— Ну, ты покушала? Может быть, горячего чая? — голос Риты, слишком громкий и неестественно жизнерадостный, нарушил тягучую тишину в жилище, словно острым лезвием.
Ольга медленно подняла голову от стола. Она не осознавала, в какой момент проглотила остывший кусок вчерашнего поминального пирога, который принесли соседи. Руки двигались сами, рот жевал сам. Все эти девять дней, с момента ухода отца и до самого рассвета, казались Ольге одним непрерывным, серым маревом. Пять лет, предшествовавших этому, были таким же туманом, только наполненным запахом корвалола, скрипом кровати и тихим отцовским стоном в ночные часы. Теперь стонов не было, и эта оглушающая тишина давила на барабанные перепонки сильнее любого крика.
— Не хочу, — коротко ответила Ольга и снова уставилась на глубокую царапину на старой кухонной клеёнке. Отец оставил её, когда пытался самостоятельно нарезать хлеб и уронил нож. Это было года три назад.
Рита картинно вздохнула и присела напротив, элегантно скрестив ноги в дорогих брюках. От неё пахло сложным, многослойным парфюмом и чем-то ещё, чужим и столичным. Она приехала вчера вечером, к девятинам. Вся в чёрном, но это был дизайнерский, безупречно скроенный чёрный наряд. Свежий, тёмно-вишнёвый маникюр, уложенные в салоне волосы. Она производила впечатление человека, явившегося на важную деловую встречу в стиле траурного дресс-кода, а не на поминки родного отца, с которым она общалась последний раз накануне прошлого Нового года.
— Оля, я понимаю, тебе сейчас тяжело, — начала она выверенным, сочувствующим тоном, который, вероятно, использовала в своей работе с капризными клиентами. — Но жизнь не замирает. Нам необходимо решить, что делать дальше.
Ольга хранила молчание. Что означало это «дальше»? Дальше — пустота. Впервые за пять лет ей не нужно было вскакивать в шесть утра, чтобы сменить отцу памперс перед работой. Не нужно было мчаться в обеденный перерыв домой, отказавшись от обеда с коллегами, чтобы покормить его бульоном. Не нужно было засыпать с телефоном в руке, прислушиваясь к каждому шороху из соседней комнаты. Эта новая, звенящая свобода ощущалась не как облегчение, а как ампутация. Болела та часть жизни, которой больше не существовало.
— О чём именно нужно решать? — Ольга всё же выдавила из себя этот вопрос, не поднимая взгляда от углубления на клеёнке.
— О квартире, о чём же ещё, — Рита слегка подалась вперёд, и её голос утратил бархатные нотки, став более собранным и деловым. — Послушай, сейчас очень удачный момент на рынке. Цены стабильны, но все аналитики прогнозируют, что к осени будет спад. Если мы выставим её на продажу прямо сейчас, пока в ней ещё, так сказать, свежи воспоминания, то сможем получить очень хорошую сумму. Разделим пополам, как предписывает закон. Ты сможешь наконец купить себе однушку, отдохнуть, съездить куда-нибудь на море. Я свою долю в бизнес вложу, у меня как раз срочный проект горит.
Она говорила так легко и просто, будто они обсуждали продажу старого шкафа. Ольга подняла на неё глаза. Взгляд был мутным, расфокусированным. Она смотрела на аккуратно очерченные губы сестры, которые двигались, произнося слова: «рынок», «сумма», «доля», «бизнес». А в ушах у Ольги стоял звук отцовского дыхания — хриплого, затруднённого, которое она слушала ночи напролёт, пытаясь по его тональности угадать, нужно ли вызывать скорую.
— Продавать? — переспросила она, словно не поняла смысла слова. — Это же… дом. Папин дом.
— Оля, не начинай, — Рита досадливо поморщилась. — Это же обычная трёхкомнатная квартира в старом панельном доме. Это актив. Причём такой, который с каждым годом будет лишь терять в цене. Тебе самой зачем такая большая квартира? Будешь одна тут сидеть, дышать пылью и вспоминать? Нужно жить дальше! Я уже даже с риелтором своим предварительно говорила, он сказал, что если поторопиться, то покупателя можно за месяц найти.
Ольга медленно, с усилием встала. Ноги были ватными, непослушными. Она прошла в комнату отца. Постель была аккуратно заправлена новым покрывалом, но на ней всё ещё словно оставалась невидимая вмятина от его иссохшего тела. На тумбочке стоял стакан с засохшей каплей воды на дне. На спинке кресла висел его старый, вытертый на локтях халат. Воздух всё ещё хранил его запах. Это было единственное, что от него осталось. И Рита хотела продать это. Продать воздух, продать вмятину на кровати, продать память.
— Я не буду ничего продавать, — сказала она тихо, но твёрдо, глядя на пустое кресло. — Я здесь живу.
— Это ты сейчас так говоришь, — отмахнулась Рита, будто слова Ольги были не более чем назойливой мухой. — Это просто от горя. Побудешь тут одна пару недель в тишине, сама первая побежишь к моему риелтору. Я никуда не тороплюсь, поживу пока здесь, с тобой. Поддержу тебя.
Это «поддержу тебя» прозвучало как завуалированная угроза. Ольга ничего не ответила, лишь плотнее сжала губы и ушла в свою комнату. Она знала, что спорить с Ритой — это как пытаться остановить поезд голыми руками. Сестра всегда умела добиваться своего, перешагивая через чувства других с лёгкостью и грацией хищника.
Следующий день начался со странных, методичных щелчков. Ольга вышла из ванной и застыла в коридоре. Рита, вооружившись металлической рулеткой, с деловитым видом измеряла длину стены в большой комнате. Щелчок — рулетка сматывается. Шаги. Снова щелчок. Она записывала что-то в дорогой блокнот ручкой, которая стоила, наверное, как несколько тысяч гривен.
— Что ты делаешь? — спросила Ольга. Её голос был ровным, безэмоциональным, но в нём уже звенела сталь.
— Планирую, — не оборачиваясь, бросила Рита. — Чтобы выгодно продать, нужно показать покупателю потенциал. Я вот думаю, если снести эту стену между залом и кухней, получится шикарная студия. Европейский стандарт. Сразу плюс двадцать процентов к цене. Она ведь не несущая, правда?
Она говорила о стене, возле которой стояло отцовское кресло, где он проводил последние годы, глядя в окно. Она говорила о кухне, где Ольга провела бесчисленные часы, перетирая супы и заваривая травяные сборы. Рита видела «потенциал» и «проценты к цене», а Ольга — призраков прошлого, которые ещё не успели рассеяться.
— Я же сказала, я ничего не продаю, — повторила Ольга, чувствуя, как внутри зарождается холодное, тяжёлое бешенство.
Рита наконец обернулась. На её лице было выражение крайнего снисхождения, как у взрослого, объясняющего ребёнку, почему небо голубое.
— Олечка, послушай. Я тебе не враг. Я забочусь о нашем будущем. О твоём будущем. Или ты хочешь всю жизнь просидеть в этом музее, оплакивая прошлое? Я даю тебе шанс начать новую жизнь! Купишь себе уютную квартирку, сделаешь ремонт, какой захочешь. Может, и мужчину встретишь. А здесь… здесь всё напоминает о болезни и старости. Это яд.
Во второй половине дня Ольга, пытаясь найти хоть какой-то островок покоя, зашла в отцовскую комнату и села на край его кровати. Тишина. И вдруг из коридора донёсся голос Риты — громкий, уверенный, телефонный. Она не пыталась говорить тише.
— Да, Максим, я на объекте. Три комнаты, шестьдесят восемь квадратных метров, состояние… ну, требует косметики, конечно. Но расположение хорошее, зелёный район. Что с документами? Да всё в порядке, два собственника по завещанию. Второй собственник пока немного… сентиментальничает, но это решаемый вопрос. Ты готовь пока предварительные варианты, я думаю, через неделю можно будет выставлять.
«На объекте». «Второй собственник». «Решаемый вопрос». Каждое слово было как удар молотка по нервам. Ольга встала и вышла в коридор, остановившись прямо перед сестрой. Рита, заметив её, быстро закончила разговор: «Всё, пока, я перезвоню».
— Что это было? — спросила Ольга.
— Я же сказала, готовлю почву, — без тени смущения ответила Рита, убирая телефон в карман. — Когда ты придёшь в себя, у нас уже всё будет готово. Не придётся тратить время.
— Ты звонила ему раз в месяц, Рита. На пять минут. Чтобы спросить, как он, и тут же рассказать, как у тебя дела. Ты прислала на похороны деньги переводом, потому что у тебя «горел проект». А теперь ты готовишь почву? В его доме?
Рита поджала губы, её лицо впервые стало жёстким.
— А ты хочешь, чтобы я, как и ты, похоронила себя здесь? Я работала, Оля! Я строила жизнь, зарабатывала деньги, чтобы нам с тобой не пришлось в старости вот так же считать копейки на лекарства! Кто-то должен был думать о будущем, пока ты упивалась своей ролью святой мученицы!
Она развернулась и ушла на кухню, оставив Ольгу одну посреди коридора. И в этот момент Ольга поняла. Её скорбь, тихая и всепоглощающая, закончилась. Она уступила место чему-то другому. Тёмному, холодному и очень, очень сильному. Она больше не скорбела. Она начала злиться.
Два дня Ольга существовала в параллельной реальности. В одной она машинально двигалась по квартире, пила чай, смотрела в окно. В другой — Рита, словно деловитый паук, плела паутину будущей сделки. Она постоянно говорила по телефону, сыпала терминами вроде «ликвидность», «юридическая чистота», «предпродажная подготовка». Она даже принесла из магазина образцы обоев, рассуждая вслух, какой оттенок лучше «освежит объект» и привлечёт покупателей. Ольга смотрела на эти весёленькие полоски с цветочками и видела, как ими заклеевают трещины на стенах, каждую из которых она знала. Как заклеевают ту стену, на которой отец в последние годы видел причудливые тени.
Атмосфера в квартире стала не просто тяжёлой — она стала удушающей. Ольге казалось, что стены сдвигаются, что сам воздух пропитался запахом Ритиных духов и цинизма. Вечером, не выдержав очередного её телефонного разговора о «минусах планировки», Ольга накинула куртку.
— Я пройдусь, — бросила она в пустоту.
— Да, подыши воздухом, это полезно, — одобрительно кивнула Рита, не отрываясь от экрана смартфона, где сравнивала цены на квартиры в их районе.
Улица встретила прохладой и безразличным шумом. Ольга шла без цели, просто переставляя ноги. Впервые за много лет она была одна, без необходимости спешить домой. Но вместо чувства свободы её накрыло острой, пронзительной тоской. Ей некуда было идти. Её дом перестал быть её домом. Он превратился в «объект». Пройдя пару кварталов, она развернулась. Бежать было некуда.
Она поднялась на свой этаж и заметила, что дверь в квартиру не заперта, а лишь прикрыта. Из-за неё доносились голоса — уверенный, бойкий голос Риты и незнакомый мужской баритон. Сердце ухнуло вниз и замерло. Она толкнула дверь.
В коридоре стояла Рита и холёный мужчина лет сорока в идеально сидящем костюме. Он держал в руках кожаную папку и с видом эксперта осматривал стены. Это был тот самый риелтор, Максим.
— …в целом объект интересный. Конечно, придётся вложиться в косметику, но это стандартная ситуация для вторички. Главное — убрать всё личное, обезличить пространство. Покупатель должен видеть стены и метры, а не чужую жизнь, — говорил он, проводя пальцем по старому выключателю.
— А, вот и Оля! — радостно воскликнула Рита, заметив сестру. — Знакомься, Максим, это моя сестра, второй собственник. Оля, это Максим, лучший специалист в городе. Он нам поможет всё сделать быстро и выгодно.
Максим кивнул Ольге с профессиональной, ничего не выражающей улыбкой.
— Очень приятно. Ваша сестра уже ввела меня в курс дела. Перспективы у квартиры хорошие. Если мы прямо сейчас начнём готовить документы, то к концу месяца, думаю, уже сможем выйти на сделку.
Ольга молчала. Она смотрела не на Максима. Она смотрела на его ботинки. Дорогие, начищенные до блеска. Они стояли на том самом месте, где ещё две недели назад она ставила таз с водой, чтобы обмыть ноги отцу. Она перевела взгляд на его белоснежный манжет, выглядывавший из рукава пиджака. А потом на его лицо — уверенное, сытое, оценивающее. Он смотрел на её дом, как на товар на полке супермаркета.
Она молча прошла мимо них, мимо опешившей Риты и удивлённого риелтора. Не говоря ни слова, она вошла в комнату отца. Постояла секунду. Затем развернулась и так же молча вернулась в коридор. Её лицо было непроницаемым, как маска.
Она подошла прямо к входной двери, взялась за ручку и распахнула её настежь, прислонив к стене. Затем повернулась и посмотрела на риелтора. Не на сестру, а именно на него. В её взгляде не было ни ярости, ни мольбы. Только холодный, абсолютный приказ, понятный без слов.
Максим, человек, привыкший к любым клиентским капризам, вдруг почувствовал себя неуютно. Улыбка сползла с его лица. Он растерянно посмотрел на Риту, ища поддержки.
— Э-э-э… мы, кажется, не вовремя?
— Ты что себе позволяешь?! — начала было Рита, но Ольга даже не удостоила её взглядом. Всё её внимание было сконцентрировано на чужаке.
Мужчина кашлянул, поправил галстук и, чувствуя себя невероятно глупо, двинулся к выходу. Это было не изгнание со скандалом. Это было что-то хуже. Его просто вычеркнули, как ошибку в документе.
— Я… я позвоню вам позже, — пробормотал он Рите и быстро скрылся на лестничной клетке.
Ольга так же молча закрыла дверь и повернула ключ в замке. Один раз. Второй. Затем она повернулась к Рите. На её лице не дрогнул ни один мускул. Это был конец. Конец сестры по имени Оля, которую Рита знала всю жизнь. Перед ней стоял совершенно чужой, незнакомый человек. И этот человек смотрел на неё так, будто решал, что делать с неприятной вещью, которую обнаружил в своём доме.
Тишина после ухода риелтора длилась недолго. Она была плотной, тяжёлой, как вакуум перед взрывом. Рита, оправившись от первого шока, медленно развернулась к сестре. Её лицо из удивлённого стало багровым, черты заострились.
— Ты с ума сошла? — прошипела она, отчеканивая каждое слово. — Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сделала? Я нашла лучшего специалиста! Человека, который мог бы продать эту конуру за максимальные деньги! А ты… ты выставила его, как собаку!
Ольга молчала. Она смотрела на сестру так, словно видела её впервые. Не было больше ни боли, ни обиды. Только холодное, отстранённое любопытство, с каким энтомолог разглядывает неприятное насекомое.
— Ты всегда была такой! — голос Риты набирал силу, срываясь на визгливые ноты. — Эгоистка! Сидела тут на всём готовом, строила из себя жертву, пока я пахала в другом городе! Думаешь, мне легко было? Думаешь, я не хотела быть здесь? Да я обеспечивала нас обеих! Деньги, которые я присылала, они с неба падали, по-твоему? Ты на них ему лекарства покупала! Ты жила на них! Эта квартира — такая же моя, как и твоя! Половина — моя! И я не позволю тебе превратить мои деньги в этот вонючий склеп!
Она кричала, размахивая руками, её дорогой маникюр сверкал в тусклом свете коридорной лампочки. А Ольга, не проронив ни звука, развернулась и прошла мимо неё в комнату отца. Этот жест — полное игнорирование её истерики — взбесил Риту ещё больше. Она пошла следом, готовая продолжать.
— Я с тобой разговариваю! Ты не смеешь отворачиваться, когда я…
Рита осеклась. Ольга подошла к старому шифоньеру, открыла нижний ящик и достала большой, плотный чёрный пакет для мусора. С оглушительным треском развернула его. Затем она подошла к тумбочке и начала методично, без суеты, сгребать в этот пакет всё, что на ней стояло. Сухой шелест блистеров с таблетками, которые отец уже никогда не выпьет. Глухой стук пластиковых банок из-под специального питания. Звякнул, упав на дно, старый электронный тонометр с потрескавшейся манжетой.
— Что… что ты делаешь? — ошеломлённо спросила Рита, наблюдая за этим странным, зловещим ритуалом.
Ольга не ответила. Она открыла дверцу шкафа и вытащила оттуда начатые упаковки памперсов для взрослых, пачки стерильных бинтов, флаконы с антисептиками. Всё это полетело в пакет. Она действовала спокойно, сосредоточенно, словно выполняла давно запланированную, важную работу. Её движения были выверенными и точными — движения человека, который пять лет подряд выполнял одну и ту же рутину.
Наконец, она заглянула за шкаф. Секундная борьба, и она вытащила оттуда старые, алюминиевые костыли отца. Они со скрежетом ударились друг о друга. Ольга засунула их в пакет, насколько это было возможно, так, что серые рукоятки торчали наружу, как сломанные кости.
С этим тяжёлым, звенящим и шуршащим мешком она вышла из комнаты и остановилась прямо перед Ритой. Сестра смотрела на неё во все глаза, её крик застрял где-то в горле. Она ничего не понимала.
И тогда Ольга заговорила. Голос, который она сама не узнавала, — хриплый, низкий, полный металла и яда, сорвался на крик. На тот самый крик, который она сдерживала все эти годы, меняя простыни, слушая бред и вынося судно.
— Я ухаживала за отцом пять лет, а ты приехала делить квартиру через неделю после похорон? Вот твоя доля! Хватай его медикаменты и убирайся отсюда!
Она со всего маха швырнула этот чёрный пакет в ноги Рите. Он глухо ударился о пол, из него вывалился тонометр и со стуком покатился по линолеуму. Костыли скрежетнули по полу. Запах лекарств, старости и болезни ударил в нос.
— Это всё, что ты заслужила за своё «участие» в его жизни! — выкрикнула Ольга, глядя сестре прямо в глаза. — Это цена твоих денег, которыми ты так кичишься! А теперь пошла вон из МОЕГО дома! И чтобы ноги твоей здесь больше не было!
Рита стояла, как громом поражённая. Она смотрела вниз, на эту уродливую кучу у своих ног — на свою долю наследства. На таблетки, памперсы и костыли. А Ольга, не дожидаясь ответа, не проронив больше ни слова, развернулась, ушла в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Не хлопнула. Просто закрыла, отрезая сестру от своей жизни навсегда…
Прочитав это, сложно не почувствовать эту жгучую боль Ольги. Рита рассуждала как бизнесмен об «активах» и «ликвидности», в то время как Ольга говорила о памяти и пяти годах самопожертвования. Финальный жест, когда она отдала Рите пакет с медицинскими принадлежностями как её часть наследства… это сильно.
