Марина ввалилась в квартиру, как в свою личную каторгу. В одной руке — сумка, тяжёлая, как её терпение, в другой — пакет с продуктами, на которые она потратила последнюю тыщу. Каблук застрял в дырявом коврике в прихожей, и она чуть не впечаталась в зеркало. На кухне, как обычно, шёл сериал — Лёша с утра его не выключал.
— Ты дома? — глухо крикнула она в сторону телевизора.
Ответа не было. Только знакомый голос из ящика выдал очередную бессмысленную фразу о чести и любви. Марина поставила сумку на пол и резко открыла дверь в зал.
— Сюрприз, я вернулась! — язвительно заявила она, глядя на мужа, развалившегося на диване с геймпадом в руках.
— Привет, Мариш… Ты чего такая? — зевнул Алексей, даже не отрывая взгляда от экрана.
— Я? Такая? — голос её поднялся на полтона. — Да просто я после двенадцатичасовой смены, потом аптека, потом очередь за продуктами. А ты тут, вижу, важными делами занят. Спасаешь мир?
— Да ты не злись, — Лёша поднял руки, будто капитулирует. — Я сегодня звонил в пару мест, резюме отправил. Ну и… чё, день не закончился же.
— Он начался месяц назад, Лёша, когда тебя уволили! — рявкнула Марина. — Ты второй кредит набрал. Банк звонил. Сказали, если ещё раз не заплатим, придут и опишут имущество. Хочешь, чтоб телевизор забрали?
— А чё ты орёшь? — начал он, вставая. — Я чё, не стараюсь, по-твоему? Ты вообще мужика уважать пробовала?
— Я пробовала, когда ты ещё был мужиком, — прошипела Марина, сжав руки в кулаки.
Как я могла снова поверить в его сказки? Он обещал, что всё изменится… А сам — как присоска, ни пользы, ни смысла.
— Я не для того замуж за тебя выходила, чтоб потом одной на себе всё тащить, — сказала она, уже тише, но с холодом в голосе. — У нас семья, по-твоему, или что?
— Ага, семья, — буркнул он, отводя глаза. — Только вот ты всё время работаешь, а я тут как… как мебель.
— Как лень человеческая, вот ты кто! — выкрикнула Марина и добавила чуть тише: — Зарплата у тебя хорошая — гаси мой кредит, а я посижу…
— Чего ты хочешь от меня, Марин? — Алексей подошёл ближе. — Хочешь, чтоб я ушёл?
— Нет, — она посмотрела ему в глаза, остро, как лезвием. — Я хочу, чтоб ты наконец взял себя в руки и стал взрослым мужиком. А не этим вот… диванным статистом.
Он стоял молча. И впервые за долгое время не нашёлся, что сказать.
***
— Мам, ты опять поругалась с ним? — спросила Юлия, когда Марина в полвторого ночи позвонила ей сама, без повода, просто чтобы услышать голос.
— Не поругалась. Просто в очередной раз убедилась, что в этом доме больше нет воздуха. Только долги и упрёки.
— Мам, ты же знаешь, что можешь пожить у меня. Мы с Никитой не против. Я уже ему говорила.
— Юль… — Марина устало рассмеялась. — Ты замужем месяц как. Не могу я вот так взять и въехать к вам с чемоданом эмоций.
— Мам, ну а что ты тогда собираешься делать? Терпеть дальше?
— Пока не знаю. Просто устала. Физически, морально, душой, кожей… даже ногти на ногах устали.
— Может, тебе поговорить с кем-то? Психолог там…
— С дочкой своей я и разговариваю, достаточно, — чуть мягче улыбнулась Марина. — Но спасибо. Ты у меня одна. И, кажется, единственный человек, которому не плевать.
***
Поздно ночью Марина сидела на кухне, крутя в руках чашку с холодным чаем. В голове — как в старом миксере: жужжание, щёлканье, и всё это без крышки. Из спальни доносился храп Алексея — такой же громкий и неуместный, как его амбиции.
Я всю жизнь кому-то помогаю. Маме, Юле, пациентам, коллегам. А кто мне поможет? Кто мне скажет: “Сядь, отдохни, я всё сделаю”?
Внезапно в голову пришла мысль, такая резкая, что Марина вздрогнула.
А может, и правда… просто уйти?
***
— Ты это к чему? — насторожился Алексей утром, когда увидел, как Марина складывает в сумку документы и пару сменных вещей.
— К тому, что я устала. Всё. Лимит исчерпан. Кредит не только в банке, но и в душе, Лёш. И там уже просрочка.
— Ты что, уходишь?
— А ты что, удивлён?
Он открыл было рот, но она опередила:
— Не надо сейчас клянчить и обещать. Я наслушалась. Мне надо подумать. О себе. Хотя бы раз.
Она открыла дверь. Остановилась на пороге. Обернулась.
— Надеюсь, ты тоже подумаешь. Не обо мне. О себе.
И вышла.
Марина шла по лестнице, с сумкой через плечо, в сером свитере, лицо — камень, а внутри — огонь, ярость, страх, облегчение. Всё разом. И шаги, гулкие, как выстрелы. За спиной — не просто квартира. За спиной — прежняя жизнь.
Анна Петровна жила на первом этаже кирпичной пятиэтажки, той самой, где двери хлопают, как выстрелы, а соседи — как тревожные новости: всегда рядом, но ничего хорошего от них не жди. Комнату она сдавала по объявлению на стенде возле поликлиники — вечно срываемое, скотчем заклеенное объявление, которое Марина вычитала, когда шла домой в пятницу вечером, после разговора с Юлей.
— Живите сколько нужно, Марина. Квартира скромная, но без мужиков, без их воплей и носков по углам, — сказала Анна Петровна, сдвигая пепельницу поближе к себе и закуривая без разрешения. — У меня здесь — зона очищения. Только женщины, только свобода.
— Мне это и надо, — выдохнула Марина, поставив свою старую сумку у двери. — Без носков. И воплей. Особенно ночных.
Анна Петровна была та ещё баба. Сухая, худая, но с таким голосом, будто у неё внутри громкоговоритель. Когда-то, по её словам, она преподавала историю в колледже, потом ушла «в свободное плавание» — так она называла одиночество. Занималась то глиной, то вязанием, то коллекционированием бутылок необычной формы.
Но главное — она умела слушать. По-настоящему. С тем самым кивком, который говорит: я тут, я понимаю, я не осуждаю.
***
На третий день в новом жилье Марина впервые проснулась в тишине. Не было Лёшиного храпа. Не было ощущения, что ты должен, обязан, вынь да положь. Только мягкое утро, запах кофе из кухни и голос Анны Петровны, поющего вместе с «Радио Шансон» что-то про белые розы и разбитое сердце.
Марина встала. Медленно. Без чувства, что опаздывает, что кто-то ждёт, что нужно бежать. И это было… страшно.
Я, что ли, привыкла к аду? — подумала она, глядя на себя в зеркало с облезшей рамкой. Скучаю. По нему? По крикам? По себе той, что там жила?
***
— Мама, ну ты же понимаешь, что он сейчас названивает всем подряд, — Юлия выдыхала в трубку как прокурор. — Бабушке звонил. Моему мужу. Даже Тане с работы — ты вообще представляешь?
— Он истерит?
— Он строит из себя жертву. Говорит, что ты его предала, кинула, ушла в “секту старой феминистки”.
Марина усмехнулась:
— Звучит как моя новая биография. Только без эпилога “умерла от вины”.
— Мам. Ты не виновата. Он сам это всё разрушил.
— Он просто… не понял, что мне не пятнадцать, и я не обязана больше делать вид, что всё нормально.
***
Вечером он пришёл. Не предупредил, конечно. Позвонил в дверь, как будто у него всё ещё были на это права. Марина посмотрела в глазок — и сердце ударило в горло.
— Прости, что без цветов, — с кривой улыбкой произнёс Алексей, когда она всё-таки открыла. — Я не знал, какие ты теперь любишь.
— Те, которые не вянут через три дня, — холодно ответила Марина.
— Можно зайти? Просто поговорить?
— Пять минут. Потом я позову Петровну, и у тебя будут проблемы.
Он вошёл. Пах табаком и тем самым дешевым гелем для душа, который Марина всегда ненавидела. Он присел на краешек дивана.
— Я… не знаю, как теперь жить. Без тебя. Без нас.
— А как ты жил раньше? Лежал, играл, брал кредиты. Ты был в себе, а не с нами.
— Я исправлюсь. Я начал подрабатывать. Курьером. Я реально стараюсь. Только вернись.
— Я не вещь, Лёша. Меня нельзя “вернуть”.
— Ну и кто теперь всё разрушил? — голос его начал подниматься.
— Ты. Своим равнодушием. Своим ожиданием, что тебя будут спасать вечно.
Он встал. Резко. Подошёл к ней.
— Я тебя любил, Марина! Всегда любил! Просто… не умел это показывать.
— А мне надо было, чтобы ты не “показывал”, а делал. Хоть что-то. А не ждал, пока я сломаюсь.
— Значит, всё? Вот так?
Марина посмотрела ему в глаза. Долго. Медленно. Как хирург перед сложной операцией.
— Всё, Лёша. Всё.
Он стоял секунду, потом выдохнул, плюнул под ноги (по привычке) и вышел, хлопнув дверью так, что штукатурка на потолке дрогнула.
***
— Ну что, сцена с бывшим состоялась? — спросила Анна Петровна, когда Марина вышла из комнаты, дрожащая.
— Как в плохом сериале, только без саундтрека, — выдохнула Марина.
— Сколько лет ты была с ним?
— Десять.
— А сколько жила с ним, а не рядом?
— Года два. Остальное — тень. Ожидание. Счётчик потерь.
— Тогда поздравляю. Ты выжила.
Марина заплакала. Не истерикой, не слезами боли. А тихо. От облегчения. От понимания, что жизнь, оказывается, можно построить и с нуля. Если хватит наглости — или просто если однажды скажешь: “Хватит”.
