Яна хорошо помнила тот самый, первый визит — как Валентина Петровна оглядела её с головы до ног, словно осматривала некачественный, бракованный товар на прилавке. И, разумеется, товар ей совершенно не подошел.
— А, это она? — спросила тогда свекровь, даже не потрудившись обратиться к Яне напрямую. Вела себя так, словно невестки просто не существовало в этой комнате.
— Мама, это Яна, — представил Артем.
— Понятно.
Вот так, одним сухим словом, и состоялось их «знакомство». «Понятно». Звучало как строгий приговор.
А дальше началось настоящее, изматывающее «веселье». Каждый их семейный ужин стремительно превращался в театр одного-единственного актёра — Валентины Петровны. Яна готовила, старательно накрывала на стол, потом всё убирала. А свекровь тем временем в деталях расписывала Артему прелести чудесной Ирины, дочери соседей:
— Вот это девушка! И хозяйка прекрасная, и с университетским образованием. А какая заботливая, не то что некоторые!
Артем молчал. Он всегда, всегда молчал.
Когда Яна устраивалась на работу в аптеку фармацевтом, Геннадий Сергеевич, свёкор, буркнул:
— В аптеке, значит. Ну что ж, кому-то же надо и таблетки продавать, верно?
Они словно в упор не замечали, что у неё был красный диплом о высшем образовании. Что она, между прочим, неплохо зарабатывала.
Яна терпела. Улыбалась, сцепив зубы. Готовила их любимые блюда, от которых они воротили нос. Дарила дорогие подарки на праздники — они принимали их без малейшего слова «спасибо», как нечто само собой разумеющееся.
— Ты просто слишком близко принимаешь к сердцу, — говорил Артем после очередного «семейного торжества». — Они просто такие люди.
Такие. Да, такие — которые за десять лет совместной жизни ни разу не поинтересовались, как у неё проходят дела на работе. Которые на её день рождения дарили ей самые дешёвые носки за 45 гривен. Которые обсуждали её в её же присутствии, словно она была не более чем предметом интерьера.
А теперь Валентина Петровна лежала в их гостиной, обездвиженная, с ногой, заключенной в гипс. И ждала, что о ней позаботятся.
Ждала заботы от Яны, которая для них всегда была пустым местом.
Звонок раздался в начале седьмого утра. Артем вскочил с кровати, словно его ошпарили кипятком.
— Что случилось? — Яна еще не до конца стряхнула с себя сон.
— Мама упала. На лестнице в подъезде. Сломала ногу.
Больница. Гипс. Врачи с измученными лицами монотонно твердили что-то о строгом постельном режиме, о необходимости минимальных движений, о том, что «кому-то придется постоянно следить».
А Артем уже всё решил. Единолично. За нее. Как он всегда и поступал.
Вот уже раздаются шаги в коридоре. И голос Артема:
— Мам, осторожнее. Нет, сюда не надо, в гостиную, тут тебе удобнее.
Яна вышла из кухни, держа в руках полотенце. И застыла.
Артем тащил большой чемодан. Очевидно, не на пару дней.
— Это надолго? — спросила она, кивнув на багаж.
— Пока не сможет самостоятельно встать на ноги, — он даже не взглянул на нее. Как будто ему было стыдно.
— Ты не спросил меня.
— А?
— Ты даже не поинтересовался моим мнением.
Валентина Петровна приковыляла в гостиную, опираясь на костыли. Бросила взгляд на Яну — тот же самый, что и десять лет назад. Оценивающий. Отстраненный. Холодный.
— Я не готова к такому повороту событий, — сказала Яна тихо.
— Но это же моя мать, — Артем наконец поднял глаза. В них читалась мольба. И привычная, глубоко укоренившаяся трусость.
Яна ничего не ответила. Просто развернулась и ушла в спальню.
Вечером она сидела на краю кровати. Артем суетился на кухне — разогревал что-то для мамы.
А где же была его забота, когда она сама приходила домой после двенадцатичасовых смен в аптеке? Когда болела гриппом, а он уезжал к родителям «помочь с мелким ремонтом»?
— Яна, — он заглянул в спальню. — Может, поговорим о сложившейся ситуации?
— О чем? — она даже не повернулась.
— Ну, о ситуации.
О ситуации. Как будто это было внезапное стихийное бедствие, а не его личное, безответственное решение.
— Послушай меня очень внимательно, — Яна встала и посмотрела мужу прямо в глаза. — Я ухаживать за ней не буду.
— Но как же так…
— У нее есть муж, твой отец. У нее есть ты.
Артем открыл рот, но она не дала ему вставить ни слова:
— Десять лет я терпела их открытое презрение. Улыбалась, когда твоя мама рассказывала тебе о «чудесной Ирине». Молчала, когда они обсуждали меня, словно я бездушный предмет мебели. Готовила, убирала, дарила подарки — и что получала в ответ? Носки за 45 гривен на свой день рождения?
Голос её дрожал, но не от слабости. От накопившейся, праведной ярости.
— Теперь — всё. Я не собираюсь быть нянькой для человека, который считает меня абсолютно пустым местом.
Артем стоял, как статуя. Впервые за все годы их брака он слышал от жены такие решительные слова.
— Я не злая, — добавила Яна тише. — Я просто смертельно устала быть удобной.
Утром Яна готовила завтрак. Только для себя. На одну порцию.
Артем стоял на пороге кухни, словно провинившийся школьник, которого не пустили на урок.
— А маме завтрак?
— Холодильник находится там же, где и вчера, — не поднимая глаз, ответила Яна.
Она накладывала омлет на свою тарелку. Каждое её движение было как заявление: твоя мама, твоя забота.
Дни превратились в странный, напряженный театр. Яна жила в собственном доме, как нежеланная гостья. Готовила отдельно. Ела отдельно. В гостиную не заходила — даже когда ей нужно было что-то срочно взять.
Артем метался между своей работой и домом, как белка в колесе. К вечеру он выглядел так, словно его пропустили через мясорубку.
— Укол нужно срочно поставить, — бормотал он, лихорадочно роясь в аптечке.
Яна молча протянула ему стерильные салфетки. И тут же ушла.
— Твоя жена демонстративно меня игнорирует! — голос Валентины Петровны прорезал тишину квартиры, как пронзительная сирена.
Яна стояла в коридоре и слышала каждое слово.
— Я не могу в туалет нормально сходить — она мимо проходит, словно мимо столба! Даже не здоровается со мной!
— Мам…
— Что «мам»? Я больная! Мне необходима помощь! А она…
— А ты хоть раз за десять лет поговорила с ней без язвительных уколов в голосе? — вдруг спросил Артем.
Наступила долгая, неловкая тишина.
Яна замерла. Впервые за все годы муж защитил ее?
— Ты хоть раз сказала ей «спасибо» за всё, что она делала? Или хотя бы просто «добро пожаловать в нашу семью»?
— Ты что, выступил против собственной матери?
— Я против лицемерия, — голос Артема звучал тяжело и устало. — Десять лет ты относилась к ней, как к прислуге. А теперь требуешь ее искренней заботы.
Яна тихо прошла в спальню. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.
Но самое невероятное случилось на четвертый день.
Яна возвращалась с работы и услышала из ванной комнаты тихие всхлипывания. Не крики, не жалобы — именно горький плач. Беспомощный, отчаянный.
Она остановилась у двери. Валентина Петровна пыталась дотянуться до полки с полотенцами, но гипс ужасно мешал. Костыли упали на кафельный пол. И она просто стояла и плакала.
Впервые за все годы Яна увидела в свекрови не грозную королеву, а сломленную, старую, совершенно беспомощную женщину.
Ноги сами понесли её в ванную.
Она молча подняла костыли. Достала чистое полотенце. Протянула его.
Валентина Петровна смотрела на неё огромными, красными от слёз глазами. Открыла рот — хотела что-то сказать, но не смогла.
Яна развернулась и вышла.
— Она сегодня мне помогла, — сказала вечером свекровь сыну. — Знаешь, Артем. А может, я и правда была не очень справедливой по отношению к ней?
Яна крепко зажмурилась. Эти слова она ждала целых десять лет. Но почему-то сейчас они не приносили никакого удовлетворения? Почему на душе было так пусто?
На следующий день Артем выглядел, как зомби. Он забыл купить необходимые лекарства, опоздал на работу, разбил любимую чашку.
— Не справляешься? — спросила Яна за ужином.
— Справляюсь, — буркнул он.
— По тебе видно.
Она молча смотрела, как он давится сухим бутербродом.
Яна убрала тарелки. Молча. Решительно.
Утром седьмого дня что-то неуловимо изменилось.
Яна заваривала себе кофе, когда услышала осторожное покашливание из гостиной.
— Яна? — голос Валентины Петровны звучал непривычно тихо, почти робко.
Она подняла глаза от чашки. Свекровь сидела на диване, сложив руки на коленях.
— Можно с тобой поговорить?
Яна медленно подошла к порогу гостиной. Не вошла. Просто встала на границе.
— Я слушаю.
Валентина Петровна долго молчала. Смотрела в окно, на свои руки, на костыли, стоящие у дивана. Куда угодно, только не на Яну.
— Я думала, что ты не пара Артему, — начала она и снова замолчала. — Я смотрела на тебя, как на пустое место.
Яна даже не вздрогнула. После десяти лет таких «комплиментов» у неё выработался стойкий иммунитет.
— Думала, что если Артем женился на тебе, значит, ему не хватило ума на что-то лучшее.
На ту самую Ирину из соседнего подъезда, — мысленно усмехнулась Яна.
— Я привыкла командовать всеми, — продолжала свекровь. — Мужем командовала, сыном командую. Думала, и тобой смогу.
— Я не против помочь человеку. Но я категорически против того, чтобы меня использовали те, кто меня не уважает, — тихо сказала Яна.
Валентина Петровна кивнула.
— Когда ты мне в ванной помогла, — Валентина Петровна тяжело сглотнула. — Я подумала: «Вот же, издевается. Показывает, какая она добрая». А потом вдруг поняла — ты просто не можешь не помочь человеку.
Вечером Артем сидел на кухне с видом человека, приговоренного к смертной казни. Яна накладывала ужин — на этот раз на две тарелки.
— Это для мамы? — удивился он.
Артем поднял глаза. В них была усталость и что-то совершенно новое, похожее на осознание.
— Значит, ты будешь ей помогать?
Яна села напротив. Посмотрела мужу в глаза — долго, очень серьезно.
— Слушай меня внимательно. Я не стану ей няней. Не буду прислугой. И не буду терпеть хамство ради нашего «семейного мира».
Она встала, взяла тарелки.
— Но если твоя мама снова начнёт со мной разговаривать, как с мебелью — я уйду. Не в другую комнату. Из дома. Навсегда.
Артем молчал. Впервые за все годы он не пытался что-то объяснить, оправдать, сгладить острые углы.
Просто молчал. И в этом молчании, наконец, было больше глубокого понимания, чем во всех его предыдущих, пустых речах.
Яна зашла в гостиную с тарелкой. Поставила ее на журнальный столик рядом с диваном.
— Спасибо, — сказала Валентина Петровна.
Яна кивнула и направилась к выходу.
— Яна, — окликнула ее свекровь.
— Да?
— Прости меня.
Два слова. Всего два слова. Но почему-то они весили больше, чем все подарки и комплименты, которых не было за десять долгих лет.
Яна обернулась. Посмотрела на сломленную женщину на диване. На её красные от слёз глаза.
— Я подумаю, — сказала она. И вышла.
Но в коридоре остановилась. Прислонилась к стене.
Неужели это всё, чего она хотела все эти годы? Простого человеческого признания своего существования?
А может быть, и правда — подумать стоит?
Две недели спустя Валентина Петровна собирала свои вещи.
Гипс сняли накануне. Нога еще немного побаливала, но ходить она уже могла. Геннадий Сергеевич, свёкор, приехал забирать жену домой — молчаливый, как всегда, но с огромным облегчением в глазах.
Яна помогала нести сумки к машине. Не из вежливости. Просто так захотелось.
— Яна, — остановила её свекровь у подъезда.
— Да?
— Я вчера покупки делала через интернет. Взяла тебе чай. Тот самый, который ты любишь. Просто так.
В руках у Валентины Петровны была маленькая коробочка с зеленым чаем. Дорогим. Таким, какой Яна покупала себе только по большим праздникам.
Яна взяла коробочку. Первый настоящий подарок от свекрови. Не носки за 45 гривен. Не дежурная салфетка к 8 марта. Настоящий, личный подарок.
— Спасибо.
— Это тебе спасибо. За то, что ты не озлобилась окончательно.
Машина уехала. Артем и Яна стояли во дворе, глядя ей вслед.
— Как-то странно, — сказал он.
— Что именно странно?
— Тишина. Я уже привык к её голосу.
Яна улыбнулась. Впервые за много дней.
Через неделю зазвонил телефон.
— Алло, Яна? — голос Валентины Петровны звучал неуверенно. — Это я.
— Здравствуйте.
— Я хотела тебя в гости позвать. На чай. В нашу харьковскую квартиру.
Яна помолчала. Десять лет назад она бы согласилась немедленно. Побежала бы, радостная, что её наконец-то приняли в семью.
Сейчас всё было иначе.
— Хорошо, — сказала она спокойно. — Приеду в субботу.
— Правда?
— Правда.
— Значит, буду ждать, — в голосе свекрови звучала искренняя, неприкрытая благодарность.
Артем в субботу остался дома. Впервые за годы он не был посредником между матерью и женой.
Теперь им предстояло учиться разговаривать напрямую. Без переводчика.
