает, кто здесь живёт, — сказала Аделина, медленно снимая кольцо и кладя его на стол. — Но без меня.
***
Всё было, как обычно, но всё было иначе.
Аделина ушла не сразу. Она выехала к подруге — на два дня. Павел не звонил. Не писал. Только Виктор набрал через день.
— Ты что, с ума сошла? — возмущённо начал он. — Мать ночует у меня. Я ей говорил — не лезь, ну ты ж её знаешь. Но и ты хороша. Кольцо на стол? Это по-взрослому, да?
— По-взрослому — это жить в мире, где меня слышат, — тихо ответила Аделина. — А не в доме, где за меня всё уже решили.
На третий день она вернулась. Без предупреждения. С ключами. С холодом внутри, как после наркоза.
В доме было пусто. Только на кухне — звук: микроволновка, чьи-то шаги. И голос.
— …я же сказала ему: или она, или я, — Валентина Петровна, с довольной ухмылкой, говорила кому-то по телефону.
Аделина не вошла. Стояла в прихожей, слушая.
— Нет, он, конечно, мямлит… Но я вижу — мой мальчик со мной. Он ждал, когда она уйдёт. Он не скажет, но я-то знаю. Он просто благодарен. За всё. За жизнь. За дом. За любовь.
А ты знала, Адель. Знала, что она не сдастся. Не уступит. Даже если обнимет тебя на прощание — в тот момент она уже точит вилку за спиной.
Аделина вошла резко.
— Можете не вешать трубку, Валентина Петровна. Я ненадолго.
Свекровь вздрогнула. Потом медленно подняла голову. И улыбнулась.
— А ты что здесь забыла?
— Тишину. И мужа, если ещё остался.
— Муж? — переспросила Валентина Петровна и положила телефон. — Он не ночевал. Уехал. Думает.
— Пусть думает. Только не тут. Тут теперь будут жить люди. Не марионетки.
— Ты себя к людям причисляешь, Аделина? — с холодной насмешкой спросила она. — Ты — обычная хищница. Хотела оторвать сына от матери, создать свой уют, свои правила…
— Я хотела семью, — перебила её Аделина. — Без диктатуры. Без твоих «я лучше знаю». Ты не мать — ты вирус. Паразит. Который притворяется заботой.
— Ах вот как… — Валентина Петровна встала, шагнула ближе. — Значит, я вирус? Я, которая вырастила его одна, пока ты ещё в пелёнках…
— А он вырос, Валя, — резко сказала Аделина. — Проблема в том, что ты — нет.
Вошёл Павел. Тихо, будто крался. И застыл.
— Павел, — Аделина повернулась к нему. — Ты знал, что она говорит обо мне за спиной?
Он молчал.
— А ты знал, что она теперь «или она, или я»?
Он кивнул. Медленно.
— И что ты выбрал?
Павел посмотрел сначала на мать. Потом на жену. Потом — в пол.
— Я… я не могу…
— Отлично, — спокойно сказала Аделина. — Тогда выберу я.
Она подошла к столу, взяла кольцо. Сжала в кулаке. Потом посмотрела на Павла — прямо, впервые за долгое время.
— Ты знаешь, я тебя не ненавижу. Я жалею. Что позволила вот этому, — она кивнула в сторону Валентины Петровны, — съесть нас изнутри. Без боя.
— Павлик! — закричала свекровь. — Не дай ей уйти! Ты же любишь меня!
— Любовь — это не цепи, мама, — тихо сказал он. — Это воздух.
Аделина пошла к выходу.
— Я больше не вернусь. Не потому что боюсь тебя, Валентина Петровна. А потому что я наконец — уважаю себя.
Дверь хлопнула. В доме стало непривычно тихо. Даже холодильник замолчал.
