— Я единолично выплачиваю кредит за жильё, пока ты «развиваешь свой блог»! Найди себе уже достойную работу, Дима! Иначе я сдам твою комнату человеку, который будет платить без задержек, а ты отправишься вон отсюда!
Слова, такие холодные и острые, будто осколки стекла, пронзили тёплый, спёртый воздух помещения. Они обрушились на Диму, вырвав его из уютного мирка, где он был восходящей звездой виртуальных баталий, а не сорокалетним безработным. Он сидел в своём массивном, эргономичном кресле, залитый сиреневым неоновым светом светодиодных лент, а огромные наушники полностью закрывали его уши. Одна рука застыла над клавиатурой, другая сжимала мышь. На экране перед ним продолжалась виртуальная схватка, но он её больше не видел. Его взгляд был прикован к отражению жены, Кати, которая стояла в дверном проёме, словно мрачное видение из другой, настоящей жизни.
Она только что вернулась домой. Это было очевидно по её усталому, серому лицу, по тому, как тяжело опустились её плечи под весом объёмной сумки с продуктами и бесконечного рабочего дня. Она даже не переоделась, так и стояла в строгом офисном платье-футляре, которое теперь казалось совершенно неуместной бронёй в их захламлённой квартире. Дима рефлекторно дёрнулся, чтобы отключить микрофон, но было слишком поздно. Её голос, полный металла и застарелой обиды, уже разнёсся по прямому эфиру, адресованный не только ему, но и тем семидесяти восьми зрителям, которые следили за его трансляцией.
Из-за плотно закрытой двери бывшей спальни, которую Дима гордо именовал «студией», до этого момента доносился его чужой, наигранно-бодрый голос. Он комментировал ход игры, сыпал плоскими шутками, обращался к своим подписчикам по никнеймам, словно они были его лучшими друзьями. Он смеялся так раскатисто, как никогда не смеялся с ней. Катя, разбирая на кухне пакеты, слышала этот смех и чувствовала, как внутри неё закипает глухое, вязкое раздражение. Гора немытой посуды в раковине, казалось, стала ещё выше со вчерашнего дня, а на кухонном столе сиротливо лежала его тарелка с засохшими остатками завтрака.
Она молча убрала молоко в холодильник, выложила овощи. Она давно привыкла к этому молчанию, к этому разделению миров. Её мир — это душный офис, отчёты, совещания и вечная тревога о счетах. Его мир — это пиксельные монстры, деньги с донатов по несколько десятков гривен и иллюзия скорого, грандиозного успеха. Но сегодня что-то сломалось окончательно. Проходя по коридору, она увидела на тумбочке почту. Белый конверт с синим логотипом банка лежал поверх рекламных буклетов. Он не кричал, не сигналил, но для Кати он был громче взрыва. Напоминание о следующем платеже по кредиту. Том самом платеже, который она целиком и полностью тянула на себе последние полгода.
Это стало последней каплей. Она не стала стучать. Она просто распахнула дверь в его святилище. И вот теперь он смотрел на неё, и на его лице растерянность смешивалась с плохо скрываемым гневом за испорченный эфир. В чате трансляции, который был виден на одном из мониторов, уже замелькали первые вопросы и ехидные комментарии.
— Катя, ты что ты делаешь? Я веду стрим, — прошипел он, прикрывая микрофон ладонью, хотя это уже не имело никакого смысла.
— Мне наплевать на твой стрим! — она сделала шаг в комнату, и её взгляд упал на дорогущую камеру на штативе, на профессиональный микрофон, на три огромных монитора. Всё это было куплено в кредит. Кредит, который тоже оплачивала она. — Ты слышал, что я сказала? У тебя есть ровно неделя, чтобы найти работу. Любую. Грузчиком, курьером, кем угодно. Иначе в следующие выходные я приведу сюда квартиранта. И он будет жить здесь. В твоей студии. Понял?
Дима ошарашенно смотрел на погасший экран монитора. Чат, до этого взрывавшийся ехидными комментариями и смеющимися смайликами, исчез. Исчезла игра, исчезли его семьдесят восемь зрителей. Осталась только звенящая пустота и отражение его собственного растерянного лица. Он сдёрнул наушники и швырнул их на стол. Пластик глухо стукнулся о столешницу. В комнате, залитой искусственным фиолетовым светом, воцарилась напряжённая, густая тишина, которую нарушало лишь ровное гудение мощного компьютера.
— Ты опозорила меня, — наконец выдавил он, медленно поворачиваясь в кресле. Его голос был низким и лишённым той наигранной бодрости, которую он демонстрировал в эфире. — Ты специально дождалась стрима, чтобы это устроить?
Катя не ответила. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и её поза выражала не агрессию, а безграничную, смертельную усталость. Она смотрела на него так, как врач смотрит на безнадёжного пациента. Этот взгляд бесил Диму гораздо больше, чем крики и прямые обвинения.
— Я вкладываю всю душу в этот канал! — он вскочил с кресла, начиная нарезать круги по небольшой комнате. — Люди начинают меня узнавать, я создаю сообщество! А ты врываешься и всё рушишь! Ты просто не веришь в меня! Ты никогда не верила! Тебе проще, чтобы я, как и ты, сидел в офисе с девяти до шести за свои жалкие деньги!
Он говорил много и горячо. Он говорил о перспективах, о монетизации, о будущих рекламных контрактах. Он рисовал картины их богатой и свободной жизни, которая вот-вот наступит, стоит только ещё немного подождать, ещё немного вложиться. Он говорил, как настоящий бизнес-тренер, как человек, убедивший себя в собственной гениальности. Катя слушала его молча, не перебивая. Она дала ему выговориться, выплеснуть весь этот поток заученных фраз и самооправданий.
Когда он наконец выдохся и замолчал, ожидая её реакции — слёз, споров, чего угодно, — она спокойно достала из сумочки свой телефон.
— Мечты — это, конечно, хорошо, Дима, — её голос был ровным и холодным, как лёд. — А теперь давай посмотрим на реальность. Вот, смотри.
Она протянула ему телефон с открытым банковским приложением. На экране светилась сумма. Унизительно маленькая сумма, которой должно было хватить им на две недели до её следующей зарплаты.
— Это всё, что у нас есть после того, как я внесла платёж по кредиту. Отсюда нужно будет вычесть коммуналку, интернет — твой, кстати, самый дорогой тариф — и купить еды. Твои грандиозные перспективы здесь не учтены. Донаты за прошлый месяц — около четырёхсот гривен. Этого даже на кошачий корм не хватит, если бы у нас был кот.
Дима отшатнулся от телефона, как от змеи. Он не хотел видеть эти цифры. Они были грубыми, материальными, они разрушали его прекрасный воздушный замок.
— Ты всё сводишь к деньгам! Я говорю о большем! О самореализации!
— Я тоже говорю о большем, — отрезала Катя, убирая телефон. — Я говорю о крыше над головой. И я не собираюсь её терять из-за твоей «самореализации».
Не говоря больше ни слова, она вышла из комнаты. Дима решил, что победил, что она сдалась. Но через минуту Катя вернулась со своим ноутбуком. Она молча села на диван, который стоял у стены, поставила ноутбук на колени и открыла его. Дима с недоумением наблюдал за ней. Он слышал лишь спокойное, методичное щёлканье клавиш. Затем она встала, снова взяла свой телефон и, не глядя на него, сказала:
— Отойди. Мне нужно сделать фото.
Он не сразу понял. А когда понял, застыл на месте. Она хладнокровно, деловито сфотографировала его «рабочее место»: кресло, стол с тремя мониторами, угол комнаты. Затем снова села и прикрепила фотографии к чему-то на экране. Раздался финальный щелчок мыши.
— Готово, — сказала она, закрывая ноутбук. — Я разместила объявление. Комната сдаётся со следующих выходных. Можешь начинать паковать свою аппаратуру.
Суббота. Для Кати это был первый выходной за две недели, день, когда можно было бы выспаться, сходить в парк или просто лежать и смотреть сериал. Вместо этого она с восьми утра занималась методичной, почти медитативной уборкой. Она вымыла кухню до блеска, разобрала завалы в гостиной, протерла пыль там, куда не заглядывала месяцами. В этом ритуальном очищении пространства было что-то окончательное. Она не злилась, не плакала. Она действовала.
А за стеной, в своей «студии», Дима готовился к реабилитации. Он не верил ни единому слову Кати. Объявление? Фотографии? Это была просто истерика, женская манипуляция, попытка его прогнуть. Он проигнорировал её ультиматум, всю неделю демонстративно играя и монтируя ролики, показывая, что его не сломить. Сегодняшний стрим должен был стать его триумфом. Он собирался рассказать своей аудитории о «временных трудностях» и «хейтерах в собственной семье», превратив бытовой скандал в часть своего героического пути к успеху.
Ровно в два часа дня он вышел в эфир.
— Всем привет, бойцы! — его голос, усиленный дорогим микрофоном, звучал преувеличенно бодро. — Ваш покорный слуга снова в строю! Знаю, прошлый стрим закончился… э-э-э… немного неожиданно. Но, как говорится, что нас не убивает, делает нас сильнее! Когда ты идешь к большой цели, всегда найдутся те, кто попытается сбить тебя с пути. Даже самые близкие люди. Они не понимают, они боятся, они хотят, чтобы ты был таким же, как все. Но мы ведь с вами не такие, правда? Мы идем до конца!
Он разглагольствовал минут десять, наслаждаясь своей ролью мученика и философа. Чат сочувственно поддакивал. И в этот самый момент по квартире разнёсся короткий, настойчивый звонок в дверь. Дима нахмурился, бросив раздраженный взгляд в сторону коридора.
— Секунду, ребята, похоже, к нам гости, — сказал он в микрофон, закатывая глаза.
Катя, которая сидела на кухне с чашкой чая, спокойно встала и пошла открывать. Дима слышал приглушённые голоса в прихожей. Он уже приготовился высказать Кате всё, что думает о её бестактности, когда дверь в его комнату медленно открылась.
На пороге стояла Катя. Её лицо было абсолютно спокойным, почти непроницаемым. А за её спиной виднелся высокий, аккуратно одетый молодой парень лет двадцати, с рюкзаком за плечами. Он с вежливым любопытством осматривал комнату, залитую фиолетовым светом, и слегка щурился от ярких мониторов.
Дима замер, не выключая камеру. Его мозг отказывался соединять происходящее в единую картину. Кто это? Друг Кати? Родственник? Почему они здесь, в его святая святых, прямо во время эфира?
А потом Катя сделала шаг в сторону, пропуская парня вперед, и заговорила. Её голос был ровным, деловым, как будто она проводила экскурсию по офисному помещению. И каждое слово было адресовано Диме, сидящему перед камерой с застывшей улыбкой.
— Дима, познакомься, это Женя. Женя будет жить здесь. Его двадцать тысяч гривен в месяц как раз покроют твою половину кредита.
Пауза, которую она сделала, была страшнее любого крика. Дима сидел с открытым ртом, его глаза метались от лица Кати к незнакомому парню и обратно. До него медленно, мучительно доходил весь ужас ситуации. А Катя, не обращая внимания на его состояние, закончила свою мысль, указав подбородком на балконную дверь.
— Свою аппаратуру можешь перенести на балкон. Там как раз прохладно, не будет перегреваться.
Мир для Димы сузился до экрана монитора, на котором он видел свое собственное лицо — бледное, растерянное, жалкое. А справа, в чате, начался ад. Секундная тишина взорвалась потоком сообщений. «ЛОЛ!», «Жена выселяет в прямом эфире!», «Вот это контент!», «F to pay respects», «Мужик, сочувствую, но это эпик!», «40 гривен на переезд на балкон». Поток смеющихся смайликов и едких комментариев был бесконечен. Это было не просто унижение. Это был публичный расстрел его мечты, его эго, его самооценки. И всё это транслировалось в прямом эфире.
Время остановилось. Для Димы оно сжалось в одну бесконечную секунду, застывшую на экране монитора. Он видел своё лицо, искажённое ужасом, и бегущую строку чата справа. Смех, насмешки, гифки с падающими людьми, донаты с издевательскими сообщениями — всё это слилось в один безликий, оглушительный гул, который звучал не в наушниках, а прямо у него в голове. Его «сообщество», его «бойцы», те, ради кого он жертвовал своей семьёй и будущим, с упоением пожирали его унижение. Они были не друзьями. Они были просто зрителями, а он — клоуном, чей самый смешной номер только что начался.
Его рука, до этого сжимавшая мышь, дрогнула. Пальцы, которые секунду назад порхали по кнопкам, выполняя виртуозные комбинации в игре, теперь двигались медленно, неуверенно, словно принадлежали глубокому старику. Он подвёл курсор к красной кнопке «Завершить трансляцию». Один клик.
Экран погас. Гудящий чат исчез. Фиолетовый свет в комнате внезапно стал казаться дешёвым и вульгарным. Тишина, наступившая после цифрового шума, была плотной, тяжелой, как могильная плита. В этой тишине Дима впервые за долгие месяцы по-настоящему услышал самого себя. Точнее, ту оглушительную пустоту, которая была внутри. Иллюзия рассыпалась в прах. Не было ни восходящей звезды киберспорта, ни успешного блогера. Был только он, сорокалетний мужчина в съёмной по сути квартире, только что потерявший последнее, что у него, как ему казалось, было — своё достоинство.
Молчание нарушил не он и не Катя. Его нарушил Женя, тот самый парень, который всё это время стоял в дверях, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Э-э-э… Так куда мне вещи можно поставить? — его голос прозвучал неуверенно, но по-деловому. Он был здесь не для драмы. Он был здесь, чтобы снять комнату.
Катя, словно очнувшись, повернулась к нему. На её лице не было ни злорадства, ни триумфа. Только безмерная усталость.
— Да, конечно. Можете пока поставить рюкзак сюда, на диван. А Дима сейчас освободит вам стол и угол.
Она сказала это так, будто Дима был наёмным рабочим, а не её мужем. Этот будничный, спокойный тон ранил сильнее, чем любые крики. Это была точка невозврата. Он больше не был хозяином в этом доме. Он был помехой.
Не говоря ни слова, Дима встал. Его движения были механическими, лишёнными воли. Он подошёл к столу и начал выдёргивать провода. Толстые кабели питания, USB-шнуры, витые пары — весь этот клубок змей, который связывал его с другим, выдуманным миром, он распутывал с методичным отчаянием. Он отключал мониторы один за другим. Их тёмные экраны отражали его пустое лицо. Он аккуратно свернул провода от микрофона, снял со штатива камеру. Каждая вещь, которая ещё вчера была предметом его гордости, символом его «карьеры», теперь превратилась в бесполезный хлам.
Он сложил клавиатуру и мышь в коробку. Затем, взявшись за системный блок своего мощного, кастомного компьютера — сердца его мира, — он с трудом поднял его. Тяжёлый металлический ящик, тихо гудящий вентиляторами, показался ему неподъёмным. Он донёс его до балконной двери, открыл её и шагнул в холодный октябрьский воздух.
Балкон был завален всяким хламом: старыми лыжами, банками с краской, какими-то коробками. Дима поставил компьютер на шаткий деревянный ящик. Затем вернулся и начал переносить остальное: мониторы, кресло, наушники. Он двигался молча, не глядя ни на Катю, ни на Женю, который уже раскладывал на диване свои немногочисленные вещи.
Когда последний провод был перенесён, он остался стоять на балконе. Сквозь стеклянную дверь он видел, как Катя показывает Жене, где розетки, как тот достаёт свой ноутбук. Они о чём-то тихо говорили. Наверное, о пароле от Wi-Fi. Жизнь продолжалась без него.
Он прислонился лбом к холодному стеклу. Вечерний город за окном зажигал огни. Там, внизу, была настоящая жизнь, настоящая работа, настоящие люди. А он стоял на заваленном балконе, окружённый грудой дорогого железа, которое больше ничего не стоило. Он не чувствовал ни злости, ни обиды. Только холод. И звенящую, бездонную тишину в том месте, где ещё час назад была мечта. За спиной Катя плотно прикрыла балконную дверь. Щелчок замка прозвучал как финальный титр…
Вот такая вот «самореализация». Больно смотреть на то, как человек променял реальную жизнь на иллюзии, да ещё и за счёт самого близкого человека. Но и Катю понять можно: платить за чужие мечты, когда не хватает на еду — это невыносимо. Как вы считаете, должна ли была она дать Диме ещё один шанс, или её решение было единственным способом заставить его очнуться?
