— Я дочь твоего мужа! — раздается гневный девичий голос за моей спиной.
Я не сразу понимаю, что этот злобный и громкий оклик предназначается мне. Только после невоспитанного “Эй, Абрамова!” я недоуменно оглядываюсь.
Это у кого хватило смелости сорокалетнюю женщину грубо окликнуть по фамилии?
— Прости, — в моем голосе прорывается возмущение, когда я вижу у фонаря девочку-подростка с растрепанным светлым каре. — Ты это ко мне?
Готовлю гневную речь, что ко мне стоит обращаться по имени-отчеству. Удивительно, какие сейчас иногда встречаются невоспитанные дети и подростки.
Их надо учить элементарным правилам поведения.
— Да, ты! — голос дрожит гневом.
Подходит ко мне и с вызовом щурится, сжимаю кулаки.
— Во-первых, когда мы успели…
Пинок в животе, и он отзывается где-то в почках. Мне бы сейчас присесть и передохнуть. Семь месяцев беременности и сорок лет — это не шутки.
Я уже не юная козочка, которая может чуть ли не бегать и не прыгать с животом.
— Замолчи и слушай меня! — девица буквально скалит свои зубы на меня. — Я дочь твоего мужа! — с ядовитым презрением выплевывает каждое слово.
Ей лет пятнадцать. Одета в яркие кислотные цвета, от которых рябит в глазах. Грудь сдавливает паникой.
Кладу руку на живот, умоляя малыша успокоиться, и тихо отзываюсь под новый болезненный пинок:
— Это какая-то ошибка…
— Да? — ее громкий смех бьет по вискам пульсирующим гулом. — Боже, — окидывает меня насмешливым взглядом, — какая ты глупая!
У меня брови ползут на лоб.
Мозг отказывается воспринимать слова незнакомой девочки в салатовой спортивной куртке.
Я сейчас вообще очень медленно соображаю. Так было и с прошлыми моими двумя беременностями.
— Что молчишь? А?
Какая неприятная и наглая девочка.
— Вы совсем ополоумели со своим интернетом, что ли? — тихо говорю я и озираюсь по сторонам в поисках других подростков с телефонами в руках. — Что это за шутки такие…
Вероятно, я стала жертвой малолетних тупых пранкеров, которые снимают свои шутки на телефоны и выкладывают потом в интернете, продолжая глумиться над жертвами уже в сети.
Но я не нахожу среди прохожих других подростков, которые бы меня снимали.
— Ты еще и тупая!
— Кто твои родители?! — повышаю голос до громкой строгости и хватаю мелкую дрянь за предплечье. Подаюсь в ее сторону. — Может, папа и мама тебе не объяснили…
— Мой папа — твой муж!
Вздрагиваю как от хлесткого удара плетью, и замираю с круглыми глазами.
Не похоже, что девочка шутит.
Она вырывает руку из моего захвата, кривится и лезет в карман своей салатовой куртки.
Сейчас я замечаю в ее лице знакомые черты. Брови и подбородок…
Нет.
Что за глупость.
Опять пинок в животе. Я ойкаю и отступаю.
— Да что ты, корова-то, посреди дорогие встала?! — меня оглушает старушечий голос, и чьи-то руки грубо отпихивают меня в сторону. — Ты бы еще тут разлеглась!
Я чуть не падаю, но старой кошелке, которая прет дальше, сплюнув под ноги, все равно, что она толкнула беременную женщину.
Девка, которая назвалась дочерью моего мужа Богдана, разочарованно хмыкает, когда я все же ловлю равновесие и не падаю.
Ни стыда в зеленых глазах, ни сочувствия.
Если бы я упала, то она, наверное, пнула меня по животу.
— Вот! Смотри! — сует мне в лицо смартфон с фотографией, на которой запечатлен мой благоверный супруг с маленькой девочкой на руках.
Весь остальной мир плывет.
— Вот еще! — девица листает фотографию за фотографией, а я отступаю и отступаю, прижав руку к животу.
Карусель фотографий.
Пинок за пинком, а затем тянущая боль.
— Он — мой папа! — с угрозой заявляет яркое салатовое пятно. — Хватит это скрывать! Мне надоело!
— Женщина! Вам плохо?
Чьи-то руки подхватывают меня, а обеспокоенный женский голос перерастает в звон в ушах.
— Воды! Да что же ты стоишь?! Это твоя мама?
— Нет, и пусть хоть здесь родит!
Новый пинок в животе перерастает в тянущую боль у мочевого пузыря. Я слышу в темноте, как я шумно выдыхаю и шепчу:
— Все в порядке… Все в порядке…
А затем тьма вибрирует рингтоном, который я поставила на контакт Богдана. Я на ощупь пытаюсь найти сумку:
— Это мой муж… звонит… — держусь из последних сил. — Богдан… Абрамов Богдан… А меня зовут Абрамова Любовь…
— Люба! — зычно гаркнув, в кабинет врача врывается Богдан.
Высокий, широкоплечий в сером костюме, что ему пошил на прошлой неделе итальянский портной.
Лицо бледное. Глаза горят беспокойством.
Он размашисто шагает ко мне:
— Что стряслось, — затем переводит темный и гневный взгляд на моего гинеколога Ирину Витальевну, которая медленно и деловито поправляет очки на носу. — Все в порядке?
Кидает беглый взгляд на мой живот, чтобы удостовериться, что он еще на месте и выдыхает:
— Господи…
— Давление скакнуло, — поясняет Ирина Витальевна и откладывает ручку.
А я все смотрю и смотрю на Богдана в попытках разглядеть в нем лжеца, который годами скрывал внебрачную дочь и другую женщину.
— Тогда я ее забираю.
Богдан подходит ко мне, подхватывает меня предплечье, желая мне помочь, а я от него отшатываюсь, как от чумного.
Он недоуменно вскидывает бровь.
— Вероятно, ваша жена немного перенервничала, вот и давление так скакнуло. Такое часто бывает, поэтому мы, — Ирина Витальевна вздыхаем, — просим беременяшек лишний раз не нервничать.
— А какая причина того, что ты нервничала? — строго интересуется Богдан и немного щурится. — Люба…
— Была одна причина…
Он, подхватив меня за подмышки, аккуратно ставит на ноги. Мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть в его лицо.
— Я если что на связи, — Ирина Витальевна подпирает подбородок рукой и переводит взгляд на экран. — И следите за давлением.
— Идем.
Богдан выводит меня из кабинета, а я продолжаю на него смотреть, не моргая.
Я не верю, что мой любящий и заботливый муж, в котором я была уверена на все сто пятьдесят процентов, мне изменял и завел на стороне ребенка.
— Люб, ты меня начинаешь нервировать, — настороженно косится и распахивает входную дверь. Смеется. — Ты случайно головой не ударилась?
Двадцать два года брака.
Наши родители были соседями. Мы сначала дружили, ходили друг к другу в гости, а потом в восемнадцать лет я в комнате Богдана…в общем, все случилось.
После тошнота, испуганный разговор шепотом, слезы и его решительное “Женимся, блин! Женимся, Любка!”
Он тогда сгреб меня в охапку, расцеловал всю и сказал, что быть молодыми папой и мамой круто.
А еще признался, что любит меня с пятого класса. Я плакала и плакала, но уже не от страха, а от радости, что Богдан не прогнал меня, что он не испугался ответственности и что он уверенно выступит против отца, который хотел отправить его учиться за границу.
— Нет, головой я не ударилась, — блекло отвечаю я и выхожу на крыльцо клиники.
Двадцать два года брака.
Двадцать один год старшей дочери Свете, которую через неделю ждет роскошная свадьба и брак с сыном делового партнера Богдана.
Семнадцать лет сыну Аркадию. Богдан готовит его к тому, что он однажды займет место главы в его строительной компании, которая разрослась по всем крупным городам сетью филиалов, но сейчас Аркаше стоит подумать об образовании. Выбор пал на архитектурный факультет с дополнительными курсами с инженерным уклоном. Сейчас готовится к вступительным экзаменам.
Двадцать два года брака и поздняя беременность с наивной уверенностью, что у нас все получится.
— Люба! — окликает меня Богдан, хватает за запястье и разворачивает меня к себе. — Да ешки-матрешки! Ты куда так стартанула?!
Сбежать не удалось.
Да и куда бы я сбежала?
Это в двадцать лет можно сбежать от неверного мерзавца в далекие дали с распущенными волосами, что красиво развеваются по ветру.
Мне сорок.
И, наверное, я стану скоро не только мамой, но и бабушкой, потому что в прошлый раз я заметила, как Светка тайком спрятала под язык лимонную карамельку.
Я тоже ими спасалась от токсикоза.
В кармане вибрирует телефон, который я под цепким и внимательным взглядом выуживаю из приталенного пиджачка.
Светуська: «Мам, нам сегодня еще в цветочный. Ты же помнишь? И на финальную примерку платья».
Торопливо дрожащими пальцами печатаю “помню” и прячу телефон обратно в карман.
Поднимаю взгляд на Богдана. Морщусь от пинка в животе и прижимаю к нему ладонь, успокаивая сыночка, который будто почувствовал мою черное отчаяние перед неизбежным.
— Люб, может, мы вернемся, а? И пусть тебя еще раз осмотрят, — вскидывает бровь.
— Милый, — касаюсь его рукава, а затем крепко стискиваю тонкую шерстяную ткань в пальцах. — Ты не хочешь мне ни в чем признаться?
Отъявленный лжец никогда не признает свою ложь и будет отпираться до победного. А если поймаешь его за руку, то и тогда он попытается выкрутиться.
— Это не то, что ты подумала.
— Это не моя рука.
— Это не я.
— Ты все придумала.
Вот и Богдан сейчас недоуменно вскидывает бровь и уточняет:
— О чем речь, Люба? Я в полной растерянности.
Ни искорки паники.
Ни тени беспокойства.
Ни один мускул не дрогнул.
Неужели та девочка в салатовой куртке просто разыграла меня? Задать вопрос напрямую?
А я боюсь правды. Это же сколько лет меня обманывали.
— Похоже, тебе надо прилечь, Люб, и я все же вызову нашего домашнего врача, — лезет в карман за смартфоном, и я хватаю его за запястье, вглядываясь в серо-зеленые глаза.
— Тебе стоит признаться сейчас самому, Богдан, — мой шепот дрожит гневом. — Я это заслужила…
В кармане Богдана вибрирует телефон. Он игнорирует вызов. Берет меня за руку и ведет в сторону парковки:
— Ты меня беспокоишь, Люб. Раньше у тебя таких фокусов в прошлые беременности не было. Ты мороженое из соленых огурцов требовала…
— Ответь на звонок! — вырываю руку из его захвата. — Немедленно ответь! — затем я протягиваю руку под снисходительным взглядом, — или дай я сама отвечу.
Богдан приподнимает брови и медленно моргает.
Чувство того, что я дура набитая, растет с каждой секундой.
— Ответь, — Богдан выживает из кармана брюк смартфон и не глядя протягивает его мне. — Это и есть те самые гормональные перепады настроения, да?
Выхватываю телефон.
На экране мужское имя Павел Самойлов.
Это один помощников Богдана. Я его знаю даже лично. Тридцать пять лет, женат, два сына десять и пять лет.
— Алло, — прикладываю телефон к уху. — Слушаю.
— Любовь Владимировна? — удивляется голос Паши в трубке, а я щурюсь на Богдана.
— Именно. Зачем звонишь? Богдан не может ответить… — выдыхаю и твердо говорю. — Я за него.
— Я звоню сказать, что груз застрял на таможне.
Щурюсь сильнее.
Женская чуйка визжит, что речь идет не о грузе на таможне.
— Какой груз?
Вот тут Павел теряется на несколько секунд, которые мне говорят, что этот внезапный звонок должен сказать моему мужу что-то очень важное.
— Партия медицинских столиков… На колесиках… Я перезвоню, Любовь Владимировна.
Звонок обрывается.
Я протягиваю телефон Богдану:
— Груз застрял на таможке, — делаю паузу, хмыкаю и раскрываю карты тихим вопросом, — и как зовут ее? М? Твою дочь на стороне?
Над головой Богдана пролетает желтый лист, который срывается с ветки старого ясеня. Невозмутимое лицо Богдана так и не дергается.
И не бледнеет.
Только глаза становятся вмиг холодными и отстраненными.
Это был не подростковый пранк.
Руки трясутся, и из слабых пальцев медленно выскальзывает смартфон, который Богдан ловко подхватывает и прячет в карман.
Переводит взгляд на ясень и с тихим недовольством цыкает, будто он не дочь на стороне завел, а споткнулся.
Экая, оказия приключилась.
Мимо проходит пухленькая девушка в пушистом белом кардигане и обеспокоенно косится на меня, ведь я так и стою перед Богданом с протянутой рукой, которая сильно трясется, словно в запущенном старческом треморе.
Двадцать два года брака, в котором я была уверена, как и в том, что Земля — круглая, но сейчас мой мир оказался плоским, и он перевернулся.
— Дома поговорим, — Богдан, наконец, смотрит на меня, а после касается моей руки и с давлением опускает ее.
Потом он крепко и до боли стискивает меня за плечи, с недовольным прищуром вглядываясь в мои глаза:
— Вот из-за чего ты разнервничалась?
— Не трогай меня… — могу лишь в отчаянии прошипеть. — Пусти…
А сама своего тела не чувствую.
Только сердце, которое бухает в груди и вот-вот треснет и расколется на две половинки.
— Ты можешь закатить истерику здесь, Люб, — Богдан приближает свое лицо к моему, — но ты всегда была из тихих женщин, верно? Это мне в тебе и нравится, поэтому мы сейчас поедем домой.
Дочка однажды показала мне смешное видео, на котором козы от испуга резко падали на землю.
Вот и я, как испуганная коза, сейчас вся оцепенела.
— Пойдем, дорогая, — Богдан приобнимает меня за плечи и ведет по брусчатке прочь от больницы. Шепчет на ухо. — Дыши. Тебе нельзя нервничать.
