Дом стоял на тихой улочке, такой же серый и неприметный, как усталый пожилой человек, со старой облупившейся штукатуркой и тяжёлой дубовой дверью, которая, казалось, ещё помнила весёлые звуки соседской свадьбы, гремевшей где-то в девяностых. Внутри всегда витал какой-то особый аромат — смесь запаха времени и жареного лука, потому что вытяжка, похоже, никогда не справлялась со своей задачей. У них было три комплекта ключей от этого дома: один, естественно, у неё, Катерины, и её мужа Дмитрия, второй находился у сестры Дмитрия, Ларисы, и ещё один, третий, у свекрови — Валентины Петровны. Сколько же раз Екатерина ловила себя на мысли, что их уютное, в общем-то, жилище больше напоминает проходной двор. Но Дмитрий только отмахивался от её слов:
— Да ну что ты, милая, маме же не очень удобно звонить нам по сто раз, ключи у неё остались ещё с тех, старых времён, зачем ты так придираешься по мелочам?
Вот так всё и началось. Поначалу Катерина искренне считала это всего лишь несущественной мелочью. Но мелочи, как известно, похожи на крошки на кухонном столе: если насыпать целую горсть, то стол мгновенно становится грязным.
Катерине было сорок два. Не юная, но и не старая. У неё была фигура женщины, которая сто раз давала себе слово сесть на диету, но неизменно срывалась на третьей неделе, и лицо — красивое, но уже заметно уставшее, с тонкой сеточкой морщинок, которые косметолог обещала убрать всего за «три процедуры». Вот только денег на эти самые процедуры всё время не хватало. Её муж, Дмитрий, был на шесть лет старше, ему исполнилось сорок восемь. Он был строителем, с золотыми руками, но его настроение было таким же непредсказуемым, как погода в ноябре: то солнце, то град, то ледяное молчание, от которого по спине тянуло холодом.
Они жили в этом доме последние пять лет. Дом достался Дмитрию по наследству — ну, почти полностью ему. Это слово «почти» было для Катерины самым раздражающим. Потому что официально в документах всё выглядело красиво и честно: по одной трети каждому — Дмитрию, Ларисе и Валентине Петровне. А на деле же… попробуй объясни свекрови, что она теперь просто совладелец, а не хозяйка с короной на голове.
Валентина Петровна — женщина с характером танка и языком, острым, как бритва. Свои семьдесят два года она разменяла на «Ой, у меня что-то давление», при этом таскала с рынка такие огромные сумки, будто готовилась выйти с ними на какой-нибудь подиум. Она умела входить в дом так, будто без неё он и вовсе был пустым. Катерина иногда ловила себя на мысли: «А что, если она придёт ночью? У неё же есть ключи…» И тут же одёргивала себя: «Да ну, бред какой-то».
Вечер был самым обычным. На кухне пахло жареными биточками, которые Катерина готовила на старой, облезлой сковороде. Эта сковорода была как символ их брака: такая же облезлая, но до боли родная.
Дмитрий сидел за столом, листая новости в телефоне. В телевизоре, который тихо гудел в комнате, шёл какой-то сериал, голоса героев сливались в неразборчивый фоновый шум. Екатерина поставила перед мужем тарелку с пюре и биточками.
— Опять биточки? — сказал Дмитрий, но не со злостью, просто констатировал факт.
— А что ты хочешь? — Катерина оперлась на спинку стула, уперев руки в боки. — У нас здесь, по-твоему, какой-то ресторан?
— Я просто спросил, — он пожал плечами, откусил кусочек и тут же замолчал.
Она наблюдала, как он жуёт, и думала: «Господи, мы даже нормально говорить разучились. Всё через зубы, всё на полутонах».
В дверь позвонили. Звонок был резким, будто кто-то совсем не терпел ждать.
— Это мама, — Дмитрий даже не поднял головы.
Катерина вздохнула. Ну конечно, мама. Кто ещё мог так звенеть, будто сейчас вломится участковый?
Валентина Петровна вошла без обычного «можно?», как всегда. На ней было старое пальто с меховым воротником, которое явно видело перестройку, и сапоги на каблуке, от которых звенела плитка в коридоре.
— Ну что, живы-здоровы? — спросила она бодро, ставя пакет на стол. Из пакета выглядывал батон и две банки с огурцами.
— Привет, мам, — сказал Дмитрий, так и не обернувшись.
— Ага, привет, — буркнула Катерина, убирая со стола крошки.
— Я тут вам огурчиков принесла, — Валентина Петровна уже открывала шкаф, чтобы поставить банки. — А то у вас там, смотрю, всё пусто.
— Спасибо, — сухо сказала Катерина, чувствуя, как внутри поднимается знакомая волна раздражения. «Пусто», конечно. Как же мы без её огурцов выживем?
— А что это у тебя, Катюш, биточки? — Валентина Петровна заглянула в сковороду, поджала губы. — Масла, небось, как из ведра. А Дима у меня желудочком слаб, ты помнишь?
Катерина резко повернулась, но сдержалась. Улыбнулась так, что щеки свело:
— Помню. Ты ещё напомни, как ему кашку варить.
— А что? — свекровь подняла брови. — Кашка-то полезнее, чем это. Вон, у соседа инфаркт, знаешь? Сорок восемь лет, как твой Димка. Так что ты смотри.
Дмитрий сделал вид, что не слышит. Екатерина почувствовала, как пальцы сжимаются в кулаки.
— Мам, не начинай, — тихо сказал Дмитрий, глядя в телефон.
— А я и не начинаю, — обиделась она. — Я просто забочусь.
В голове у Катерины стучало: «Заботишься ты… Заботишься о том, чтобы я чувствовала себя здесь никем». Но вслух она промолчала.
Вечер тянулся вязко. Валентина Петровна рассказывала, как соседка купила себе плиту «за тридцать тысяч гривень!», будто это было преступление века. Дмитрий кивал. Катерина мыла посуду, глядя в окно на тёмный двор, где фонари горели тускло, как старые лампы в подъезде.
Когда свекровь ушла, в доме стало тихо, но не легче. Катерина собрала со стола банку с огурцами, поставила в холодильник и вдруг заметила: крышка открыта. Банка уже открыта. Кто её открывал? Валентина Петровна только что принесла…
Катерина нахмурилась. «Странно». Но не сказала ничего.
Ночью она проснулась от какого-то скрипа. Сначала решила, что это ей приснилось. Потом услышала: дверь. Входная дверь. Скрипнула тихо, но чётко. Екатерина села на кровати. Рядом спал Дмитрий, тихонько похрапывал. Сердце билось, как после долгого бега.
Она встала, босиком подошла к двери спальни. В коридоре была темнота. Никаких шагов. Но запах… пахло её духами. Теми, которые она оставила в прихожей на полочке.
Катерина включила свет. Пусто. Всё было так, как она и оставила. Только на вешалке её куртка висела на другой пуговице, не так, как она её повесила.
Она вернулась в спальню, легла. Слушала тишину. И вдруг подумала: «А что, если она и правда приходила? Ночью? Зачем?»
И от этой мысли стало очень холодно.
На следующий день Катерина проснулась с тяжёлой головой, как будто всю ночь по её мозгам катался грузовик. Дмитрий ушёл на работу рано, оставив на столе недопитую кружку чая и газету — он всё ещё покупал бумажные газеты, хотя новости читал в телефоне. Катерина наливала себе кофе и думала только об одном: «Зачем я вчера вообще полезла проверять? Зачем вообще насторожилась? Теперь ведь не выкинешь это из головы».
Она смотрела на входную дверь. Три комплекта ключей. Её, Димины и… «Вот она, мамаша, с этими своими связками. Могла прийти, могла. Она же считает дом своим. Может, что-то переставила, проверила. Или… или просто зашла, чтобы показать: «Я всё могу». А ты кто? Невестка, так себе персонаж».
Эти мысли свербили, как песок в ботинке. Екатерина взяла тряпку, начала вытирать столешницу, хотя там и так всё блестело. Она всегда так делала, когда злилась: драила, пока руки не начинали ныть.
Часам к одиннадцати пришла СМС от Дмитрия: «Мама заедет. Ей там банки забрать надо».
— Да что ж ты будешь делать… — сказала Катерина в пустоту и почувствовала, как её передёрнуло.
Валентина Петровна явилась в половине двенадцатого. Без звонка, ключ в замок — щёлк! — и вот она уже в коридоре, стягивает пальто.
— Привет, — бодро сказала она, ставя пакет на тумбочку. — Ты дома?
Катерина вытерла руки о полотенце, посмотрела прямо на неё:
— А где я должна быть? В Карпатах?
— Ой, ну чего ты сразу, — свекровь нахмурилась, но быстро взяла себя в руки. — Я на пять минут. Баночки заберу, да пойду.
Она зашла на кухню, открыла шкаф, как у себя дома. Екатерина сжала зубы. «Пять минут… ага, сейчас».
— Катюш, — Валентина Петровна обернулась, сжимая банку с огурцами, — ты тут за дверью следи. Она у вас что-то скрипит. Может, мужикам смазать?
— Спасибо за совет, — голос Катерины был ровный, но холодный, как лёд. — Обязательно скажу «мужикам».
— Ну я ж так, по-доброму, — свекровь улыбнулась, будто не заметила. — А то мало ли… вдруг кто залезет? Сейчас время такое.
«Залезет… — Катерина почувствовала, как в груди поднимается злость. — А кто уже лазит, интересно?»
Она не выдержала:
— Валентина Петровна, а вы вчера не заходили?
Свекровь замерла с банкой в руках, прищурилась:
— Вчера? Нет. А что?
— Да так, — Катерина отступила к окну, скрестив руки на груди. — Просто дверь скрипела ночью.
— Может, ветер, — пожала плечами свекровь и повернулась обратно к шкафу.
— Ветер? — Катерина усмехнулась. — Внутри квартиры?
— Катюш, ну ты чего? — Валентина Петровна повернулась, положила банку на стол. — Я что, по-твоему, ночью шатаюсь?
— А что, нет? — сорвалось у Катерины. — У вас ключи есть, вы сюда ходите, когда хотите.
Свекровь медленно сняла очки, протёрла платком, надела снова. Взгляд стал жёстким:
— Ключи у меня тридцать лет. Я сюда заходила, когда Дима маленький был. И буду заходить. Это мой дом, девочка.
«Девочка». Катерину перекосило.
— Ваш дом? — она шагнула ближе. — Документы видели? Там три собственника. Дмитрий, Лариса и вы. Где я?
— А ты при Дмитрии, — свекровь сказала это так спокойно, что Катерина почувствовала, как будто её ударили. — Пока он тебя терпит — живёшь.
Катерина сжала кулаки, ногти впились в ладони.
— Знаете, Валентина Петровна, — голос дрожал, но не от страха, а от ярости, — вы очень зря так говорите.
— Я говорю, как есть, — пожала плечами свекровь. — А ты мне не указывай. Ты тут кто? Хозяйка? Ха!
— Я жена вашего сына, — сквозь зубы процедила Катерина.
— Ну вот и будь женой. Готовь, стирай, детей рожай. А в собственность лезть не надо. Не твоё это, поняла?
Эти слова звенели в ушах, как выстрел. Катерина хотела крикнуть, швырнуть эту банку с огурцами в стену, но в тот самый момент вошёл Дмитрий.
Он увидел обеих: мать с гордо поднятой головой и Катерину, покрасневшую, с дрожащими руками.
— Что здесь происходит? — нахмурился он.
— Да ничего, сынок, — Валентина Петровна первой заговорила, тон её был мягкий, почти ласковый. — Мы тут просто беседовали.
— Да, беседовали, — Катерина засмеялась — сухо, зло. — Твоя мама считает, что я здесь никто.
Дмитрий устало провёл рукой по лицу.
— Мам, ну зачем?
— А что я? — свекровь вскинула руки. — Я правду сказала. Чтобы потом сюрпризов не было.
Екатерина почувствовала, как изнутри её разрывает. Сюрпризы? Ах, вот как.
— Знаешь, Дмитрий, — она посмотрела прямо на мужа, — или мы решаем этот вопрос, или я сама его решу.
— Какой вопрос? — он нахмурился.
— Про ключи, про ночные визиты, про то, что твоя мама считает этот дом своей дачей.
Дмитрий посмотрел на мать, потом на жену. Долгая пауза. Потом сказал:
— Катюш, ну это уже перебор. Мама просто помогает.
— Помогает? — Екатерина почувствовала, как в горле что-то хрустнуло. — Помогает? А если я завтра приду к вам на работу и буду раздавать советы, это тоже будет помощью?
— Ты истеришь, — спокойно сказал он.
Эти два слова стали последней каплей.
— Я истерю?! — Екатерина подошла к нему вплотную, пальцем ткнула в грудь. — Ты спишь, пока в твоём доме кто-то ночью шастает, а я истерю?!
Дмитрий отступил, поднял руки:
— Всё, хватит. Я устал.
— Устал? — она засмеялась, но в этом смехе было столько злости, что у самой зубы свело. — Ну да, куда тебе. Пусть мама дальше рулит.
Валентина Петровна стояла в дверях, губы сжаты в тонкую линию. В глазах — победа. Екатерина это видела. И эта победа хлестнула больнее всех слов.
— Я поехала, — сказала свекровь, взяла пакет и ушла.
Хлопнула дверь. Тишина. Только тикали часы.
Екатерина стояла посреди кухни, чувствуя, что сейчас просто взорвётся.
Она открыла шкаф, достала банку с огурцами — ту самую, с открытой крышкой. И швырнула в мусорное ведро. Стекло треснуло, рассол брызнул на пол.
Дмитрий молча поднял глаза от телефона, посмотрел на неё и сказал тихо:
— Ты ненормальная.
И в этот момент что-то оборвалось. Щёлкнуло внутри, как дверь замка. Катерина почувствовала: всё. Кончились уговоры, улыбки, молчание. Теперь будет по-другому.
Она вытерла руки, села за стол и впервые за долгие годы подумала: «А почему я должна здесь жить? Почему я должна всё это терпеть?»
И в голове уже рождался план.
Утро началось с молчания. Густого, липкого, как старый вареньемазанный стол. Дмитрий ушёл на работу, даже не взглянув на Катерину. Она сидела на кухне с кружкой чая, глядя в одну точку. В голове была единственная мысль: «Хватит. Сегодня точка. Или я, или они».
За ночь она не спала почти ни минуты. Лежала и считала: сколько раз Валентина Петровна унижала её? Сколько раз Дмитрий делал вид, что «не в курсе»? И сколько раз она глотала, проглатывала, проглатывала… Сколько ещё можно?
В десять утра раздался звонок. Не дверной — телефонный. Лариса.
— Катюш, привет! — весёлый голос, но в нём слышался фальшивый блеск. — Слушай, мы с мамой подумали, может, я к вам перееду на недельку? Пока ремонт у меня. Комната-то свободная.
Екатерина замерла. Сжала трубку так, что побелели пальцы.
— Нет, — сказала она спокойно.
— Что? — удивилась Лариса. — Ну на недельку же. Мама сказала, Дима не против.
— Нет, Лариса, — голос Катерины был ровный, как лезвие. — Ты не переедешь. И мама твоя сюда больше не придёт. Никогда.
— Ой, а что случилось? — Лариса засмеялась, но смех был нервный. — Вы там что, поссорились?
— Передай маме: ключи оставьте в ящике у двери. До вечера. — Екатерина отключилась.
Руки её дрожали, но внутри было странное спокойствие. Она встала, прошла по комнатам. Открыла шкаф, достала пакет. Начала складывать в него вещи Валентины Петровны, которые та «принесла, чтоб пригодилось»: старые скатерти, кастрюля без ручки, стопка газет. Всё — в пакет.
В этот момент дверь щёлкнула. Без звонка. Катерина выпрямилась, сжала пакет так, что пальцы занемели.
Валентина Петровна стояла в коридоре, за ней — Лариса, а следом появился Дмитрий. Троица. Как на суде.
— Это что такое? — Валентина Петровна прищурилась. — Ты вещи куда несёшь?
— Ваши, — спокойно сказала Катерина. — Вон из моего дома.
— Что-о?! — свекровь задохнулась, шагнула ближе. — Это мой дом! Ты что, с ума сошла?!
— Нет, — Екатерина подняла глаза, в которых не было страха. — Сошла бы, если бы жила так дальше. А теперь хватит.
— Катюш, — вмешался Дмитрий, голос угрожающе ровный, — убери пакет. Ты перегибаешь палку.
— Нет, Дима, — она сделала шаг к двери, поставила пакет в коридор. — Я больше не перегибаю. Я ставлю точку.
Лариса захохотала — громко, демонстративно:
— Вот это цирк! Катька, ты кого выгоняешь? Маму?!
— Да, — Катерина повернулась к ней. — Маму. И тебя. И всех, кто решил, что я здесь никто.
— Ты что, вещи мои тронешь — я в суд подам! — взвизгнула свекровь.
— Подавайте, — Екатерина распахнула дверь. — Подавайте хоть на Луну. Но сюда вы больше не войдёте.
Она протянула руку.
— Ключи.
— Да ты больная, — прошипела Лариса, но достала связку. Швырнула на пол.
Валентина Петровна колебалась, но под взглядом Катерины, холодным, как январь, тоже вынула ключ.
Дмитрий стоял, сжав кулаки. Губы белые.
— Ты пожалеешь, — сказал он тихо.
— Может быть, — Катерина подняла связку с пола, посмотрела на него. — Но не сегодня.
И закрыла дверь перед их лицами.
Тишина была оглушающей. Екатерина опустилась на пол, прижала к груди ключи и впервые за много лет почувствовала… свободу.
Не радость — нет. Свободу.
Она сидела на холодном полу, слушала тишину и думала: «Теперь я начну жить».
А за окном шёл снег. Белый, как чистый лист.
