Елена сидела за кухонным столом и наблюдала, как двадцативосьмилетняя Марина, дочь Романа от первого брака, с преувеличенной осторожностью — словно чашка была раскалена добела — берёт её в руки.
— Ну, конечно, тётя Лена у нас командует, будто родилась здесь.
Эта фраза повисла в воздухе. Острая, как заточенный клинок.
Елена замерла. Её пальцы сами собой стиснулись в кулаки под столом.
Она вспомнила, как натирала полы в этом доме в их первую совместную зиму, добиваясь идеального блеска, чтобы покойная мать Романа не нашла повода для упрёка. Вспомнила, как заботилась о его больном отце — кормила его мягкой пищей с ложечки, постоянно поворачивала, чтобы не допустить пролежней. А потом хоронила обоих его родителей, одного за другим.
— Да, Лена у нас вроде как гостья, хотя и живёт здесь целых пятнадцать лет, — спокойно и совершенно равнодушно поддержал дочь Роман.
Гостья?!
Елена медленно подняла глаза и посмотрела на мужа.
— Что ты сказал? — только и смогла выдохнуть она.
Вадим, их пятнадцатилетний сын, длинный и угловатый, поднял голову от своей тарелки. Он был точной копией отца, но глаза — чистые, как небо, — унаследовал от матери. Они смотрели с удивлением и полным непониманием.
— Пап, ты о чём вообще?
Роман пожал плечами:
— О чём, о чём. О том, что это дом, построенный моими предками. Мой дед его начинал, отец заканчивал. Теперь он принадлежит мне.
А я что? Придаток к дому? Удобный бонус?
— Я вообще-то живу здесь пятнадцать лет! — Елена встала настолько резко, что стул с грохотом упал на пол.
— Ну и что из этого? — Марина позволила себе усмешку. — От этого он твоим не станет. Тут каждая доска — дедушкино наследство.
А где же её, Елены, бессонные ночи? Когда она вскакивала к больному свёкру в три часа ночи? А её руки — потрескавшиеся от постоянной стирки, уборки, готовки? А её жизнь — полностью отданная этим стенам, этой семье?
— Гостья, — медленно, по слогам повторила Елена.
И в этот момент её накрыло осознание. Жестокое, бьющее наотмашь.
Они все так думают. Роман. Его дочь. Возможно, даже соседи и друзья. Все эти долгие годы — пятнадцать лет! — она была не женой, не хозяйкой. Она была временной прислугой. Очень удобной. Абсолютно бесплатной.
Но прислугой.
— Мам? — Вадим поднялся, подошёл к ней. — Мам, что происходит?
— Ничего, Вадик. Всё в полном порядке.
Но ничего хорошего не было. И быть не могло. Потому что дом, который она искренне считала своим, оказался чужим. Он никогда не был её домом.
Три дня Елена хранила молчание. Не потому что злилась — нет. Просто внутри была пустота. Словно кто-то выключил свет в самой душе.
Роман поначалу не замечал перемен. Мужчины редко обращают внимание на то, когда женщина полностью уходит в себя. Он завтракал — она подавала. Он просил выгладить рубашку — она гладила. Всё шло как всегда.
Вот только всё было не так, как всегда.
Елена больше не напевала весёлых мелодий во время готовки. Не рассказывала, как прошёл её день. Не интересовалась его делами.
— Мам, ты заболела? — спросил Вадим на четвёртый день.
— Нет, сынок. Я совершенно здорова.
Но это была ложь. Елена болела. Только эта болезнь не лечилась никакими таблетками. Внутри неё что-то безвозвратно сломалось.
Зачем прикладывать усилия, если ты — всего лишь гостья?
Гости не перешивают шторы. Не занимаются посадкой новых цветов. Не выбирают обои. Гости живут аккуратно, стараясь не оставить после себя следов.
И Елена начала жить как гостья.
Она перестала переставлять мебель — не её дом, в конце концов. Перестала покупать новые банные полотенца — зачем тратиться на чужое хозяйство? Перестала печь свой фирменный пирог по воскресеньям — гости не пекут пирогов.
— Лена, а где сегодня мой любимый яблочный пирог? — удивился Роман в воскресенье.
— Не успела, — коротко ответила она.
— Как не успела? Ты же всегда пекла его.
— Всегда — это когда я думала, что живу в своём доме. А гости не обязаны заниматься выпечкой.
Роман нахмурился, но благоразумно промолчал. Мужчины не любят разбираться в женских «капризах». Подумаешь, настроение испортилось. Пройдёт.
Но это не проходило.
Елена словно растворялась.
И дом тоже менялся. Медленно, но неотвратимо. Цветы на подоконниках начали вянуть — Елена поливала их строго по расписанию, но больше не разговаривала с ними, не пересаживала. Они это чувствовали и угасали.
Холодильник стремительно пустел. Елена покупала только самый необходимый минимум. Никаких излишеств, никаких деликатесов. Зачем? Гости не тратят свои деньги на хозяйскую роскошь.
— Мама, а можно я приведу Алису на ужин? — спросил Вадим. У него появилась девушка. Очень милая, скромная.
— Конечно. Только не забудь предупредить папу. Это ведь его дом.
Вадим растерялся:
— Мам, что с тобой? Ты говоришь как-то странно.
А что в её словах было странного? Просто правда — она порой больно режет слух.
Елена готовила ужин для визита Алисы. Простой, без единого изыска. Картофель, котлеты, лёгкий салат. Даже торт не купила — не принято гостям приносить торты в чужой дом.
И тут к ним без предупреждения нагрянула Марина. Как всегда — без звонка. Хозяйская дочь имеет на это полное право.
— О, семейный ужин! — Она окинула стол презрительным взглядом. — Ну и скромненько тут у вас. Я помню, бабушка такие застолья устраивала! А тётя Лена, видимо, не умеет.
— Умею, — тихо произнесла Елена. — Просто не считаю нужным. Гости не устраивают праздничных застолий в чужом доме.
Марина внезапно замолчала. Впервые за долгие годы.
— Мам, пойдём выйдем, поговорим, — Вадим поднялся из-за стола.
Но Елена покачала головой:
— О чём нам говорить, сынок? Всё давно предельно ясно. Дом принадлежит твоему отцу и его дочери. А мы с тобой здесь всего лишь временно.
— Как временно?! Это мой дом! Я здесь родился!
— Ты родился. А дом — не твой. Спроси у своего отца.
Вадим повернулся к Роману. Глаза его горели. Пятнадцатилетняя обида и ярость — это страшно.
— Пап, это правда?
Роман молчал. И это молчание было куда красноречивее, чем любые слова.
— Значит, правда, — выдохнул Вадим. — Значит, мама права.
Он стремительно вышел из кухни. Громко хлопнула дверь его комнаты.
Алиса тихо собралась и ушла. Марина тоже поспешила исчезнуть — видимо, наблюдать семейные разборки в планы не входило.
Остались они вдвоём. Роман и Елена. Пятнадцать лет вместе. И вдруг — абсолютно чужие.
— Лена.
— Что?
— Ну зачем ты так себя ведёшь? Я же не со зла сказал про гостью.
— А как? Как, по-твоему, ты сказал?
Он ничего не ответил. Потому что ответа просто не было.
Елена убрала со стола. Помыла посуду. Привела кухню в идеальный порядок. Всё как обычно. Только внутри неё уже полностью созрело решение.
Гости не остаются навсегда. Гости уезжают.
Елена проснулась в пять утра.
Она встала, прошла на кухню. Поставила чайник. Села за стол. И взяла ручку, чтобы написать.
«Роман».
Больше ничего не шло. Как обращаться к человеку, с которым прожила пятнадцать лет?
«Роман. Я пишу тебе, потому что говорить больше не получается. Ты не слышишь. А может быть, просто не хочешь слышать.
Помнишь нашу первую зиму? Я натирала полы воском до боли в коленях. Твоя мать следила, чтобы не было ни единого пятнышка. «Надо приучать», — говорила она. И я приучалась. К этому дому. К его запахам, скрипам, привычкам.
Помнишь, как твой отец тяжело заболел? Я поднималась к нему по три раза за ночь. Переворачивала, чтобы не было пролежней. Кормила с ложечки манной кашей — он только её мог есть. Ты говорил: «Спасибо, Лена. Ты — святая». А я думала: нет, не святая. Просто как дочь.
Дура.
Я здесь хоронила твоих родителей. Отмывала твоего отца после инсульта — без брезгливости, с любовью. Потому что он был моим свёкром.
Я знаю каждую половицу в этом доме. Знаю, где сквозит из окна, в какой розетке плохой контакт. Я сама клеила эти обои — помнишь? Ты был на работе, а я три дня подряд, без отдыха, клеила их.
А потом ты сказал: «Гостья».
Знаешь, что это значит? Когда за одну секунду рушится всё, во что ты верила пятнадцать лет? Когда ты осознаёшь: ты не жена. Ты — временная, удобная, бесплатная прислуга.
И я приняла решение: достаточно. Раз я гостья — значит, мне пора уезжать. Гости не задерживаются навсегда.
Я уезжаю к своей сестре Анне. В город Сумы. Там мне искренне рады. Там меня никто не посмеет назвать гостьей.
Вадима я забираю с собой. Не потому, что хочу тебя наказать. А потому, что мой сын не должен расти в доме, где его мать — никто. Он увидел жестокую правду. И для него это — тяжёлый удар. Как и для меня.
Можешь ненавидеть меня. Можешь считать сумасшедшей. Но пойми одно: я отдала этому дому всю себя, без остатка. Каждую минуту своей жизни, каждую каплю сил. А взамен получила статус временной жилички.
Спасибо тебе за этот урок.
P.S. Холодильник я размораживаю. Ключи оставлю прямо здесь, на кухонном столе. Елена».
Она перечитала письмо. Руки её мелко дрожали.
Роман спал. Он тихонько, безмятежно храпел. Абсолютно ничего не подозревая.
Елена встала, прошла к сыну.
— Вадик, проснись.
— Мам? Что случилось?
— Собирайся. Мы едем к тёте Ане.
— Прямо сейчас? В пять утра?
— Да, сынок. Прямо сейчас.
Вадим посмотрел на неё очень внимательно. Он был уже не ребёнком, ему было пятнадцать лет. Он всё понял.
— Навсегда?
— Я не знаю. Возможно, что и навсегда.
— А папа?
Елена молчала. Что она могла сказать? Что папа выбрал дом без них? Что для папы они — всего лишь гости?
— Он поймёт, — солгала она.
Вадим кивнул и начал собираться. Быстро, без лишних вопросов. Он взял только самое необходимое. Словно тоже чувствовал себя в этом доме гостем.
В семь утра они стояли у порога с двумя походными сумками. Письмо лежало на кухонном столе. Рядом с ключами.
— Мам.
— Что, сынок?
— А если папа… Если он всё поймёт? Извинится?
Елена обняла сына. Очень крепко.
— Тогда мы вернёмся.
Они вышли. Дверь тихо закрылась за ними.
Роман обнаружил письмо в девять утра. Когда проснулся и удивился звенящей тишине.
Дом молчал. Странно, пугающе молчал.
Он прочитал письмо один раз. Второй. Третий.
Он просто не мог поверить.
— Лена! — крикнул он в пустоту. — Лена, прекрати эти глупости!
Но дом отвечал ему только холодным эхом.
Две недели Роман жил совершенно один. И он, наконец, понял: наследство предков — это просто бетон и стены. Без Елены дом начинал умирать.
Холодильник опустел — Роман постоянно забывал покупать продукты. Пыль оседала толстым слоем на мебели — он этого не замечал. Цветы на подоконнике засохли окончательно — поливать их было некому.
А главное — тишина. Мёртвая, оглушающая тишина.
Никто не пел на кухне. Никто не спрашивал его, как прошли дела. Никто не встречал дома с улыбкой.
— Пап, — Вадим приехал навестить его в воскресенье. — Как ты тут?
— Нормально, — солгал Роман. — Мама где?
— У тёти Ани. Работает в местной библиотеке. Говорит, ей там хорошо. Тихо.
— А ты?
— А я по тебе скучаю.
Роман молчал. Что он мог сказать?
— Пап, ты её любишь?
— Конечно!
— Тогда почему назвал гостьей?
Роман не ответил. Потому что ответа не было. Была только его собственная глупость. Упрямая, мужская глупость.
— Поезжай к ней, — сказал Вадим. — И попроси прощения.
— А если она меня не простит?
— Мама добрая. Она простит. Но только если ты скажешь ей самое главное.
— Что главное?
— Что это её дом. Наш общий дом.
Елена работала в читальном зале. Тихо, сосредоточенно. Увидев Романа на пороге, она вздрогнула.
— Роман? Что-то случилось?
— Лена. Прости меня. Я дурак. Полный, неисправимый дурак.
— Это я знаю. Что дальше?
— Дом пустой без тебя. Он мёртвый. Я не могу там находиться.
— Значит, продай. У тебя есть готовый покупатель — Марина.
— Не хочу продавать. Я хочу, чтобы ты вернулась.
Елена долго, изучающе смотрела на него.
— И что именно изменилось?
— Я понял. Наконец-то понял. Что наследство — это всего лишь стены, а дом — это мы с тобой.
— И что ты предлагаешь?
— Переписать дом. На твоё имя. Чтобы ты знала: это твой дом. Навсегда.
Елена улыбнулась. Впервые за целый месяц.
— Знаешь что, Роман? Дом и так уже мой. Потому что я его люблю. — Она встала, собрала свою сумку.
— Поехали домой.
Они вернулись поздно вечером.
— Ой, — сказала Елена, глядя на засохшие цветы. — Бедненькие мои.
И тут же принялась их спасать. Поливать, рыхлить почву, шептать им что-то ласковое.
А Роман смотрел на неё и понимал: вот она, настоящая хозяйка. Та, которая превращает простые стены в Дом.
