— Ну что, ты уже решил насчёт того ресторана? Я присмотрела то итальянское местечко, о котором мы говорили, — там прямо отличные отзывы в сети, — Марина изо всех сил мешала густой соус в ковше, пытаясь говорить громче, чем шум вытяжки и работающий на фоне телевизор. Она повернулась к Артёму. Он сидел за кухонным столом, полностью погружённый в свой телефон, лениво листая ленту. — Артём? Ты меня слышишь? Годовщина-то всего через три дня.
Он поднял на неё абсолютно отрешённый взгляд, будто только что с трудом вынырнул из ледяной воды.
— Что? А, да, конечно, итальянский. Отлично.
Именно в этот миг его мобильный, лежавший возле солонки, завибрировал и затянул свою прилипчивую польку — мелодию, которую Артём предусмотрительно поставил специально для звонков от мамы. Он тут же схватил аппарат, словно это был спасательный круг в бушующем море. Его лицо моментально изменилось: напряжённость куда-то исчезла, а в глазах зажёгся живой, тёплый огонёк, которого Марина не видела, кажется, уже целую вечность.
— Да, мамуль, привет! — его голос стал выше, мягче, превратившись в то самое нежное воркование, от которого у Марины непроизвольно сводило скулы. — Нет, что ты, не отвлекаешь нисколько! Что-то случилось?
Марина резко отвернулась и со стуком опустила ложку на край ковша. Она продолжила стоять у плиты, но все её мысли теперь крутились вокруг его телефонного разговора. Она знала эту программу наизусть, как собственное отражение. Сначала пойдёт подробный отчёт о том, как прошёл его день, потом — скрупулёзный анализ самочувствия Елены Петровны, а затем они неизбежно переключатся на обсуждение последних новостей о соседях, ценах на рынке (гривня) и свежей телепередаче. Её собственное существование в этом мире было полностью аннулировано. Она становилась фоном, частью мебели, кем-то вроде прислуги, которая должна молча накрывать на стол, пока её муж живёт своей единственной, по-настоящему важной жизнью — жизнью маминого сыночка.
— …творог запеканку? Не знаю даже, я вроде всё по рецепту делала. Может, творог был слишком сухой? — доносились до неё обрывки фразы. — А ты попробуй в следующий раз ложку сметаны добавить, тогда она будет гораздо сочнее.
— Да, да, записал.
Он говорил о какой-то творожной запеканке с такой серьёзной, неподдельной заинтересованностью, с какой он не обсуждал с ней ни покупку нового автомобиля, ни их совместные планы на отпуск. Марина с силой вонзила острый нож в луковицу прямо на разделочной доске. Хруст получился на удивление пронзительным. Артём на секунду обернулся, но тут же вернулся к прерванному диалогу.
— Что у нас на ужин? Да так, Марина что-то колдует. Наверное, просто котлеты, — бросил он через плечо с таким видом, будто речь шла о дожде за окном.
Марина замерла на месте. Котлеты. Она полтора часа потратила, чтобы приготовить сложнейший мясной рулет с грибами и сыром — блюдо, о котором он сам однажды вскользь упомянул, что хотел бы его попробовать. А для него это были просто «котлеты». Что-то невнятное, что готовит «Марина».
Разговор наконец-то завершился. Он с довольным видом положил телефон рядом с собой, умиротворённый, как человек, успешно выполнивший сложную государственную миссию.
— Так, на чём мы остановились? Ах да, ресторан. Ну, бронируй, если это так важно.
Телефон снова, словно назло, заиграл той самой полькой. Артём виновато развёл руками, мол, сама видишь, обстоятельства сильнее меня, и снова приложил трубку к уху.
— Да, мамуль? Ты что-то забыла? А, давление у тёти Оли… И что сказал семейный врач?
Марина выключила плиту. Желание есть испарилось. Она молча наблюдала за ним, будто со стороны. Вот он, её мужчина. Человек, которому она три года назад дала своё согласие, веря, что они создают свою, отдельную ячейку общества. А по факту она просто поселилась в своеобразном киевском филиале маминой квартиры, где главными законами были регулярные звонки по расписанию и беспрекословное следование родительским советам. Елена Петровна постоянно незримо присутствовала в их доме. Её голос раздавался из трубки, её фирменные рецепты появлялись на плите, её мнение становилось решающим в любом конфликте, даже если она о нём не знала. Марина вела битву с призраком, и проигрывала в ней каждый божий день.
— …конечно, заеду в субботу! Обязательно! Я уже скучаю по твоему борщу! — щебетал Артём, не замечая, как за его спиной жена превращается в недвижную ледяную глыбу. Он закончил разговор и повернулся к ней, сияя улыбкой. — Ну вот, теперь я полностью твой. Что ты там говорила?
Марина смотрела на него, долго, с исследовательской дотошностью, будто видела его впервые в жизни. Она смотрела на мужчину, который только что пообещал другому человеку провести с ним выходной, даже не удостоив её вопросом о её собственных планах. Она смотрела на мужчину, который с восторгом вспоминал чужой борщ, пока прямо перед ним на столе остывал ужин, приготовленный ею. И в этот момент она чётко поняла, что их годовщина в том итальянском ресторане не станет праздником. Она станет точкой финала.
— Здесь так красиво, правда? Я рада, что мы всё-таки выбрались, — Марина медленно провела кончиком пальца по накрахмаленной белоснежной скатерти, обводя край тарелки. Это была последняя, почти отчаянная попытка создать хоть немного праздничной атмосферы. На ней было новое платье, которое Артём даже не заметил, в бокале поблёскивало дорогое вино, а тихий джаз создавал обманчивую иллюзию уюта и близости. — Спасибо тебе, что пригласил.
Артём неопределённо буркнул что-то в ответ, отрываясь от пристального изучения винной карты, будто перед ним лежал сложнейший финансовый отчёт. — Ну, место как место. Зато самому не нужно стоять у плиты, — он сделал большой глоток воды и огляделся вокруг с видом человека, который исполняет нудную, но неизбежную повинность. В его глазах не было ни искорки радости, ни предвкушения. Лишь отстранённое, вежливое равнодушие.
Они сделали заказ. Официант, легко скользя по паркетному полу, исчез в направлении кухни. Наступила тишина, которую Марина больше не могла терпеть. Это была не та комфортная пауза, которая бывает между по-настоящему близкими людьми, а звенящая, пугающая пустота, которую хотелось заполнить хоть чем-то, лишь бы не слышать, как громко она кричит об их полной отчуждённости. Она решила рискнуть. Сейчас или никогда.
— Артём, я должна тебе сказать… — начала она, аккуратно положив вилку и нож по сторонам от своей тарелки и сложив руки на столе. Она посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь пробить ледяную стену его равнодушия. — Я очень много размышляла о нас в последнее время. О том, какими невероятными мы были, когда только начинали встречаться. Мы могли говорить часами, обо всём на свете. Мне кажется, мы это теряем. Теряем друг друга. Я хочу, чтобы ты знал, что для меня это действительно важно, я…
В этот самый момент его брючный карман завибрировал. И прежде чем Марина смогла закончить начатую фразу, оттуда снова заиграла та самая, до зубного скрежета ненавистная полька. Время для неё остановилось. Она видела, как его рука машинально метнулась к пиджаку, как он, даже не удостоив её взглядом, не пробормотав формального «прости», выхватил телефон и принял вызов. Весь его мир в этот момент сузился до светящегося прямоугольника экрана.
— Да, мамуль! Привет! — его лицо, минуту назад скучающее и отстранённое, тут же вспыхнуло живой эмоцией. Он весь подался вперёд, опершись локтем на стол, и с головой погрузился в разговор. — Нет, всё просто отлично! Мы? Да вот в ресторане сидим, нашу годовщину отмечаем. Да, уже целых три года, представляешь? Спасибо тебе огромное, мамочка, очень приятно!
Марина сидела напротив и просто смотрела на него. Она больше не ощущала ни обиды, ни тем более злости. Она чувствовала, как внутри неё что-то безвозвратно обрывается. С сухим, леденящим треском. Она смотрела на своего мужа, который в день их годовщины принимал поздравления от мамы, полностью игнорируя женщину, с которой он, собственно, и праздновал этот день. Он улыбался телефону. Он кивал телефону. Он весь, полностью, целиком, находился там, в трубке, а она сидела тут, всего в метре от него, невидимая и совершенно неслышимая.
— …новый сериал? Да, видел недавно рекламу. Надо будет обязательно посмотреть. А ты как себя чувствуешь? Давление не скачет? Ну, слава богу. Погода да, просто отвратительная, оденься завтра потеплее, не забудь!
Он обсуждал с мамой прогноз погоды на завтра. В тот самый момент, когда его жена пыталась вложить последние силы в спасение их брака. И в этой нелепой, чудовищной сцене Марина увидела всю свою совместную жизнь с ним, как на ладони. Бесконечную череду дней, где она гарантированно всегда будет стоять на втором плане. Где её чувства, её слова, её проблемы и желания всегда будут менее значимыми, чем мамино давление, мамин новый сериал, мамин безупречный рецепт запеканки.
Она молча взяла со стола свою матерчатую салфетку. Аккуратно, не спеша, сложила её и положила рядом с тарелкой. Затем взяла свой небольшой клатч. Артём на секунду оторвался от трубки, заметив её движение, и лишь вопросительно приподнял брови. В его взгляде не было ни малейшей тревоги, только лёгкое, мимолётное недоумение. Марина не произнесла ни слова. Она просто посмотрела на него в последний раз — не как на мужа, а как на чужого, абсолютно постороннего человека, с которым её больше ничего не может связывать. А затем поднялась и, не оборачиваясь, направилась к выходу. Она слышала, как он что-то растерянно крикнул ей вслед, но тут же вернулся к прерванному разговору: «Мам, подожди буквально секунду, тут Марина куда-то пошла…». Его голос растворился в общем шуме зала и гулком стуке её каблуков по мраморному полу. Она шла прочь, и с каждым уверенным шагом ей становилось всё легче и легче дышать.
Такси остановилось возле подъезда их дома в одном из районов Львова, и Марина вышла в прохладный ночной воздух. Она совсем не чувствовала холода. Внутри неё горел ровный, почти ледяной огонь, который выжег все лишние эмоции, оставив в голове лишь звенящую, кристальную ясность. Она поднялась на свой этаж, открыла дверь и вошла в квартиру, которая вдруг показалась ей абсолютно чужой. Или, наоборот, впервые за долгое время — своей. Здесь не было его, не было навязчивой польки из телефона, не было тягостного ощущения, что за каждым её движением наблюдает невидимая Елена Петровна.
Она не стала включать основной свет. Зажгла лишь торшер в углу гостиной, чей мягкий свет выхватывал из полумрака знакомые очертания предметов. Её взгляд упал на комод. Там, в тяжёлой серебряной рамке, стояла фотография: улыбающийся Артём, обнимающий свою цветущую маму. Это было их главное семейное святилище, идол, которому он, кажется, поклонялся каждый день. Марина подошла, взяла рамку, аккуратно открыла фиксаторы сзади и вынула глянцевый снимок. Сложила его пополам, потом ещё раз, и положила на край комода. Пустая рамка смотрела на неё как пустая глазница черепа.
Это стало только началом. Она отыскала в кладовке большую картонную коробку от нового пылесоса и поставила её прямо посреди комнаты. И начался методичный, почти священный обход их общей территории. Первыми в коробку полетели вязаные крючком салфетки Елены Петровны, которыми были покрыты все без исключения горизонтальные поверхности в доме. Артём всегда утверждал, что они «создают дополнительный уют», но Марина точно знала — это были метки, своеобразные пограничные столбы, обозначавшие мамину нерушимую территорию. Хлопковая паутина, которая намертво опутала их семейный быт.
Следом отправился старый, облезлый плюшевый медведь с глазом-пуговкой, который неизменно сидел на их супружеской кровати. Этого медведя Елена Петровна «торжественно вернула» Артёму на его тридцатилетие со словами: «Он так по тебе скучал все эти годы». С тех пор медведь занимал почётное место на их ложе, и любые робкие попытки Марины переселить его в шкаф натыкались на стену обиженного, искреннего непонимания. Теперь его путешествие завершилось на дне огромной картонной коробки.
Потом настал черёд кухни. Набор расписных, громоздких баночек для специй — «чтобы у вас всё было как у нормальных людей». Книга с рецептами, сплошь испещрённая мамиными пометками на полях. Две «особенные» чашки, из которых позволялось пить чай только Елене Петровне во время её визитов. Марина собирала этот урожай чужого, навязанного присутствия с холодным, отстранённым чувством удовлетворения. Она не уничтожала чужие вещи, она просто проводила своеобразную инвентаризацию. Отделяла своё от чужого. И с каждым предметом, опустившимся в коробку, в их квартире становилось будто бы ощутимо больше свободного воздуха.
Дверь распахнулась с грохотом, будто её не открыли ключом, а выбили с ноги. На пороге стоял Артём. Лицо его было пунцовым от ярости, глаза метали настоящие молнии. Он был полностью готов к громкому скандалу, к потоку взаимных обвинений, к крикам. Он жаждал их.
— Что это за спектакль ты устроила в том ресторане? Ты решила опозорить меня перед всеми? Встала и просто ушла, как какая-то истеричка! Я, между прочим, счёт на 2500 гривень оплатить не успел!
Он говорил очень громко, наполняя своим праведным гневом это очищенное ею пространство. Марина молчала, стоя возле коробки. Он наконец-то заметил её и тут же замолчал на полуслове. Его взгляд скользнул сначала по совершенно пустому комоду, потом на коробку, потом снова вернулся к ней.
— Что это вообще такое? Ты что, собираешь вещи? Решила таким образом проучить меня?
— Это не мои вещи, Артём, — её голос прозвучал ровно и необычайно спокойно, и от этого внезапного спокойствия ему стало как-то не по себе. — И не твои. Это вещи твоей мамы. Я просто собрала их в одном месте, чтобы тебе было удобнее всё это забрать и вывезти отсюда.
Он несколько долгих секунд переваривал сказанное. Его лицо медленно меняло выражения, проходя стадии от полного недоумения до настоящей, неприкрытой ярости. Он подошёл к коробке и заглянул внутрь. Увидел сложенную пополам фотографию, старого медведя, те самые салфетки.
— Ты… ты совсем с ума сошла? — прошипел он сквозь зубы. — Ты посмела трогать мамины подарки? Какое вообще ты имела на это право? Это же память!
— Вот именно, Артём. Это её память. Её вещи. Её жизнь. А где в этом списке наша? Где хоть что-то, что принадлежит исключительно нам двоим? Я этого не нашла, — она слегка пожала плечами. — Поэтому я решила помочь тебе. Собрала всё самое дорогое для тебя вот в эту коробку.
Он резко выпрямился, глядя на неё так, словно она только что совершила немыслимое святотатство. Для него это, видимо, и было так. Она посягнула на святое, на его нерушимую связь с матерью, воплощённую в этих пыльных, старых реликвиях. Первая волна скандала захлестнула их, и Марина знала, что следом неизбежно придёт цунами. Но впервые за долгое время она была полностью к нему готова.
— Ты в своём уме? Это же память! Мама мне это дарила! — Артём яростно выхватил из коробки старого плюшевого медведя и прижал его к груди, будто спасал маленького ребёнка из огня. Его лицо исказилось от возмущения, которое он считал абсолютно праведным и справедливым. — Ты не имеешь права так себя вести! Это неуважение!
— Неуважение? — Марина сделала шаг навстречу, и её спокойствие треснуло, выпуская наружу холодную, как лёд, ярость. Она больше не повышала голос, она буквально чеканила каждое слово, вбивая их в него, как острые гвозди. — Неуважение — это когда твой муж в годовщину собственной свадьбы воркует по телефону с мамочкой о её новом сериале. Неуважение — это когда на мой прямой вопрос о совместных планах ты отвечаешь «не знаю, надо у мамы спросить». Неуважение — это превратить наш общий дом в её филиал, где я просто бесплатное, молчаливое приложение!
Она смотрела ему прямо в глаза, и он впервые не отвёл взгляда, а принял её вызов. Его инфантильная обида медленно перерастала в настоящую, взрослую злость.
— Ты просто завидуешь! Завидуешь, что у меня такие хорошие, близкие отношения с матерью! Что она меня искренне любит и заботится обо мне!
— Заботится? Артём, тебе тридцать два года! Она не заботится, она держит тебя намертво за пуповину, которую, похоже, просто забыла перерезать в роддоме! Она решает, что тебе есть, что тебе носить и, кажется, о чём вообще думать!
— Нет, это неправда! Точнее, не совсем так! В общем…
— Я тебе для чего вообще нужна?! Чтобы готовить, убирать и молчать? Ты со своей мамой по телефону общаешься гораздо больше, чем со мной за целую неделю! Может, тебе уже сразу к ней переехать?
Эта фраза, произнесённая с абсолютным ледяным презрением, ударила его сильнее пощёчины. Он растерялся. У него больше не было аргументов. В его мире не существовало логики, способной опровергнуть её слова, потому что, к сожалению, они были чистой правдой. И когда у него совсем ничего не осталось, он сделал то, что делал всегда в трудную минуту, — он потянулся за помощью. Он схватил телефон.
— Ах вот как? Ты хочешь поговорить о неуважении? Отлично, сейчас мы поговорим!
Он быстро набрал номер и, прежде чем Марина успела произнести хоть слово, нажал на кнопку громкой связи. Комнату тут же наполнил резкий, металлический голос его матери, усиленный динамиком.
— Артёмочка? Что случилось, сынок? У тебя такой взволнованный голос.
Марина замерла на месте. Это был настоящий удар ниже пояса. Он не просто позвал маму, он втащил её прямо в их спальню, в самый эпицентр их личного скандала, сделав её полноправной, незримой участницей.
— Мам! Ты представляешь, что она тут устроила? — закричал он в трубку, глядя на Марину с искренней ненавистью. — Она собрала все твои подарки, абсолютно все вещи, которые ты нам давала, в коробку! Хочет выбросить! Говорит, что ты мне жить мешаешь!
Из телефона послышался возмущённый вздох, а затем полился поток ядовито-сладких упрёков, направленных вроде бы в пространство, но бьющих точно в цель.
— Боже ты мой, сыночек… Я же так для вас стараюсь, от всей души… Хочу, чтобы в вашем доме было тепло и уютно… А ей, видно, моя забота просто поперёк горла стоит. Я же говорила тебе, Артёмочка, что она эгоистка, думает исключительно о себе…
Марина слушала этот голос из маленького динамика, который теперь казался оглушительным. И она рассмеялась. Не истерично, а тихо, холодно и страшно. Она подошла к телефону, который Артём держал в руке.
— Елена Петровна, вы меня слышите? — спросила она громко и предельно отчётливо. В трубке на мгновение наступила тишина. — Вы своего сына, к сожалению, так и не вырастили. Он до сих пор ваш маленький мальчик, который не способен решить ни одной проблемы без вашей помощи. Так забирайте же его себе. Прямо вместе с этой коробкой. Ему не нужна жена, ему нужна вторая мама. А я на эту роль никогда не подписывалась.
— Да как ты смеешь вообще так разговаривать с моей матерью! — взревел Артём, заслоняя телефон, будто защищая родительницу от пули.
— Ах, вот оно что! — голос из динамика перешёл на визг. — Я знала, что ты змея, я с самого начала это знала! Ты хочешь моего сына у меня отнять!
Скандал превратился в хаотичную, уродливую перепалку на троих. Они орали одновременно: Артём защищал маму, мама поливала Марину грязью, а Марина просто смотрела на этот безумный цирк с чувством окончательной, бесповоротной ясности. Она увидела, как Артём, прижимая к себе телефон, из которого лились оскорбления в её адрес, инстинктивно кивает в такт каждому слову матери. Он сделал свой окончательный выбор. Он, на самом деле, всегда его делал.
Марина молча подошла к коробке, которая стояла на полу. Подняла её. Она оказалась совсем не тяжёлой. Просто ворох старых вещей и чужих, ненужных воспоминаний. Она протянула её Артёму.
— Вот. Забери. Это всё, что для тебя по-настоящему имеет значение. Твоё прошлое. А будущего у нас с тобой уже нет.
Артём смотрел то на коробку в её руках, то на телефон, из которого всё ещё доносился возбуждённый голос его матери. И он, ни секунды не раздумывая, сделал шаг и взял коробку. Он стоял посреди комнаты, в одной руке держа телефон, который связывал его с матерью, в другой — коробку с символами его детства. И в его руках не осталось ни единого свободного места для неё. Для их совместной жизни. Для их семьи. Он стоял, прижимая к себе своё прошлое, и смотрел на жену как на досадное препятствие, которое наконец-то можно просто убрать с дороги. И это был конец. Окончательный и бесповоротный…
Прочитали? Это очень больно, когда человек, с которым ты строишь свою жизнь, в самый ответственный момент выбирает… другого человека. А ведь Марина сделала всё правильно: не стала устраивать цирк в ресторане, а вынесла все болезненные вещи на свет, когда вернулась домой. Кажется, она наконец-то прозрела.
А как вы думаете, что является самым опасным в отношениях с «маменькиным сыночком»? И можно ли вообще сохранить брак, если свекровь постоянно и незримо присутствует в вашем доме?
