Квартира у Евгении была хоть и небольшой, но вычищенной до блеска. Белые стены, аккуратный серый диван, на книжной полке всего с десяток книг. Всё было идеально ровно, без излишеств. Даже ковёр лежал так, словно его укладывали по линейке. Красиво, удобно, но почему-то совсем не уютно. Эта безупречная чистота не дарила душевного тепла.
Евгении Петровне тридцать девять лет. Юрист в крупной компании — она была заметным специалистом, пользовалась уважением коллег. Её уже трижды награждали званием «лучшего адвоката месяца». У неё было своё жильё, машина, привычка держать себя в руках. Но в глубине души жило чувство — то ли глубокой обиды, то ли тяжелой усталости — на мать, на брата, а, возможно, и на всю свою родню.
Сегодня утром она выбросила с балкона старую сушилку. Это был символический жест: словно она сказала прошлой себе — хватит, я больше не буду высушивать себя ради чужих прихотей.
Телефон издал короткий звук. Мама. У матери был какой-то врожденный талант: если Евгения чувствовала себя спокойно, значит, нужно было срочно это испортить.
— «Приезжай ко мне, нужно поговорить. Срочно. Это очень важно. Твоя мама».
Всего несколько слов — и сразу захотелось лечь обратно и накрыться одеялом. Но Евгения еще не утратила своей воспитанности.
Мать, Вероника Ивановна, проживала в старой панельной многоэтажке. Её квартиру называли «семейным гнездом» — в шутку и с большим раздражением. С того дня, как дочь приобрела собственное жильё, мать не уставала отпускать ехидные комментарии: «вот в этой твоей одинокой берлоге».
Евгения постучала в дверь — так, для приличия. Она и так знала, что мама сидит в кресле, с чашкой напитка, листает какой-то журнал.
— Входи, чего уж там, — послышалось из глубины квартиры.
— Привет, мам, — Евгения, как всегда, поцеловала её сухую щёку.
— Что с тобой? Совсем исхудала. Всё свои тренировки, чтобы никто к тебе не приставал?
— Мам, давай к сути. Ты ведь сама писала, что это срочно.
— Роману нужна помощь, — выпалила Вероника Ивановна без предисловий. — Его с работы уволили. Та девушка от него ушла. С жильем проблемы, денег нет. А ты… У тебя же есть! У тебя всё есть!
— И?
— Что — и? Ты его сестра! Ты продашь машину, отдашь деньги. Твою квартиру тоже продадим, и Рома возьмёт ипотеку. Мы с тобой поедем к нему на новоселье, как все нормальные люди.
Евгения застыла на месте.
— Ты это серьёзно говоришь?
— Конечно! Я мать, я забочусь о нашей семье. А ты о чём думаешь? О своих занятиях? Ты женщина, ты не главная. Главный в семье мужчина. А Роман — наследник!
— Наследник чего, мам? — Евгения произнесла это тихо, но уверенно. — Ему тридцать четыре года, а он всю жизнь сидит у тебя на шее. Теперь хочет пересесть на мою. Но так не выйдет.
— Ну-ну. Все тебе работа да карьера. А твоё счастье где? Мужчины нет. Детей нет. Живёшь как…
— Поосторожнее, мама, — Евгения резко прервала её. — Ты переходишь черту.
Щёки матери покрылись румянцем. Но уступать она не собиралась.
— Он твой брат. Твоя кровь! Ты хочешь, чтоб он оказался на улице?
— Пусть хоть там. Я его не рожала, не воспитывала, и содержать его не собираюсь.
Вероника Ивановна вскочила, прикусила губу.
— Я на тебя всю свою жизнь положила! Без мужа! Ты думаешь, мне было легко?
— А для кого ты жила, мама? Для меня? Чтобы постоянно упрекать, что я не умею готовить? Или для Романа, бегая за него по разным инстанциям, когда он в очередной раз попадал в неприятности?
— Ты неблагодарная!
— Нет, мама. Я просто больше не буду твоей финансовой опорой. Роман — твой сын, вот ты о нём и заботься. А я собираюсь жить так, как считаю нужным.
— Ах вот как? Значит, ты отказываешься от своей семьи?!
Евгения встала и направилась к двери.
— Ты всегда хотела, чтобы я жила ради других. А я приняла решение жить ради себя. Прости.
— Да чтоб ты пропала! — крикнула мать. — Сгинешь в своей пустой квартире в полном одиночестве!
Евгения захлопнула дверь за собой. По лестнице она спускалась спокойно, хотя руки её мелко дрожали. На первом этаже ей повстречался сосед, дедушка с мешком картофеля.
— Опять у вас с мамой развернулась драма, как в «Отелло»? — подмигнул ей тот.
Евгения впервые за долгое время рассмеялась:
— Скорее, «Суд Соломона». Только с киевской пропиской.
Возле своей машины она включила радио. В эфире звучала песня о клетке и птице.
— Ну вот, — усмехнулась Евгения, — птичка всё-таки выпорхнула.
Телефон зазвонил. Это был брат. На экране высветилась старая фотография с выпускного: они ещё совсем юные, одинаково улыбаются. Евгения нажала «отклонить» и сразу же удалила его номер.
Она подумала:
Семья — это не те, кто просто рядом с тобой родился. Семья — это те, кто никогда не предаст.
Все началось с того, что Евгения уволилась со своей работы.
Она ушла совсем не так, как это обычно происходит — тихо, с официальным заявлением и дежурной улыбкой. Нет. Она уволилась с шумом, хлопнув дверью и бросив напоследок фразу: «Желаю вам удачи с вашими семейными проблемами. Я вам не родственница».
Она посвятила этой компании восемь лет — дольше, чем просуществовал её единственный брак. Но после очередного разговора с мамой и телефонных звонков от брата, которые больше напоминали вымогательство, чем просьбы, Евгения осознала: пришло время. Пора очистить свою жизнь от всего лишнего — и от родственников, и от работы, и от чужих ожиданий.
Первую неделю она просто спала. Вторую — драила окна и мыла полы. На третьей поймала себя на том, что разговаривает с холодильником. А на четвёртой объявился Роман.
Он явился при полном параде — белая рубашка, портфель в руке (Евгения сразу подумала, что он его у кого-то одолжил), и улыбка до ушей, какая-то неестественно натянутая.
Он позвонил сам. Как ни странно, Евгения ответила — сработали привычные манеры, пальцы сами нажали на кнопку.
— Привет, сестричка! Найдешь для меня минутку?
— Минутка, пожалуй, найдется. А вот доброта — это сейчас в большом дефиците, — ответила Евгения, отодвигая чашку с кофе.
— Ты как всегда полна остроумия, — мягко протянул он. И она сразу поняла: сейчас будет очередная подлость.
Через полчаса Роман пришел. Не один. С ним была женщина лет пятидесяти, в строгом костюме, с портфелем и длинными накладными ногтями. Риелтор, сразу поняла Евгения.
— Ну вот, — бодро начал брат. — Помнишь, ты говорила, что мечтаешь продать квартиру и переехать поближе к природе?
— Я никогда такого не говорила, — прищурилась Евгения.
— Ну… это читалось между строк, — пробормотал Роман. — Мы с мамой решили: тебе в Чернигове или, скажем, в Житомире будет лучше. Воздух свежий, люди попроще. А здесь — я. Все по-братски: мы обменяемся, и тебе еще будет доплата.
— По-братски — это когда ты вернешь сто двадцать тысяч, которые я тебе дала на ремонт твоей машины в две тысячи семнадцатом году. Ты забыл об этом? А теперь ты явился забрать мою квартиру?
— Но ты же все равно одна, — он попытался улыбнуться. — Зачем тебе такая большая квартира?
— Я сплю по диагонали, Роман. И мне так комфортно.
Риелтор стала ерзать на стуле.
— Евгения Петровна, просто уточняю: ваши документы в порядке? Потому что для сделки необходимо согласие всех сторон…
— Каких еще сторон? Я — единственная владелица.
— Ну… — Роман почесал затылок. — Мы с мамой подумали…
— Что вы уже тут живете?
Он замолчал.
— Может, вы уже подали на меня в суд? Признать меня недееспособной? Или объявить квартиру «семейным имуществом»?
— Евгения, ты все преувеличиваешь! Мы просто хотим, чтобы квартира осталась в нашей семье.
— В семье? Эта квартира никогда не принадлежала вам. Я ее купила. Сама. На свои деньги. Вы с мамой даже не знаете, где у меня установлен бойлер. А теперь вдруг она — «наша». Интересная ситуация.
Риелтор заерзала на стуле.
— Может быть, я позвоню попозже, когда вы…
— Сидите, — спокойно сказала Евгения. — Я хочу, чтобы вы это послушали. Я не продаю эту квартиру. Не дарю. Не меняю. Никому. Ни брату, ни матери. И если вы еще раз попытаетесь подойти ко мне с этим шантажом, я подам в суд. И ты, Роман, будешь обязан выплатить мне компенсацию за моральный ущерб от родственных связей.
— Евгения…
— Еще раз сюда придешь — я вызову полицию. И составлю протокол.
Роман вскочил, его лицо исказилось от злости:
— Ты ненормальная! Ты все в себе держишь, все помнишь! Это из-за тебя у нас нет семьи! Мама была права!
— У вас никогда не было семьи, — холодно ответила Евгения. — У вас была бухгалтерия. И вы с мамой всегда были в графе «расходы».
Он так сильно хлопнул дверью, что у риелтора задрожали накладные ресницы. Евгения устало выдохнула:
— Извините. Вам не следовало это слышать.
Женщина покачала головой:
— Ничего. У меня самой трое. Один влез в ипотеку, вторая в декрете, а третий намекает: «перепиши на меня квартиру». Пока я жива — не дождутся.
— И правильно, — усмехнулась Евгения. — Пусть сами зарабатывают. Ведь у меня получилось.
— Вы — лучше, чем их жены, — вздохнула дама и поднялась. — До свидания, Евгения Петровна. И держитесь. Родственники — они как плесень: если вовремя не убрать, потом придется все сносить.
Когда дверь за риелтором закрылась, Евгения подумала: «Мама еще не закончила». И оказалась права.
Вечером раздался звонок в домофон. Это была мама. С сумкой через плечо, серьезным лицом и папкой в руках.
— Ну что, Евгения, — произнесла она с порога. — Раз ты такая независимая, давай поступим честно. Либо ты переписываешь часть квартиры на Романа, либо мы подаем в суд. Мы докажем, что она приобреталась на деньги всей семьи.
— Какие еще семейные деньги? Вы мне ничего не давали.
— А мы скажем, что давали. И кто тебе поверит? Ты одна. Без мужа. Без детей. Карьеристка. Отстраненная.
— Спасибо, мама. Я всегда знала, что ты обо мне самого высокого мнения.
— Это не мнение. Это диагноз, — отрезала Вероника Ивановна и положила папку на стол. — Даю тебе неделю.
Евгения провожала ее взглядом. Сердце колотилось тяжело, как перед серьезным испытанием. Но страха не было. Только полная ясность. Теперь это была настоящая война.
Единственным адвокатом для Евгении была ее бывшая коллега — Тамара Павловна Ковалева. Умная женщина со стальным голосом, которая, тем не менее, обладала мягкой улыбкой. Она раньше работала в той же компании, что и Евгения, а потом перешла в частную практику: «Один клиент пришел за разводом, да так и остался жить», — шутила она о своем карьерном изменении.
Тамара Павловна говорила так, словно каждое ее слово уже было в суде, выиграло дело и теперь произносится вслух лишь для приличия.
— Значит, ты хочешь официально подтвердить, что мать и брат требуют у тебя квартиру, угрожают судом и при этом распространяют ложную информацию о праве собственности? — уточнила она, перелистывая стопку документов: в почтовом ящике и в СМС Евгении было полно «доказательств». — И все это происходит постоянно, с явным давлением?
— Да. Они убеждены: раз у меня есть квартира, значит, она принадлежит и им. Но у них нет ничего. Даже совести.
— Отлично. Тогда скажи мне: если я вызову твою мать в суд как свидетеля давления, ты не против?
— Я не просто не против. Я сама лично отнесу ей повестку.
Тамара Павловна усмехнулась:
— Значит, будем действовать жестко. Но с улыбкой. Как ты и любишь.
Тем временем Вероника Ивановна с Романом развернули активную деятельность. За три дня они успели:
— Роман подал жалобу в администрацию, заявляя, что Евгения якобы проживает в квартире, «приобретенной на деньги семьи», и не пускает туда «собственников-родственников».
— Мать пошла к соседке, к тете Лене — у той телевизор орет на весь подъезд. Со слезами на глазах рассказала ей, как «дочка выгоняет нас на улицу, а Рома спит в машине».
— Евгения вернулась домой и обнаружила на своей двери новый замок. Не ее.
Вызвала мастера по замкам, и он её открыл. В прихожей был Роман. С сумкой и видом победителя.
— Я тут прописан! — заявил он. — Ты не имеешь права меня выгнать.
— Прописан? Где? — Евгения спокойно присела на табурет и достала свой телефон. — Покажи мне документы. Иначе я сейчас вызову полицию.
— Ты что, совсем с ума сошла?! Мы же семья! Ты меня выгонишь, и мама просто умрет!
— А надо было раньше думать. Ты подделал документы? Поменял замок? Это уже уголовное дело, Роман.
Он замахал руками и закричал:
— Да поговори нормально! Что ты так вцепилась в эту квартиру, будто это твой спасательный круг? Ты же все равно одна! Это же семья!
— Нет, Роман. Это не семья. Это паразитизм. Вы с мамой решили, что я для вас — ресурс. Как кран: открыл — и потекло. А я скажу тебе, что у этого крана есть вентиль.
На суде Вероника Ивановна выглядела, как вдова на похоронах: черная водолазка, носовой платок наготове. Роман — в строгом костюме, делал вид благородного брата, который «всегда помогал сестре, а теперь просит справедливости».
Судья — женщина лет пятидесяти, с лицом, где каждая морщина говорила о многолетнем опыте, — слушала их, не говоря ни слова.
Потом она вызвала Евгению. Евгения вышла спокойно. С документами, квитанциями, выписками со счета. И с флешкой, на которой было четко записано, как мать с братом обсуждают: «как бы отнять у нее квартиру».
— Ваша честь, — сказала она твердо, — я выросла в семье, где слово «помощь» всегда имело один смысл: «отдай». Где любовь измерялась квадратными метрами. Я долго это терпела. Мне было страшно — потому что мать, потому что брат. Но я осознала одну важную вещь.
Судья приподняла бровь:
— И что же?
— Что порой самые опасные люди — это твои близкие. Если их вовремя не остановить, они не только сядут тебе на шею, но еще и сделают тебя виноватой за то, что ты их содержишь.
Судья кивнула.
— Объявляю перерыв. Решение будет озвучено через два дня.
В день оглашения решения Роман пришел вместе с матерью. На Веронике Ивановне был черный платок, словно она присутствовала на похоронах своей совести. Евгения надела белую рубашку, впервые — без какого-либо чувства вины.
— Суд постановил: квартира в полном объеме принадлежит Евгении Петровне. Претензии третьих лиц не имеют под собой оснований. Действия, направленные на оказание давления, признать недобросовестными. Ответчиков обязать возместить истцу расходы на юридические услуги. Заседание окончено.
Евгения повернулась к матери и брату.
— Прощайте.
— Ты разрушила нашу семью! — прошипела мать. — Ты предала нас. Как ты теперь собираешься жить?
— С чистой совестью и тишиной в подъезде. Это гораздо лучше, чем с родственниками, которые меняют замки. И еще, мама… — она посмотрела прямо ей в глаза. — Если вы снова к нам сунетесь — я выложу все не только в суде, я выложу это в интернет. Со всей перепиской. Пусть все узнают, какие у нас «семейные ценности».
Мать побледнела. Роман отвернулся.
— До свидания. Не звоните. Не приходите. Не вспоминайте. У меня больше нет родственников.
Прошло полгода. Евгения устроилась в частную юридическую фирму. Работа была непростой, но приносила ей удовлетворение. Она завела кота. Поменяла замок. Иногда ей снились кошмары — голоса мамы, брата, соседки. Но просыпалась она всегда с невероятным облегчением.
На Новый год она поехала одна во Львов. Гуляла по заснеженному городу, пила теплый глинтвейн и наблюдала, как незнакомые семьи обнимаются и смеются.
И знаете, что она почувствовала? Ничего. Ни зависти, ни душевной боли. Только удивительную легкость.
Она подняла бокал:
— За себя. И за то, что я больше никому не принадлежу.
А где-то в другом городе Вероника Ивановна сидела перед телевизором, а Роман снова писал в интернете объявление: «Ищу женщину с жильем. Желательно без брата».
