— Ты пошутишь сейчас, да? Скажи, что это розыгрыш от канала «Ю» или «Скрытой камеры»? — Вика стояла в дверях босиком, с полотенцем на голове и наполовину намазанной маской на лице.
На пороге стояла Ольга Петровна. Со стоическим выражением лица, двумя тяжёлыми сумками, и фирменной прической в виде аккуратного пучка, который держался на силе воли и десятке невидимок.
— Здравствуй, Викуся. А ты что, разве не рада меня видеть?
— Эм… рада. Конечно. Только вы, наверное, не предупредили, а я как-то… — она замялась, всё ещё не веря в реальность происходящего, — ну, не ожидала, мягко говоря.
— Ну что ж теперь. Раз уж приехала — значит, приехала, — Ольга Петровна протиснулась в дверной проём, не дожидаясь приглашения, и с точностью навигатора прошла на кухню, как будто за последний год никуда и не уезжала.
Вика закрыла дверь, как закрывают за собой вход в бомбоубежище. Слегка покачнулась от внутреннего удара и вдохнула — полной грудью. Мимо проходил кот Барсик и, словно всё понял, посмотрел на хозяйку с выражением искреннего сочувствия. Или, может быть, надежды на то, что его в очередной раз не выгонят из спальни на балкон.
— Ты посмотри, как ты тут живёшь, — послышалось с кухни. — Полки пустые. Раковина, между прочим, с пятнами. Это же сталь, Викочка, её протирать надо, не то потом известковый налёт будет… А где полотенце для рук?
Вика медленно шла в сторону кухни, как в замедленной съёмке. Остановилась у входа.
Ольга Петровна уже вовсю раскладывала какие-то контейнеры на столе.
— Вот, вареники с вишней, твой Андрей их любит. А это котлетки. Домашние, между прочим, не из магазина. Там в пакете ещё банки, компот, лечо, огурчики. Ты же не закатываешь, я помню. Всё время у тебя работа-работа…
— Ольга Петровна, — Вика попыталась улыбнуться, хотя мышцы лица протестовали, — вы… на долго?
— Ну, пока не выгонишь, — лукаво улыбнулась свекровь, — или пока сам Андрюшенька не скажет, что хватит. А он, между прочим, вчера мне сам звонил. Голос у него был… такой усталый. Я поняла — надо ехать.
У Вики зачесалась левая бровь — всегда чесалась, когда хотелось не закричать в лицо человеку, а взять и исчезнуть. Как в фильмах про магию. Щёлк, и ты уже в Питере, пьёшь кофе у окна с видом на Неву. Или даже в Костроме. Главное — не здесь.
— Андрей звонил… вам?.. — переспросила она, чуть сбивчиво.
— Да. Сказал, что у него нет времени даже нормально поесть. А я говорю: кто же будет тебя кормить, Андрюшенька, если у твоей Вики совещания до девяти вечера?
Это был удар. Не по печени — по нервной системе.
И потому Вика молчала. Несколько долгих секунд. Потом выдохнула.
— Он мог бы со мной об этом поговорить.
— Ну, может, не хотел тебя расстраивать. Вы ж, молодёжь, нынче все обидчивые… А я — что? Я мать. Приехала, помочь.
«Помочь», — ехидно отозвалось в голове Вики. Да уж. Помощь эта пахла перевернутым укладом, отсутствием личного пространства и кривыми замечаниями по поводу «слишком острых соусов в холодильнике».
Андрей пришёл домой позже обычного. Вика встретила его на пороге с абсолютно нейтральным лицом. Даже Барсик выглядел более выразительным — он демонстративно царапал коробку от пиццы, стоявшую в углу.
— Мамочка приехала? — спросил Андрей, оглядывая квартиру, будто не узнал собственное жильё.
— Ммм, как будто переехала, — отозвалась Вика. — И сразу же освободила тебе полку в холодильнике. Я теперь свои смузи на балконе храню, ты не против?
Андрей снял ботинки, повесил куртку.
— Ну, Викусь, ну не заводись. Мама скучает. Да и… мне правда тяжело. А она хотя бы поесть нормальное что-то готовит. Ты же знаешь — твои «авокадо тосты» я только ради тебя ел…
— Ага. А мне что, заказать себе независимость с доставкой?
Он вздохнул.
— Ну хватит, пожалуйста. Она же не навсегда. Ты могла бы быть чуть… гибче.
— Я как раз очень гибкая, Андрей. Я вот только что прогнулась под женщину, которая меня в собственном доме третирует по поводу пятен в раковине. Кстати, я знала, что твой голос был усталым, потому что ты жаловался. Мамочке. По секрету. За моей спиной.
Он не знал, что сказать. Это было видно сразу — рот чуть приоткрылся, потом закрылся. Глаза потупились. Барсик пошёл покопаться в обуви — видимо, зрелище оказалось скучноватым.
В тот вечер Вика долго не могла заснуть. Ольга Петровна уже во всю хозяйничала — зачем-то переставила баночки с крупами, повесила новое полотенце (с кружевами, разумеется), и ещё уговорила Андрея включить «Поле чудес». Он, как ни странно, включил.
А Вика стояла у окна.
Пальцы нервно теребили штору. За окном шумели машины, и кто-то на скамейке ржал в голос, как будто не слышал новости, что в их квартире свекровь без спросу объявила осадное положение.
— Барсик, — прошептала Вика, опускаясь на подоконник, — я тебе скажу одну вещь. Мы с тобой — изгои. Но держимся. Пока.
Барсик промурлыкал, и, кажется, согласился.
Где-то в квартире щёлкнул выключатель. Вика вздрогнула. А затем раздался голос Ольги Петровны, вполне бодрый:
— Вика, а ты в какой день полы моешь? А то я бы завтра с утра прошлась тряпочкой…
***
Утро началось не с кофе. Оно началось с того, что Вика, спустившись на кухню в халате, обнаружила, что её кофемашина — тот самый подарок на годовщину, на который они с Андреем копили три месяца — была отключена и заботливо укутана полотенцем, будто пенсионерка на сквозняке.
— Это что? — голос у неё сорвался на фальцет.
— Я подумала, — Ольга Петровна сидела за столом с видом хозяйки поместья и резала огурец таким движением, как будто готовилась к дуэли, — что тебе не стоит начинать день с кофе на голодный желудок. Желудок-то не резиновый, Викочка.
— Это машина. Для кофе. Она включается и делает кофе. Потому что это — КОФЕМАШИНА. А вы… укрыли её? Это новый фэншуй?
— Ну зачем ты так, — с лёгкой обидой произнесла свекровь. — Я просто хотела, чтобы ты начала день с каши. Я сварила овсянку. Без сахара. Очень полезно для кожи. У тебя же высыпание на подбородке — это, между прочим, печень.
— Это не печень, — Вика зарылась лицом в ладони. — Это раздражение. От жизни.
Барсик мяукнул подтверждающе.
Андрей зашёл на кухню уже в рубашке, с телефоном в руке, как будто старался дистанцироваться от бытовых проблем.
— Ух, пахнет вкусно, — сказал он и чмокнул мать в щёку. — Мам, ты чудо. Викусь, ты что-то хотела?
— Да. Я хотела кофе. Но у нас в доме произошёл государственный переворот. И теперь, видимо, будем жить по новой конституции. Где невестке — овсянка, а свекрови — трон и скипетр.
— Вик, ну не надо, — тихо сказал Андрей. — Ты перегибаешь.
Она посмотрела на него. Долго. Очень.
— Перегибаю? Ладно. Знаешь, перегиб начинается с мелочей. С коврика в ванной, который она поменяла без спроса. С моих кремов, которые она сложила в ящик, потому что «слишком много всего в ванной, будто аптека». С кота, которого она покормила жирной рыбой, хотя я тебя просила — не давай ему жирного, у него аллергия!
— Ой, ну что вы за церемонии с котом, — махнула рукой Ольга Петровна. — Он вон как урчал, ел за обе щеки.
— Он рвёт с утра, Ольга Петровна! Рвёт. По всей квартире. Барсик превратился в живую капкан-машину, у него глаза как у демона! Вы знаете, сколько стоит приём у ветеринара?!
— Не повышай голос. Ты в себе?
И тут внутри Вики что-то щёлкнуло.
— Нет. Я не в себе, — она отбросила полотенце с кофемашины, включила её и нажала кнопку. — Я — не в себе. Потому что живу в доме, где моя свекровь без спроса вторгается в мою жизнь, управляет бытом, перевоспитывает меня, как свою младшую сестру в интернате, и, вдобавок, получает за это похвалу от моего мужа.
Ольга Петровна молча встала. Подошла к раковине, смыла остатки огурца и начала мыть руки с таким рвением, будто пыталась стереть с себя Викины слова.
— Я поняла, — сказала она наконец, — ты меня не любишь. Никогда и не любила.
— Это не про любовь. Это про уважение. И про границы. Которых вы не чувствуете.
— Я мать. И имею право быть рядом с сыном, если он устал, если у него проблемы. Ты же, по сути, его жена только по бумажке. А я — навсегда.
Тут уже вскипел Андрей.
— Мам, ну ты чего… Не начинай.
— Нет, Андрюша, послушай! — она уже кричала. — Ты знаешь, что она сказала твоему отцу, когда он был ещё жив? Что ей трудно общаться с нами, что мы “старомодные” и что она не “подходит к вашему стилю жизни”!
— Это было в самом начале, — Вика резко повернулась. — Потому что вы, простите, пытались меня приучить к жизни в трёшке с коврами на стенах, где вы звали меня “девочка” даже после свадьбы! Вы хотели, чтобы я была вами. А я — не вы!
Наступила тишина. Та, после которой обычно разбивается посуда. Или уходит кто-то из дома.
— Вот что, — вдруг сказала Ольга Петровна, медленно вытирая руки. — Если ты считаешь, что я чужая — скажи это прямо. Без намёков, без твоих язвительных выкрутасов. Только честно.
— Хорошо, — Вика дышала тяжело. — Я считаю, что вы вторглись. Я считаю, что вы не умеете уважать личные границы. Что вы считаете, будто Андрей — это ваша собственность, которой вы готовы распоряжаться, даже если это рушит его брак. И да — я не чувствую, что вы мне близкий человек. Простите. Но это правда.
Ольга Петровна как будто окаменела.
Андрей что-то сказал — но в этот момент никто не слушал.
— Ты… — она выдохнула, — Ты… Мне теперь всё ясно.
И вышла из кухни. Но не в свою комнату, а в прихожую. Где громко, демонстративно начала собирать вещи.
Андрей с отчаянием посмотрел на Вику:
— Ну и зачем ты это устроила?
— Я устроила?.. — она рассмеялась. Горько. — Я молчала два дня. Терпела, проглатывала, сжимала зубы. Пока ты с ней обсуждал мои недостатки, как будто я мебель, не жена.
— Она просто переживает! Она боится остаться одна! Ты вообще понимаешь, что для неё значит быть в стороне?!
— А ты понимаешь, что для меня значит быть в стороне в своём же доме?!
Она встала. Взяла сумку, надела куртку, не глядя на Андрея.
— Я поживу у Ксюхи. А ты подумай, чего ты хочешь. Семью. Или удобства.
— Вик…
— Не звони, пока сам не разберёшься. И не надо мне писать «прости». Тут прощения мало. Тут — выбор.
Она хлопнула дверью. Без истерики. Холодно. Сдержанно. Громко.
На лестничной площадке пахло булочками из соседней квартиры и порошком для стирки. Жизнь продолжалась.
А внутри неё всё рушилось. С треском. С болью. С какой-то ледяной пустотой.
***
— Ну что, ушла? — Ольга Петровна стояла посреди комнаты с сумкой в руке, будто в ожидании аплодисментов. — Значит, всё-таки не выдержала, как я и думала. А ты?
Андрей сидел на диване, упершись ладонями в лицо. Он не отвечал. Потому что не знал, что сказать. В его голове стучало одно: всё пошло по той самой схеме, от которой он всю жизнь убегал — мать против жены, и он между ними, как нелепый турникет на станции, где все бегут в разные стороны.
— Ты рад теперь? — наконец произнёс он глухо. — Ты выиграла. Поздравляю. Приз — пустая квартира.
— Я не играла, Андрей. Я спасала. Тебя. Вашу семью. Она бы сожрала тебя целиком, ты и глазом моргнуть не успел бы.
— Мам, прекрати.
— Нет, ты меня послушай! — она подошла ближе. — Она командовала. Устанавливала правила. Говорила, что ты «не проявляешь инициативу». Знаешь, что это значит? Что она считает тебя слабым. Да! Я слышала её разговор с подругой! «Андрей — хороший, но мягкий. Мама его до сих пор решает за него». Как ты думаешь, каково мне это было слышать?
Он поднял голову. В глазах уже не было злости. Только усталость.
— Мам… ты прослушивала наши разговоры?
— Ну, это был открытый звонок по громкой связи. И ты оставил телефон на кухне.
— Ты понимаешь, что вторгаешься в мою жизнь?
— А ты понимаешь, что она тебя от меня отрывает? Что ты её выбрал, а меня вычеркнул?
Молчание. Холодное, скользкое.
Он встал. Медленно подошёл к двери.
— Ты знаешь, что ты сейчас делаешь? — он говорил спокойно, но в голосе пробивалась дрожь. — Ты сейчас разрушаешь то, что осталось. И дело не в Вике. Дело в тебе. В том, что ты не хочешь быть моей мамой — ты хочешь быть моей жизнью. Всё решать, всё знать, всё контролировать. А мне уже 35, мам. Я взрослый. Я муж. Не сын-отличник с портфелем.
— Андрей…
— Останься пока. Переночуй. Но завтра — уедешь. И мы с тобой поставим точку в этом цирке.
Он вышел. И только за дверью позволил себе выдохнуть.
Прошло три дня.
Вика не звонила. Не писала. Ксюха передавала через намёки, что «ей сейчас не до разборок» и что «она думает». Андрей молчал. Ольга Петровна ходила по квартире, как по полю минному. Молча, с постной миной на лице. Даже Барсик, казалось, её стороной обходил. Хвостом к ней и за диван.
На четвёртый день раздался звонок. Вика.
— Я заеду вечером. Забрать кое-что. Мне нужны документы.
Голос был нейтральным. Почти деловым.
Андрей чуть не сказал: «А может, поговорим?», но сдержался.
Вика приехала в семь. Волосы собраны в пучок, лицо уставшее, под глазами тени. Зашла, как в чужую квартиру. Быстро, точно, почти беззвучно.
— Привет, — он пробормотал.
— Привет, — ответила она. — Где мой паспорт?
— В верхнем ящике, с правой стороны.
Она кивнула. Подошла. Нашла. Уже собиралась уходить — как вдруг из спальни вышла Ольга Петровна. Сумкой. И с чемоданом.
— Я уезжаю, — объявила она торжественно. — Больше я не помеха. Можете жить, как хотите.
— Это точно, — тихо сказала Вика, не поднимая глаз.
— Знаешь, я раньше думала, что ты просто стервочка, — выдала Ольга Петровна. — А теперь понимаю — ты просто чужая. Как будто чужой язык, чужой запах. Сын женился на женщине, которая для меня как стенка из стекла.
— А вы для меня — как сирена тревоги, которая не отключается даже ночью, — парировала Вика.
— Я не желаю вам зла, — Ольга Петровна выпрямилась. — Просто помните: вы оба потеряли человека, который хотел как лучше.
— А вы потеряли сына, который больше не мальчик, — бросила Вика. — И не собачка на поводке.
Щелчок двери. Тишина.
— Ты останешься? — Андрей смотрел на неё так, будто впервые.
— Нет, — вздохнула она. — Пока нет. Мне надо… перестроиться. Отойти.
Он кивнул. Не стал уговаривать. Просто подошёл и поцеловал в лоб.
— Я здесь. Если решишь вернуться.
— А если не решу?
— Тогда мы оба начнём заново. Только уже без посредников.
Она пошла к двери. Остановилась.
— Андрей.
— А?
— Я ведь хотела ребёнка. С тобой. Только боялась, что нас трое в этой квартире.
— Я знаю, — грустно улыбнулся он. — Теперь — нас только двое. Или один. Как ты решишь.
Она ушла. А он остался. Один. С Барсиком и тихим звоном пустой кофемашины.
Через месяц.
На почту пришло письмо. С незнакомого адреса. От Вики.
«Андрей. Я скучаю. Я скучаю по нам — когда мы были мы, а не «мы и она».
Если ты всё ещё хочешь — давай попробуем снова. Но уже по-новому.
С нуля. С кофе утром. С одной ключницей у входа. И без тайных звонков по громкой связи.
Если ты не хочешь — просто не отвечай. Я пойму.»
Он ответил. Через двадцать секунд.
«Жду тебя. У нас ещё много кофе впереди.
Только ты и я.
И Барсик. Но он теперь на диете.»
Финал.
Она вернулась. Не сразу. Не с цветами и не со скандалом.
Но в новой жизни они оставили главное — границы. И любовь, которую научились не путать с собственничеством.
Ольга Петровна? Она звонила. Но теперь — сначала писала сообщение: «Можно позвонить?»
И это уже был прогресс.
