— Игорь, ты держишь этот инструмент совершенно неправильно! Ты просто расколешь доску, а гвоздь так и не зайдёт. У тебя что, обе руки не оттуда растут?
Голос Веры Петровны, резкий и сухой, словно скрежет напильника, прозвучал прямо за спиной. Игорь вздрогнул, и молоток сорвался, оставив на свежей сосновой поверхности безобразный след. Он выпрямился, чувствуя неприятную ноющую боль в пояснице. Суббота. Разгар дня. Солнце палило нещадно, и пот, смешанный с мелкой древесной пылью, тёк по вискам, оставляя грязные полосы. Очередные выходные на даче, которые его жена, София, называла «прекрасным отдыхом», а он про себя — тяжёлой повинностью.
Он взглянул на свои ладони. Пальцы, привыкшие к гладкой поверхности клавиатуры, были испещрены мелкими порезами и занозами. Одна, особенно едкая, засела глубоко под ногтем большого пальца и пульсировала тупой, непрерывной болью, отравляя каждый замах. Вера Петровна стояла вплотную, подбоченясь, и смотрела на него так, как смотрит суровый генерал на самого нерадивого новобранца. Её взгляд, цепкий и критикующий, скользил по его неуклюжим движениям, и в нём читалось неприкрытое презрение.
— Головой своей, компьютерной, можно думать, а вот доски прибивать нужно со смекалкой. Тут нужна настоящая мужская хватка, — процедила она, с явным удовольствием констатируя факт. — Сонечка, посмотри на своего героя! Он даже молоток толком удержать не может.
София, которая неподалёку пропалывала грядки с клубникой, подняла голову. Её лицо под широкой соломенной шляпой выражало только усталую досаду.
— Мама, ну почему ты к нему прицепилась? Он же изо всех сил старается. Игорь, дорогой, может, сделаешь небольшой перерыв?
— Вот именно, перерыв! — тут же вскинулась тёща. — А забор, может, сам по себе восстановится? Вся усадьба держится на мне одной. Вы приезжаете на всё готовое, а помочь по-человечески не в состоянии. Подует сильный ветер, и этот штакетник рухнет прямо на твои ягоды, Сонечка.
Игорь промолчал. Спорить было бесполезно. Любое его слово Вера Петровна воспринимала как личный вызов, как бунт на её законных шести сотках, где она была полноправной царицей. Он снова наклонился, прицелился и всадил гвоздь в доску двумя чёткими, злыми ударами. Ещё один. И ещё. Он работал молча, с мрачной методичностью, вкладывая в каждое движение весь накопившийся гнев. Он представлял не шляпку гвоздя, а самодовольное лицо тёщи. Это помогало ему двигаться.
К вечеру, когда солнце начало садиться за верхушками сосен, ограждение было почти готово. Спина гудела, руки дрожали от перенапряжения. София принесла ему стакан холодного узвара. Он выпил его залпом, не чувствуя вкуса. Вера Петровна, окинув его работу строгим взглядом, вынесла свой приговор:
— Ну вот, можешь же, когда действительно нужно. Неровно, конечно, но какое-то время простоит.
Они уезжали уже в глубоких сумерках. Игорь вёл автомобиль, вцепившись в руль одеревеневшими пальцами. София рядом пыталась начать разговор о планах на следующую неделю, но он отвечал односложно. На заднем сиденье громоздились ящики с рассадой и банки с прошлогодними соленьями — негласная плата за его рабский труд. Перед тем как сесть в машину, Вера Петровна задержала его у калитки.
— Ты это, Игорь, в следующие выходные приезжай пораньше. У меня там крыша на сарае протекает. Шифер нужно заменить. Инструмент я тебе найду. Так что будь готов, работы там полно.
Она не спрашивала. Она просто ставила перед неоспоримым фактом. И Игорь, глядя в её непроницаемые глаза, почувствовал, как невидимый ошейник на его шее сжался ещё туже. Он молча кивнул, сел в машину и тронулся с места, увозя с собой боль в каждом мускуле и тяжёлое, глухое предчувствие, что эта дачная каторга не закончится никогда.
Вторник. Девять утра. Сложный код пульсировал на трёх мониторах, создавая живой, многослойный организм. В офисе царила та священная тишина, которая наступает, когда десяток блестящих аналитиков и программистов одновременно входят в состояние максимальной концентрации. Пахло озоном от мощных серверов и крепким, бодрящим кофе. Здесь, в этом стеклянном пространстве под крышей киевского бизнес-центра, Игорь был не «безруким зятем», а ведущим разработчиком, архитектором сложнейшей системы, от запуска которой зависел многомиллионный контракт. Он был на своём месте. В своей родной стихии. Его пальцы буквально летали над клавиатурой, мозг работал с безупречной точностью швейцарского хронографа. Сдача проекта пылала синим пламенем — она была назначена на завтрашнее утро.
И в этот самый момент его личный мобильный телефон, забытый на углу стола, завибрировал и зашёлся пронзительным, совершенно неуместным звонком, словно крик чайки в подводной лодке. На экране высветилось «Вера Петровна». Игорь сбросил вызов. Через десять секунд телефон зазвонил снова. И снова. На третий раз он, тяжело вздохнув и мысленно извинившись перед всей командой за нарушение рабочего этикета, поднял трубку.
— Слушаю, Вера Петровна. Напоминаю, я на рабочем месте.
— Игорь, у нас беда! Настоящая катастрофа! — голос в трубке был нарочито-трагическим, поставленным, как у актрисы провинциального театра. — Сарай! Крыша просто прорвана! Там же все мои заготовки, весь инструмент! Всё пропадёт! Нужно немедленно ехать, срочно это чинить!
Игорь потёр переносицу.
— Вера Петровна, сегодня вторник. У меня завтра сдача проекта, я не могу просто уйти. Я приеду в субботу, как и обещали, и всё сделаю.
— В субботу?! — тёща практически взвизгнула. — К субботе там всё сгниёт к чертям! Ты что, не понимаешь масштаб проблемы? Я же на тебя так надеялась! София звонила мне, говорит — «езжай, помоги маме». Ты что, хочешь, чтобы весь мой труд пошёл насмарку из-за твоего нелепого компьютера?
Игорь почувствовал, как по его венам начинает разливаться знакомый, холодный яд. Он знал этот сценарий наизусть. Сейчас он откажет, она позвонит Софии, устроит ей душераздирающую истерику, София перезвонит ему с голосом, полным слёз, и вечер превратится в ад. Он бросил взгляд на монитор, на тысячи строк кода, которые мог дописать только он. А затем представил лицо жены и взвесил два зла.
Скрипнув зубами, он выбрал то, что казалось меньшим. Он попросил отгул у руководителя, соврав про внезапный прорыв трубы в квартире. Ложь далась ему на удивление легко — он уже давно привык врать из-за этой проклятой дачи.
Через полтора часа он стоял посреди знакомого участка, вдыхая запах прелой листвы и абсолютной безысходности. Старая деревянная лестница жалобно застонала под его весом. На крыше сарая, балансируя на скользких от мха листах шифера, он ощутил себя акробатом в дешёвом цирке. Вот она, вершина его блистательной карьеры. Ведущий разработчик чинит дырявый сарай посреди рабочего дня. Ирония была настолько горькой, что хотелось закричать.
Именно в этот момент, когда он, зажав в зубах горсть гвоздей, пытался приладить кусок рубероида, снова зазвонил телефон. На этот раз — прямой номер начальника. Игорь едва успел нажать на приём, чудом не выронив смартфон в заросли крапивы.
Голос руководителя был тихим, но от этого ещё более унизительным. Никакого крика. Только ледяное, абсолютное разочарование.
— Игорь, где демо-стенд? Клиенты ждали уже час. Ты гарантировал, что всё готово. Ты подвёл всю нашу команду, Игорь. Всю. Я не знаю, какая там у тебя труба прорвала, но если к вечеру система не будет полностью работоспособна, можешь завтра не появляться. Мы найдём того, для кого этот запуск действительно важен.
Короткие гудки. Игорь опустил руку с телефоном. Ветер трепал его волосы, а внутри всё похолодело. Унижение на работе, смешанное с унижением здесь, на этой проклятой крыше, слилось в нечто новое. Это была уже не злость и не досада. Это было холодное, кристаллическое бешенство.
Он завершил работу с мрачной, пугающей эффективностью. Он больше не чувствовал ни боли от заноз, ни усталости в спине. Он намертво заколотил дыру, швырнул инструменты в старую спортивную сумку, даже не очистив их от смолы и грязи. Бросил туда же и рабочие перчатки. Он ехал обратно, но вёз с собой не просто усталость, а окончательный приговор. Приговор, который он собирался зачитать сегодня вечером.
Квартира встретила Игоря запахом жареной курицы и тишиной, которая казалась неестественной. Он вошёл, двигаясь словно человек под водой, и молча поставил тяжёлую спортивную сумку в коридоре. Грязь с дачных ботинок осталась на коврике уродливым, тёмным пятном. София выпорхнула из кухни, на ходу вытирая руки о фартук. Её лицо сияло.
— Милый, ты вернулся! Я так волновалась! Ну что, починил? Мама звонила, сказала, ты просто настоящий герой!
Она обняла его, но тут же отстранилась, наткнувшись на его холодное, отстранённое молчание. Он не обнял её в ответ. Его руки безвольно висели вдоль тела.
— Игорь? Что-то случилось? Ты выглядишь… измотанным.
— Я в душ, — ровным, безэмоциональным голосом произнёс он и, не глядя на неё, прошёл в ванную.
Из-за закрытой двери слышался лишь шум воды. София растерянно постояла в коридоре, глядя на его сумку, из которой торчал край грязной рабочей робы. Она пожала плечами. Наверное, он и правда сильно устал. Работа сложная, да и на даче пришлось повозиться. Ничего, сейчас поужинает, отдохнёт, и всё станет как прежде.
Когда Игорь вышел, переодетый в домашнюю футболку и штаны, в дверь позвонили. Властно и коротко, как всегда звонила её мать. София поспешила открыть. На пороге стояла Вера Петровна. В руках она держала блюдо, накрытое чистым полотенцем.
— Вот, варениковый пирог испекла. За труды, так сказать, — заявила она, проходя в квартиру с видом благодетельницы, одарившей нищих куском хлеба. — А где наш работник? Надеюсь, он руки помыл после этого сарая.
Она прошествовала на кухню и водрузила пирог на стол, словно корону. Игорь вошёл следом. Он молча сел на своё привычное место. Его лицо было похоже на маску, вырезанную из камня.
— Ну что, Игорь, принимай мои благодарности, — начала Вера Петровна, с аппетитом накладывая себе куриную ножку. — Спаситель ты наш. Если бы не ты, погибли бы мои помидорные закатки. Сонечка, положи мужу побольше. Он сегодня заслужил.
София, суетясь, наполнила его тарелку. Игорь машинально взял вилку, но к еде не притронулся. Он просто смотрел, как тёща с удовольствием поглощает ужин в его доме. Он слушал её голос, который сегодня казался ему особенно скрипучим, как ржавые петли на воротах того самого сарая.
— Да, хорошо вышло, — продолжала вещать Вера Петровна, до блеска обгладывая косточку. — Я после тебя проверила. Крепко сделал, надёжно. Руки у тебя, конечно, не для молотка, но если заставить — ты можешь. И вот ещё что, Игорь, пока не забыла… В субботу, значит, первым делом займёшься крыльцом. Там одна доска совсем прогнила, я чуть ногу себе не сломала. А потом яблони нужно побелить, пока вредители не уничтожили урожай. И в парнике хорошо бы землю перекопать и удобрить.
Она говорила и говорила, перечисляя дела, расписывая фронт работ на ближайший месяц. Каждое её слово было гвоздём, который она методично, с наслаждением, забивала в крышку его терпения. Она даже не замечала его настораживающего молчания, принимая его за покорное, безмолвное согласие. София поддакивала, вставляя свои «Да, мам, конечно» и «Игорь, ты слышишь, надо будет сделать, а то мама одна не справится».
Они вдвоём, мать и дочь, рисовали картину его будущего рабства, не видя, как в глазах у молчаливого человека напротив разгорается холодный, тёмный огонь. Он дослушал её до конца. До самого последнего слова. Затем аккуратно и беззвучно положил вилку и нож рядом с нетронутой тарелкой. Медленно, словно нехотя, поднялся из-за стола.
Женщины на мгновение замолчали, ошарашенные этим внезапным движением.
— Игорь? Ты куда? Ты же не поел, — с ноткой растерянности в голосе спросила София.
Он не ответил. Не оборачиваясь, он вышел из кухни и направился в коридор. Прямо к той самой спортивной сумке, в которой, как спящий зверь, таились свидетели его сегодняшнего унижения.
Он вернулся в кухню через минуту. Движения его были медленными, выверенными, как у хирурга перед сложной операцией. В руке он держал рабочие перчатки. Жёсткие, пропитанные въевшейся грязью, потом и смолой, они выглядели как чужеродный, уродливый артефакт в чистом пространстве квартиры. София и Вера Петровна провожали его недоумевающими взглядами.
— Игорь, что это за фокусы? Ты что, хвастаться решил, как тяжело поработал? — с насмешливой ухмылкой начала тёща, но тут же замолчала.
Он подошёл к столу. На белоснежной скатерти, рядом с недоеденным пирогом и тарелкой Веры Петровны, он с силой швырнул перчатки. Они упали с глухим, тяжёлым стуком. Комья сухой земли и древесная труха осыпались на белую ткань, создавая омерзительное, грязное пятно.
— Я вам не батрак! Своей дачей занимайтесь сами! Из-за вашего сарая я чуть не лишился работы, которая кормит вашу дочь! Так что больше ноги моей тут не будет!
Лицо Веры Петровны побагровело. Она открыла рот, чтобы выдать привычную тираду о неблагодарности, но Игорь сделал шаг к ней, нависнув над столом, и его ледяной взгляд заставил её замолчать.
— Вы хоть понимаете, что вы только что сделали? — продолжил он, глядя ей прямо в глаза, не отводя взгляда ни на секунду. — Вы позвонили мне посреди самого важного проекта за год. Вы заставили меня бросить всё и мчаться латать вашу гнилую крышу, потому что вашим соленьям грозила опасность. Пока я торчал на этой крыше, как последний идиот, мне позвонил начальник и прямым текстом сказал, что я могу искать себе новое место. Работу, за которую я получаю деньги. Деньги, на которые живёт ваша дочь. На которые куплена эта квартира и эта еда, которую вы сейчас с таким аппетитом поглощаете.
Он говорил ровно, без крика, и от этого его слова звучали ещё страшнее, чем если бы он орал. София сидела бледная как полотно, переводя испуганный взгляд с мужа на мать. Она хотела что-то сказать, вмешаться, но не могла произнести ни звука.
— Выбирайте, Вера Петровна, — Игорь выпрямился, и его голос превратился в сталь. — Что вам дороже: ваши доски и гвозди или благополучие вашей дочери. Потому что я свой выбор сделал. А теперь немедленно покиньте мой дом. Пока я вас отсюда не выставил силой.
Последняя фраза прозвучала как удар хлыста. Это была уже не просьба. Это был окончательный ультиматум. Вера Петровна замерла. Вся её спесь, вся властность мгновенно испарились, оставив после себя лишь немую, бессильную ярость. Она увидела в его глазах то, чего никогда раньше не видела, — абсолютную, непоколебимую решимость. Она поняла, что он говорит совершенно серьёзно.
Молча, с искажённым от гнева лицом, она резко встала из-за стола. Схватила свою сумку. Не посмотрев на дочь, не сказав ни слова, она быстрыми, отрывистыми шагами вышла из кухни и через мгновение за ней захлопнулась входная дверь.
София осталась сидеть за столом. Её взгляд был прикован к грязным перчаткам, лежавшим на белоснежной скатерти. Она медленно подняла глаза на мужа. Он стоял посреди кухни, прямой и совершенно чужой, и смотрел не на неё, а куда-то сквозь стену. В квартире воцарилась абсолютная, мёртвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Привычный мир, где мама всегда была права, а муж всегда был покорным, только что рухнул. И грязные рабочие перчатки на белом столе были уродливым надгробием на его руинах.
Невероятно тяжёлая история о том, как накопившееся унижение может взорваться в самый неподходящий момент. Мы часто терпим вмешательство родных, пока это не начинает угрожать нашему фундаменту — работе, психике, браку.
Как вы думаете, София сможет простить Игоря за то, что он впервые поставил её на место и отказался от материнских манипуляций, или их брак был обречён с того момента, как он впервые взял в руки молоток на той даче?
