Максим притворился спящим, когда услышал, как скрипнула дверь его комнаты. Сквозь полуприкрытые веки он видел силуэт дяди Толи на пороге. Мужчина постоял несколько секунд, покачиваясь — опять выпил. Потом тихо прикрыл дверь.
— Спит пацан, — донёсся приглушённый голос из кухни.
— Ну и хорошо, — отозвалась тётя Вера. — Завтра документы в интернат отвезу. Хватит с меня этого счастья.
Максим зажмурился крепче. В интернат. Он знал, что это случится — тётя Вера говорила об этом всё чаще. Но надеялся, что это просто угрозы.
— Вер, может, погодим ещё? — неуверенно протянул дядя Толя. — Мальчишка-то не виноват, что Марина того…
— Не виноват? — голос тёти Веры стал резким. — А кто виноват, что она на той яхте оказалась? Если бы не её выродок, жила бы сейчас! Моя сестра, единственная…
— Но он же ребёнок был. Пять лет всего.
— Вот именно! А она его на яхту потащила! В шторм! Материнский инстинкт, видите ли, проснулся. Всю жизнь порхала как бабочка, а тут решила идеальной мамашей стать!
Максим прикусил губу до крови. Мама не виновата. Это он упросил взять его в плавание, канючил целый месяц. А когда начался шторм, мама обвязала его спасательным жилетом и столкнула в спасательный плот, а сама… сама не успела.
— И потом, — продолжала тётя Вера, — посмотри на него. Молчит целыми днями, смотрит как волчонок. В школе учителя жалуются — дерётся, огрызается. Яблоко от яблони…
— Какой яблони? Марина же нормальная была.
— Нормальная? Ты её отца не видел. Пришёл один раз — весь в наколках, глаза бешеные. Марина тогда беременная уже была. Он денег требовал, орал. Еле выгнали. А через месяц — передоз. Вот такая у Максимки наследственность.
Максим сжал кулаки. Он ничего не знал об отце — мама не рассказывала. Теперь понятно почему.
— Короче, решено. Завтра везу документы. А послезавтра — его самого.
Максим дождался, пока в квартире стихнет, и тихо встал. Убегать нужно сейчас — потом не дадут. Но куда?
Он вспомнил разговор, подслушанный неделю назад. Тётя Вера говорила по телефону с какой-то подругой: «…эта чокнутая Лидка до сих пор там живёт… Марина к ней в детстве бегала, я помню… родители ругались… говорят, она того, ведьма…»
Тётя Лида. Мама упоминала её пару раз — какая-то дальняя родственница, живёт за городом. Больше Максим ничего не знал, но выбора не было.
В маминых вещах, которые тётя Вера свалила в кладовке, он нашёл старую записную книжку. Пролистал — вот! «Тётя Лида, Сосновка, ул. Лесная, 7».
Максим набил рюкзак едой из холодильника, взял свои скопленные деньги — хватит на автобус. На кухонном столе оставил записку: «Ухожу. В интернат не поеду. Не ищите».
Ночной автобус до Сосновки шёл три часа. Максим дремал, прижавшись лбом к холодному стеклу. На конечной его высадили у тёмного леса.
— Пацан, ты куда? — окликнул водитель. — Тут же никого.
— Мне недалеко, — буркнул Максим и зашагал по единственной улице.
Дом номер семь стоял на отшибе. Старый, покосившийся, заросший диким виноградом. Во дворе — непонятные конструкции из веток и тряпок. Максим поёжился — может, зря он сюда пришёл?
Дверь открылась раньше, чем он успел постучать. На пороге стояла высокая худая женщина в длинной юбке. Седые волосы растрепаны, глаза — пронзительно-серые, как у мамы.
— Максим, — сказала она утвердительно. — Заходи, промёрз небось.
В доме пахло дымом, травами и ещё чем-то странным — как в аптеке и в лесу одновременно. Везде — пучки сушёных растений, банки с мутными жидкостями, старые книги.
— Садись, — женщина указала на табурет у печки. — Чаю сделаю. И рассказывай.
— Откуда вы знаете, кто я?
— На мать похож. И глаза те же — серые, с грустинкой. Она в детстве часто ко мне бегала. От Веры пряталась.
— От тёти Веры?
— Ага. Та её с малолетства терпеть не могла. Ревновала к родителям, подставляла. А Маринка добрая была, не умела сдачи дать. Вот и бежала ко мне — я хоть и дальняя родня, но защитить могла.
Максим выпалил всё разом — про интернат, про подслушанный разговор, про отца, которого не знал. Тётя Лида слушала, кивала, подливала чай.
— Отца твоего я помню, — сказала она, когда он закончил. — Не был он наркоманом. Художник был, талантливый. Татуировки делал — но не бандитские, а красивые, как картины. Только пил сильно. И в драку лез за правду. Вот и забили его в подворотне — то ли за девушку вступился, то ли ещё за что. Марина тогда беременная была, не стала ей говорить. А Вера… Вера додумала по-своему.
— Можно мне у вас пожить? Я работать буду…
— Поживи. Только знай — я не сахар. Характер у меня тяжёлый, соседи боятся. И живу я странно, не как люди.
— Мне всё равно.
Тётя Лида усмехнулась.
— Посмотрим. А пока спать иди. Наверху комната есть, постелю найдёшь.
Утром Максима разбудил грохот. Он сбежал вниз — тётя Лида кидала в печку какие-то коренья, бормоча себе под нос.
— А, проснулся. Умойся и завтракать садись. А потом поговорим серьёзно.
За завтраком — каша, хлеб, странное варенье из шишек — она объяснила:
— Вера тебя искать будет. Полицию поднимет — сама виновата будет, но вид сделает. И сюда обязательно придут, я же родственница. Нужно что-то придумать.
— Я спрячусь. В лесу, где-нибудь…
— Не городи чушь. Есть способ получше. Только ты не пугайся.
Она встала, порылась в шкафу, достала пузырёк с мутной жидкостью.
— Старый рецепт. На травах, безвредный. Но действует… специфично. Человек, выпивший это, становится как бы невидимым. Нет, не в прямом смысле — просто люди его не замечают, забывают сразу. Даже если прямо перед носом стоять будешь — увидят, но через секунду забудут.
— Это… магия?
— Называй как хочешь. Я предпочитаю думать — химия. Особые вещества в растениях, влияющие на восприятие. Твоя мама не верила, смеялась. Но один раз попросила — когда от какого-то назойливого ухажёра пряталась. Сработало.
— А надолго?
— Месяца на три. Потом постепенно проходит. Но нам хватит — за это время я документы оформлю, опекунство возьму. Через дальнюю родню можно, я юридически твоя двоюродная бабка.
Максим взял пузырёк, понюхал — пахло мятой и ещё чем-то горьким.
— А если не сработает?
— Сработает. Но учти — все забудут. И в школе тоже. Придётся заново знакомиться, когда действие пройдёт.
— Мне всё равно. У меня там друзей нет.
Он выпил залпом. На вкус — как микстура от кашля, только хуже.
— Теперь ждём, — сказала тётя Лида.
Через два дня приехала полиция. Максим сидел на кухне, когда они вошли. Участковый посмотрел прямо на него — и перевёл взгляд на тётю Лиду.
— Здравствуйте. Вы Лидия Петровна? Мы по поводу вашего внучатого племянника, Максима Волкова. Он пропал позавчера…
— Максимка? — тётя Лида всплеснула руками. — Господи, что случилось?
— Так вы его не видели?
— Да я его вообще ни разу не видела! Марина, сестра моя двоюродная, упокой господь её душу, обещала привезти показать, да так и не собралась. А теперь вот… Пропал, говорите?
Участковый что-то записал, задал ещё пару вопросов и ушёл. Даже не взглянул на Максима, хотя тот сидел в метре от него.
— Видишь? — тётя Лида подмигнула. — Работает.
Следующие месяцы были странными. Максим помогал по хозяйству, учился различать травы, читал старые книги о растениях. Иногда приходили люди — кто за настойкой от бессонницы, кто за мазью от боли в спине. Платили немного, но хватало.
— Раньше ведьмой обзывали, — рассказывала тётя Лида. — А теперь сами бегут, когда припрёт. Таблетки не помогают — ко мне.
Максим научился варить простые отвары, делать настойки. Тётя Лида оказалась строгой учительницей — заставляла всё записывать, проверять по три раза.
— Это не игрушки. Ошибёшься в дозировке — и лекарство станет ядом.
В октябре начало проходить действие «невидимости». Сначала его стала замечать продавщица в магазине, потом сосед-пенсионер. Тётя Лида к тому времени оформила временную опеку — через знакомую в опеке провернула.
— Теперь ты официально живёшь у меня. Вера может приехать, скандалить, но забрать не сможет.
Тётя Вера приехала в ноябре. Максим узнал её голос и спрятался на чердаке — не хотел встречаться.
— Где он? — кричала тётя Вера. — Я знаю, что он здесь!
— Да, здесь, — спокойно ответила тётя Лида. — И останется здесь. Вот документы на опеку.
— Ты не имела права! Я его официальный опекун!
— Была. Пока не написала отказ.
— Какой отказ? Я ничего не писала!
— А вот копия. Твоя подпись, твоё заявление. Месяц назад подано.
Максим не видел, но слышал, как тётя Вера задохнулась от возмущения.
— Это подделка! Я в суд подам!
— Подавай. Только сначала вспомни, что ты говорила про Максима. И что собиралась с ним сделать. У меня есть свидетели.
Молчание. Потом тётя Вера зло бросила:
— Он такой же ненормальный, как его мать! И отец его — отморозок был! Чужая кровь, гнилая! Пожалеешь ещё, что связалась!
Хлопнула дверь. Максим сполз по стене, обхватив колени руками. Чужая кровь. Гнилая.
Тётя Лида нашла его там через час.
— Эй, чего расклеился?
— Она права. Я правда ненормальный. И отец…
— Твой отец был хорошим человеком с плохой судьбой. А мать — лучшее, что было в нашей семье. И ты весь в неё — добрый, умный, совестливый. А Вера… Вера просто не умеет любить никого, кроме себя. Это её проблема, не твоя.
— Но она же сестра мамы. Должна была…
— Ничего она не должна. Родство — это не только кровь. Это выбор. Вот я выбрала быть тебе семьёй. А она — нет. И это её право. Как и твоё право — не прощать.
Зимой Максим пошёл в местную школу. Небольшая, всего девять классов, но учителя хорошие. Отнеслись с пониманием — мальчик-сирота, пережил травму.
К весне он освоился. Появились приятели, подтянулись оценки. Тётя Лида ворчала, что он слишком много времени тратит на «эту школу», но Максим видел — она довольна.
В мае произошло неожиданное. Максим возвращался из школы и увидел у калитки знакомую фигуру. Дядя Толя.
— Максим? Максимка, это правда ты?
Мужчина выглядел плохо — осунулся, поседел. Пахло перегаром.
— Здравствуйте, дядя Толя.
— Прости меня, Максим. Прости. Я… я трус. Знал, что Вера неправа, но молчал. Боялся её. А ты… ты пацан хороший, нормальный. Я дурак.
— Всё в порядке, дядя Толя.
— Нет, не в порядке! Мы тебя предали. Я предал. Марина бы не простила… Она же просила присмотреть за тобой, если что. А я…
Дядя Толя заплакал — пьяно, некрасиво. Максим неловко похлопал его по плечу.
— Вера меня выгнала, — всхлипнул мужчина. — Говорит, я виноват, что ты сбежал. Что я тебе потакал. Наверное, правильно выгнала. Я же… я же даже защитить тебя не смог.
Тётя Лида вышла на крыльцо.
— Анатолий? Что ты тут делаешь?
— Простите, Лидия Петровна. Я… я к Максиму. Попрощаться.
— Куда собрался?
— Не знаю. Куда-нибудь. Работу найду, начну сначала.
Тётя Лида внимательно посмотрела на него, потом на Максима.
— Зайди, чаю выпьешь. И протрезвеешь заодно.
Дядя Толя ушёл через три часа. Трезвый, притихший. Перед уходом снова попросил у Максима прощения.
— Если что нужно будет — звони. Телефон оставлю. Я… я постараюсь человеком стать. Марине обещаю.
Летом тётя Лида оформила постоянную опеку. Максим официально стал её внуком — она даже фамилию предложила сменить, но он отказался. Волков — мамина фамилия.
— Правильно, — одобрила она. — Помни, кто ты и откуда.
В августе пришло письмо от тёти Веры. Короткое, сухое. Писала, что переезжает в другой город, квартиру продаёт. И что личные вещи Максима и его матери передаст через знакомых.
— Совесть заела, — хмыкнула тётя Лида. — Или просто избавиться хочет от воспоминаний.
Вещей было немного — мамины фотоальбомы, её любимые книги, украшения. И папка с документами, где Максим нашёл свидетельство о рождении. В графе «отец» — Волков Сергей Александрович.
— Мама дала мне свою фамилию, — удивился Максим.
— Они не были расписаны. Но Марина любила его. И фамилию взяла в его память. Волк — это сильный зверь, гордый. Помни об этом.
Осенью Максим уже уверенно помогал тёте Лиде с её травяными сборами. Люди привыкли к нему, здоровались, иногда просили совета. «Внук Лидии Петровны» — говорили с уважением.
А потом случилось то, чего Максим не ожидал. В октябре, ровно через год после того, как он сбежал, на пороге появилась тётя Вера.
Постаревшая, похудевшая, в простой куртке вместо привычной шубы. Увидела Максима и застыла.
— Ты… ты так вырос.
— Здравствуйте, тётя Вера.
— Можно мне… можно поговорить? С тобой и с Лидией Петровной?
Тётя Лида вышла, окинула гостью внимательным взглядом.
— Заходи. Но если скандалить пришла — лучше сразу уходи.
— Не буду, — тихо сказала тётя Вера.
Они сели за стол. Тётя Вера долго молчала, комкая в руках платок.
— Я… я пришла просить прощения. У вас обоих. Я была неправа. Жестоко неправа.
Максим молчал. Тётя Лида тоже.
— Когда Марина погибла, я… я сошла с ума от горя. Она была младше, я всегда её опекала. А потом… потом я стала её ненавидеть. За то, что умерла. За то, что оставила меня. И всю злость выместила на Максиме.
— Это не оправдание, — жёстко сказала тётя Лида.
— Знаю. Не оправдание. Я не прошу меня простить. Просто… просто хочу, чтобы вы знали — я понимаю, что натворила. И если Максим когда-нибудь сможет… не простить, нет. Но хотя бы не ненавидеть…
Она встала, пошла к двери. У порога обернулась:
— Я оставлю адрес. Если что понадобится… Или если просто захотите поговорить о Марине. Я… я тоже по ней скучаю.
Когда за ней закрылась дверь, Максим выдохнул. Тётя Лида налила ему чаю, добавила ложку своего особого варенья — успокаивающего.
— Ну что, простишь?
— Не знаю. Наверное, когда-нибудь. Мама бы простила.
— Твоя мама была святой. А мы с тобой — обычные люди. Имеем право злиться.
— Тётя Лида, а вы её простили? За то, что она меня бросила когда-то?
— А она не бросала. Она приходила каждую неделю, тайком. Плакала под окнами. Вера не знает, но я видела. Потом забрала тебя, как только смогла. Не всё в жизни просто, Максим. Иногда люди делают плохие вещи по хорошим причинам.
Они сидели у печки, пили чай. За окном начинался снег — первый в этом году. Максим думал о маме, об отце, которого не знал, о тёте Вере и дяде Толе. О том, что семья — это сложно. Что кровь — не всегда главное. И что иногда чужие люди становятся роднее родных.
— Спасибо, — сказал он тёте Лиде.
— За что?
— За то, что приняли. Что не отвернулись.
— Дурак ты, Максимка. Это я тебе спасибо должна говорить. Скучно мне одной было. А теперь вот — внук есть. Настоящий внук, пусть и не по крови.
Максим улыбнулся. Чужая кровь — может, и так. Но разве это важно? Важно другое — что есть дом, где тебя ждут. Где тебя любят таким, какой ты есть. Где ты — свой.
А прощение… Прощение придёт. Когда-нибудь. Мама бы поняла.
