— Игорёчек, ты бы объяснил своей Елене, что этот скоростной прибор для воды — просто ненужная блажь. Он быстро греет, да, но не даёт чаю настояться, понимаешь? Вот старый, эмалированный, со свистком — совсем другое дело. И для здоровья гораздо полезнее, — голос Тамары Викторовны, приторно-поучающий, достиг Елены, едва та успела провернуть ключ в скважине.
Елена замерла на пороге. Радостное волнение от сюрприза — она вернулась из деловой поездки на целые сутки раньше — мгновенно улетучилось. Ему на смену пришла холодная, знакомая до тошноты тяжесть где-то под рёбрами. Она бесшумно прикрыла за собой дверь и шагнула внутрь. Её дом пах чужим. Поверх тонкого, дорогого аромата сандаловых диффузоров нагло расположился густой, аптечный запах корвалола и самого простого чая с лимоном. В воздухе висело что-то ещё — дух навязчивого, основательного присутствия, который невозможно было выветрить.
На кухне, за её столом из светлого дуба, сидели муж Игорь и его мать. Перед ними стояли её любимые керамические чашки ручной работы, которые она когда-то привезла из Львова. Тамара Викторовна держала свою пухлой рукой так, будто делала одолжение этой хрупкой вещице, с высокомерно оттопыренным мизинцем. Игорь, увидев жену, подскочил. На его лице отразилась такая смесь неподдельной радости и плохо скрываемого ужаса, что он стал похож на провинившегося школьника, который одновременно и рад родителям, и ждёт неминуемой расплаты.
— Лена! Ты… как? Ты же только завтра должна была прилететь!
— Рейс перенесли, решила не сообщать, чтобы удивить, — ровным, лишённым эмоций тоном ответила Елена, ставя на пол сумку с ноутбуком. Её взгляд скользил по кухне, цепляясь за чужеродные детали, как сканер. На подоконнике, где стояла её тщательно собранная коллекция суккулентов в стильных горшочках, теперь красовалась плотная батарея пузырьков, коробочек и блистеров с лекарствами. Полотенце с нежной вышивкой лаванды, которое она обожала, исчезло, а на его месте висело старое, застиранное, вафельное, в мелкий синий цветочек.
— Здравствуй, Елена, — Тамара Викторовна не соизволила встать, лишь важно кивнула, оглядывая невестку с головы до ног тем самым оценивающим взглядом, от которого у Елены всегда начинало гореть лицо. — А мы тут с Игорёшей чаёвничаем. Он всё мается, говорит, ты его совсем не кормишь, вот, я приехала сына подлечить. Спину у него прихватило, да и давление скачет, как у меня.
Елена перевела взгляд на мужа. Он выглядел абсолютно здоровым, разве что слегка расслабленным от домашнего безделья. Он виновато пожал плечами, его взгляд умолял о снисхождении, о том, чтобы она «проявила понимание».
— Мама приехала на плановое обследование, — быстро заговорил он, будто спешил выложить всё до того, как она начнёт задавать неприятные вопросы. — Решили, что в нашем городе ей удобнее будет, анализы сдать, по врачам пройтись. Всего на недельку.
На недельку. В их однокомнатной квартире. Елена почувствовала, как внутри всё сжимается в ледяной, острый комок. Она заставила себя улыбнуться. Улыбка получилась натянутой, как струна, и совсем недоброй.
— Понятно. Раз такое дело, — она подошла к кухонному гарнитуру, чтобы налить себе воды. И замерла. На стене, где ещё четыре дня назад висел её стильный магнитный держатель со специями в одинаковых стеклянных баночках, зияла пустота. Остались только два маленьких, уродливых отверстия от креплений. — Игорь, а где мои баночки со специями?
Игорь поперхнулся чаем и закашлялся. Тамара Викторовна ответила за него, с невозмутимым видом человека, творящего добро и спасающего мир от химикатов.
— А я их выбросила, дорогая. Химия там одна, сплошной усилитель вкуса. Ты этикетки хоть читала? Я тебе со своей дачи привезла укроп сушёный и лаврушку, в пакетик сложила. Вон, в шкафчике. Натуральный продукт, полезный.
Елена медленно повернула голову и посмотрела на свекровь. Она смотрела на её сытое, благодушное лицо, на пухлые пальцы, сжимающие её чашку, на пузырьки с лекарствами, вытеснившие её цветы. Она выбросила её вещи. В её доме. И теперь поучала её, как правильно жить. Игорь что-то лепетал о том, что мама не со зла, что она просто по-старому привыкла, что он купит новые, ещё лучше. Но Елена его уже не слушала. Она смотрела на мужа, а видела чужого, слабовольного человека, который впустил в их жизнь, в её крепость, варвара, и теперь просил её понять и простить.
— Тамара Викторовна, а вы свои вещи где разместили? — спросила она так тихо и спокойно, что Игорь вздрогнул. Он понял, что это не вопрос. Это начало противостояния.
На этот тихий, почти вежливый вопрос Тамара Викторовна отреагировала с благодушным недоумением, словно её спросили о чём-то очевидном. Она отхлебнула чай и, поставив чашку на блюдце с лёгким стуком, ответила:
— А куда же ещё, дорогая? В шкафу у вас, конечно. Игорёша помог мне сумку занести. Я же не на проходе буду ютиться, мне покой нужен. Врачи строго наказали — никаких нервов.
Игорь в этот момент пытался передать жене какие-то сигналы глазами — то ли мольбу, то ли предупреждение, — но Елена на него не смотрела. Её внимание было приковано к лицу свекрови. Она не спеша сняла с плеча лёгкое пальто, повесила его на крючок в прихожей и, не разуваясь, прошла вглубь квартиры — в спальню. Их спальню.
Зрелище, открывшееся ей, было хуже, чем она могла себе представить. На её стороне кровати, прямо на шёлковом покрывале цвета пыльной розы, которое она заказала из Милана, лежал раскрытый клетчатый чемодан. Из него вываливались домашние халаты, ночные рубашки в цветочек и шерстяные носки. На прикроватной тумбочке, рядом с её книгой и дорогим кремом для рук, уже обосновался стакан с водой и упаковка успокоительных капель. Но последней каплей стал её любимый кашемировый плед, небрежно скомканный и брошенный в кресло, а поверх него — махровый халат Тамары Викторовны. Спальня пахла её тяжёлыми духами и нафталином.
За её спиной тут же нарисовался Игорь.
— Лен, ну ты чего? Мама же не в коридоре будет спать… Я думал, ты не против, если на диване мы с тобой…
Елена медленно повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отстранённым.
— Что ты там себе думал, меня не интересует. Она здесь спать не будет.
Следом за Игорем в комнату заплыла Тамара Викторовна, всем своим видом выражая смертельную обиду.
— Я что-то не так сделала, Леночка? Я же не на полу прошусь! Это же и кровать моего сына! Думала, ты на диванчике пока перекантуешься, раз ты молодая, а у меня спина…
Елена спокойно подошла к кровати, двумя пальцами взяла громоздкий чемодан и с глухим стуком поставила его на пол. Затем она взяла с кресла халат свекрови и протянула его хозяйке.
— Это не кровать вашего сына. Это наша кровать. И на ней сплю я. Вещи свои можете перенести на кухню. Там отличный раскладной диван.
Игорь побледнел. Он ожидал чего угодно — крика, упрёков, но не этого ледяного, делового тона, каким говорят с нерадивым персоналом.
— Лена, ты с ума сошла? Какая кухня? У неё спина больная, давление! Ты хочешь, чтобы у неё приступ случился?
— На диване не холоднее, чем на кровати. И не жёстче, — парировала Елена, даже не повысив голоса. — Там прекрасный ортопедический диван, который, к слову, выбирала я. Он гораздо лучше подходит для больной спины, чем наша мягкая кровать. Так что я, можно сказать, о здоровье вашей мамы забочусь.
Тамара Викторовна переводила взгляд с непроницаемого лица невестки на растерянное лицо сына. Её щеки налились нездоровой краской.
— Игорёша! Ты позволишь ей так со мной разговаривать? Ты позволишь ей выгнать родную мать на кухню, как собаку? Это твой дом или её?
Игорь открыл рот, чтобы что-то сказать, чтобы снова призвать всех к миру, но Елена его опередила. Она вышла из спальни, молча прошла в коридор к встроенному шкафу, достала оттуда запасной комплект постельного белья, подушку и одеяло. Не глядя ни на мужа, ни на свекровь, которые застыли посреди спальни, она прошла на кухню. С методичной аккуратностью она сняла с дивана декоративные подушки, разложила его, постелила свежую простыню, взбила подушку и аккуратно расправила одеяло. Она создавала спальное место. Чётко, деловито, без единой лишней эмоции. Закончив, она вернулась в коридор.
— Спальное место для гостьи готово, — сообщила она, глядя куда-то сквозь Игоря. — Я иду в душ. Надеюсь, к моему возвращению в нашей спальне не будет посторонних вещей.
Она развернулась и ушла в ванную, оставив за собой оглушающее молчание, в котором мать и сын смотрели друг на друга, впервые понимая, что привычный мир, где всё решалось через манипуляции и давление на жалость, только что рухнул.
Пока Елена стояла под упругими струями воды, она не думала ни о чём. Шум душа был спасительной стеной, отгораживающей её от квартиры, которая на несколько часов перестала быть её домом. Она методично намыливала тело, смывая с себя не только дорожную усталость, но и липкое ощущение чужого вторжения. Она не злилась. Злость была горячей, быстрой эмоцией, а то, что она испытывала, было холодным, как сталь, и тяжёлым, как гранит. Это была кристаллизовавшаяся за годы усталость от мелких уступок, которые превратились в систему, от проглоченных обид, от роли понимающей и входящей в положение жены. Сегодня она поняла, что «входить в положение» больше некуда. Она уже стоит спиной к стене в собственном доме.
Когда она вышла из ванной, в квартире было неестественно тихо. В воздухе висело напряжение, густое и ощутимое, как туман. Игорь сидел на краешке дивана в гостиной, ссутулившись. Он ждал её. На кухне слышалось сдержанное покашливание Тамары Викторовны — она демонстративно укладывалась спать, давая понять, какую муку претерпевает.
Игорь поднял на жену глаза, полные укора.
— Ты довольна? Довела мать. У неё сейчас давление подскочит, придётся скорую вызывать. Это было так жестоко, Лена.
Елена молча прошла к шкафу и достала свой шёлковый халат. Она надела его, не спеша завязала пояс. Её движения были плавными и выверенными, в них не было ни капли нервозности.
— Жестоко — это без спроса приводить в мой дом людей. Жестоко — это позволять им выбрасывать мои вещи. Жестоко — это ожидать, что я буду спать на диване, пока твою маму лечат от несуществующих болезней в моей постели. Выбирай любое.
— Но это же мама! — воскликнул он, вскакивая. — У меня есть сыновий долг! Я не мог оставить её в селе, когда она жалуется на здоровье! Что я, по-твоему, за сын после этого?
Он стоял перед ней, искренне возмущённый её чёрствостью, её непониманием таких простых, фундаментальных вещей. В его глазах она была бессердечным монстром, который посягнул на святое.
Елена посмотрела на него в упор. Прямо в глаза.
— Я тебе не прислуга и не банкомат! Ещё раз приведёшь в мой дом свою мать без моего ведома, и ночевать будете оба на коврике в подъезде!
Эта фраза, произнесённая тихо, без крика, ударила по Игорю сильнее пощёчины. Он на мгновение опешил, а потом его прорвало.
— Да что ты себе позволяешь?! Ты совсем забыла, что я твой муж? Эта квартира такая же моя, как и твоя! Я здесь живу!
— Ты здесь живёшь, — спокойно согласилась Елена. — Но квартира моя. Она досталась мне от бабушки, и ты это прекрасно знал, когда мы женились. И деньги на ремонт, на мебель, на всю технику, которой так любит пользоваться твоя родня, когда приезжает «на обследование», — тоже мои. Ты вносишь свою часть за коммуналку и еду, и на этом твой вклад в этот дом заканчивается. Поэтому нет, эта квартира не такая же твоя. Ты здесь гость. Дорогой, любимый, но гость. А гости уважают правила хозяина.
Игорь смотрел на неё, не веря своим ушам. Каждое её слово было выверенным, точным ударом, разрушающим тот уютный мир, который он для себя построил. Мир, где у него была удобная, всё понимающая жена и право приводить в её дом свою семью.
— Так вот оно что… Ты всё посчитала… Я для тебя просто квартирант с привилегиями?
— Нет, — отрезала Елена. — Ты был для меня мужем. Человеком, ради которого я была готова на всё. А ты решил, что это даёт тебе право меня не уважать. Ты говоришь про сыновий долг? А где твой мужской долг?
Не дожидаясь ответа, она молча развернулась и прошла в спальню. Игорь, ошеломлённый, остался стоять посреди комнаты. Через минуту она вернулась. В одной руке она несла его подушку, в другой — его половину большого пухового одеяла. Она прошла мимо него к входной двери. Игорь смотрел на неё, не понимая, что происходит. Она спокойно открыла замок, распахнула дверь на лестничную клетку. И с силой швырнула подушку и одеяло на холодный кафельный пол подъезда.
Она повернулась к нему. В её глазах не было гнева. Только холодная, абсолютная решимость.
— Твой долг — уважать меня. А пока можешь начинать привыкать. Утром чтобы её здесь не было. Иначе твои вещи полетят следом.
Она не стала закрывать дверь. Она просто отошла и встала в проёме, глядя на него. Игорь перевёл взгляд с её непроницаемого лица на своё одеяло, бесформенной кучей лежащее на грязном полу рядом с почтовыми ящиками. И в этот момент он понял. Это была не угроза. Это была констатация факта. Игра окончена.
Ночь прошла в гулком, напряжённом молчании. Игорь не стал ночевать на коврике. Он молча занёс подушку и одеяло, расстелил себе на диване в гостиной и отвернулся к стене, всем своим видом демонстрируя обиду и унижение. Елена спала одна в их огромной кровати, и впервые за долгое время постель не казалась ей пустой. Наоборот, она ощущала пространство, свободу и ледяное спокойствие. Она не думала о том, что будет утром. Она знала, что сделает.
Утром она проснулась раньше обычного. Игорь уже не спал, он сидел на кухне, одетый, и пил кофе. Его мать, Тамара Викторовна, суетилась у плиты. Она уже успела надеть свой любимый цветастый халат и теперь с видом полноправной хозяйки жарила тосты, наполнив квартиру запахом горелого хлеба и дешёвого подсолнечного масла. Увидев Елену, она не поздоровалась, а обратилась к сыну с нарочито громкой заботой:
— Игорёша, ты поешь тостов. Я на настоящем сливочном масле сделала, не то что эта ваша химия в пачках. Надо же тебе силы восстанавливать после таких-то нервотрёпок.
Игорь поднял на Елену тяжёлый, упрямый взгляд. В его глазах не было раскаяния, только вызов. Он принял решение. Он покажет ей, кто в доме хозяин.
— Значит так, Лена. Этот спектакль окончен. Мама остаётся здесь столько, сколько нужно для её здоровья. Мы этот вопрос закрыли. А твоё поведение мы обсудим позже, когда ты придёшь в себя.
Он говорил медленно, с расстановкой, как говорят с неразумным ребёнком. Он ждал, что она вспылит, начнёт кричать, и тогда он сможет с полным правом обвинить её в истерике. Но Елена молчала. Она спокойно обошла его, подошла к кофемашине и нажала кнопку. Пока готовился её эспрессо, она так же молча развернулась и пошла в спальню.
Игорь и Тамара Викторовна переглянулись. В их взглядах читалось победное недоумение. Неужели сломалась? Сдалась?
Через минуту Елена вернулась в коридор. Она выкатила из гардеробной большой чемодан на колёсиках. Их общий чемодан для отпусков. Она открыла его прямо посреди прихожей и снова ушла в спальню. Игорь вскочил с места, роняя вилку.
— Ты что делаешь? Лена!
Ответом ему был скрип открывающихся дверей шкафа. Елена вернулась с аккуратной стопкой его рубашек. Она не швыряла их. Она подошла к чемодану и начала их методично укладывать, одну за другой. Словно собирала его в очередную командировку. Это было страшнее любого крика. Эта деловитость, эта холодная, отстранённая аккуратность была приговором.
— Прекрати немедленно! — заорал он, бросаясь к ней. — Ты слышишь меня?
Она даже не посмотрела на него. Она вернулась в спальню за его джинсами и свитерами. Тут в коридор выскочила Тамара Викторовна. Её лицо исказилось от ярости.
— Ах ты дрянь! Ты моего сына из его же дома выгоняешь? Совсем обнаглела! Игорёша, да что же это такое! Поставь её на место!
Елена как раз вернулась с охапкой его носков и белья. Она остановилась напротив свекрови, посмотрела ей прямо в глаза — холодно, без ненависти, с лёгким оттенком брезгливости.
— Тамара Викторовна, вы ведь на обследование приехали? Вот и начинайте. С головы.
Свекровь задохнулась от возмущения, открыла рот, но не смогла выдавить ни слова. Елена обошла её, высыпала бельё в чемодан и направилась в ванную за его туалетными принадлежностями. Игорь стоял посреди коридора, как вкопанный, и смотрел, как его жизнь аккуратно укладывают в чемодан. Он смотрел на её прямую спину, на её спокойные, размеренные движения и понимал, что всё. Это конец. Это не скандал, после которого можно помириться. Это ампутация.
Она вынесла его бритву, зубную щётку, дезодорант и положила их в боковой карман чемодана. Затем она застегнула молнию, выпрямилась и посмотрела на мужа.
— Я всё собрала. Можешь проверить, не забыла ли я чего.
Она взяла чемодан за ручку и выкатила его за порог, на лестничную клетку. Рядом с ним она поставила его зимние ботинки и бросила сверху куртку. Дверь она оставила открытой.
Затем она развернулась, прошла на кухню мимо окаменевших Игоря и его матери, взяла свою чашку с дымящимся эспрессо и сделала первый глоток. Она смотрела в окно, на просыпающийся город, будто в квартире, кроме неё, никого больше не было. Игорь стоял в прихожей, глядя на свои вещи в подъезде, на мать, которая впервые в жизни молчала, и на спину женщины у окна, которая только что вычеркнула его из своей жизни так же просто, как нажимала кнопку на кофемашине. И он понял, что его вещи не полетят следом. Они уже полетели…
