— Я не стану есть эту зелёную гадость. Я хочу макароны!
Маленький Денис, которому едва исполнилось три года, с негодованием оттолкнул от себя тарелку с супом-пюре из брокколи. Несколько капель изумрудного цвета брызнули, образовав узор на безупречно белой скатерти. Вера тяжело вздохнула и взяла салфетку. Её движения казались очень медленными, почти безжизненными. Воскресенье должно было быть днём полного покоя, но с тех пор, как Евгения Павловна взяла за правило навещать их именно в этот день, оно превратилось в еженедельный, изнурительный экзамен, который Вера никак не могла сдать.
— Ты не так с ним разговариваешь, Вера. С самого начала всё не так. Ребёнок обязан понимать слово «должен».
Голос свекрови, плотный и назидательный, раздавался из гостиной. Она восседала в кресле, словно на королевском троне, и оттуда вершила безоговорочный суд над любым событием, происходившим в этой квартире. Вера предпочла промолчать, предприняв ещё одну, последнюю попытку.
— Денисочка, ну съешь хотя бы пару ложечек. Это невероятно полезно.
— Полезно лишь то, что ребёнок употребляет с аппетитом, а не то, чем его насильно пичкают, — Евгения Павловна материализовалась в дверном проёме кухни. Высокая, горделивая, с идеальной укладкой и плотно сжатыми губами. Она окинула стол критическим взором. — Снова твоя химия. Брокколи из глубокой заморозки, курица из первого попавшегося супермаркета. Я же тебе не раз говорила, нужно брать на рынке, у проверенных поставщиков. Но тебе, конечно, проще сунуть в тележку то, что под руку попалось.
Денис, почувствовав надёжную поддержку, заныл ещё более громко, требуя свои вожделенные макароны. Он уже прекрасно усвоил, что приезд бабушки — это период, когда мамины правила теряют всякую силу. Вера положила ложку на стол. Очень медленно, чтобы не издать ни малейшего лишнего звука. Она смотрела на расплывающееся по скатерти зелёное пятно и ощущала, как внутри неё что-то натягивается до самого предела, подобно струне на старой, разболтанной гитаре.
— И одет он опять неподобающе. На улице сырость, а на нём эта тонкая кофта. Простудишь мне мальчишку, его даже в доме одевать надо теплее, — продолжила свекровь, её голос набирал всё большую силу, переходя от общих советов к прямым, безосновательным обвинениям. — Разумеется, откуда тебе знать, ты ведь на работе целыми днями пропадаешь. А ребёнок брошен. Вот и результат твоего воспитания. Сидит и кричит, потому что привык, что ему всё позволено. Распустила его донельзя! Никакого авторитета у матери!
Денис, услышав повышение тона, испугался ещё больше и заревел в голос. Его плач был оглушительным, требовательным, он заполнял собой всё пространство маленькой кухни, бил по ушам, ввинчивался прямо в мозг. Евгения Павловна наблюдала за этим с видом пророка, чьи самые мрачные предсказания сбылись в мельчайших подробностях.
И в этот момент Вера перестала что-либо чувствовать. Ни злости, ни жгучей обиды, ни навязчивого желания спорить. Внутри неё образовалась звенящая пустота, холодная и абсолютно ясная. Она молча встала из-за стола. В её движениях появилась жёсткая, выверенная точность. Она подошла к ревущему сыну, легко подхватила его на руки, прижала на короткую секунду к себе, вдохнув знакомый, родной запах его волос. Затем она развернулась и прошла мимо кухонного стола в гостиную. Евгения Павловна смотрела на неё с нескрываемым недоумением.
Вера подошла к свекрови вплотную и, глядя ей прямо в глаза, произнесла ровным, полностью лишённым всяческих эмоций голосом:
— Вы полагаете, что я плохо воспитываю вашего внука? Прекрасно! Воспитывайте его сами, а я пока отдохну!
С этими словами она протянула свекрови тёплый, извивающийся и неистово кричащий комок — её внука. Евгения Павловна опешила, её лицо мгновенно вытянулось. Она инстинктивно подставила руки и приняла ребёнка. Денис, оказавшись в непривычных, жёстких объятиях, зашёлся ещё более отчаянным плачем, выгибаясь всем телом и пытаясь вернуться к матери.
Но Вера уже развернулась и направлялась в прихожую. Она неторопливо взяла с вешалки свою сумку, достала из кармана ключи. Никакой поспешности, никакой суеты. Она обула туфли, поправила перед зеркалом волосы.
— Вернусь к вечеру. В кино схожу, потом по магазинам. Не скучайте, — бросила она через плечо в сторону гостиной, откуда доносился оглушительный рёв Дениса и растерянное бормотание свекрови.
Затем она открыла входную дверь и вышла, аккуратно притворив её за собой. Щелчок замка прозвучал в оглушённой детским плачем квартире как выстрел стартового пистолета. Гонка на выживание для Евгении Павловны началась.
Щелчок замка прозвучал как удар гонга, объявляющий начало поединка. Евгения Павловна на короткую секунду замерла, ощущая тёплую, вибрирующую от плача тяжесть внука на своих руках. Первая мысль была полна праведного гнева: «Дрянная девчонка, бросила собственного ребёнка!» Вторая — самоуверенная: «Ничего, сейчас я покажу ей, как надо. Пять минут, и он будет шёлковым». Она ошибалась.
— Ну-ну, Денисочка, всё, хватит. Бабушка здесь, — произнесла она строгим, не терпящим возражений тоном, которым обычно отчитывала подчинённых на своей прежней работе в проектном бюро. — Мужчины не плачут.
Денис, казалось, даже не расслышал её железных аргументов. Его плач перешёл на новую, ультразвуковую частоту. Он выгибался на её руках, как пойманная рыба, и его маленькие кулачки молотили по её груди с удивительной силой. Евгения Павловна, не привыкшая к такому физическому сопротивлению, попыталась усадить его в детское кресло. Это было всё равно что пытаться упаковать в коробку разъярённого кота. Как только его ноги коснулись сиденья, он с рёвом оттолкнулся и чуть не свалился на пол.
— Ах ты, непоседа! — прошипела она, с трудом удерживая его. Самоуверенность начала давать первую, заметную трещину. Она решила сменить тактику. Отвлечение. Старый, проверенный метод.
— Смотри, кто это у нас? Это твой мишка! — она схватила с дивана плюшевого медведя и попыталась сунуть его Денису в руки. Медведь полетел на пол. — А хочешь конфетку? Только маме не скажем.
Но Денис не хотел ни мишку, ни запретную конфету. Его мир сузился до одной-единственной потребности, выраженной в пронзительном, бесконечном крике: «Ма-а-а-му-у-у!» Это слово он выкрикивал с такой тоской и яростью, что оно рикошетом отскакивало от стен и било Евгении Павловне прямо по нервам. Она поставила его на пол, решив дать ему «проораться». Ещё один педагогический приём из её арсенала. Денис тут же вцепился в её брючину и продолжил свою звуковую атаку, теперь уже с уровня её колен.
Прошёл час. Гостиная превратилась в настоящее поле боя. На полу валялись отвергнутые игрушки, раскрошенное печенье и тот самый плюшевый медведь. Евгения Павловна, чья безупречная укладка растрепалась, а на блузке появилось мокрое пятно от детских слёз, поняла, что терпит сокрушительное поражение. Её методы, прекрасно работавшие в теории и в воспоминаниях о воспитании собственного сына, разбивались о гранитную волю одного трёхлетнего человека. Она была измотана, зла и, что самое страшное, растеряна.
В три часа дня, когда плач Дениса перешёл в монотонный, изматывающий скулёж, в замке повернулся ключ. Вернулся с работы Вадим. Он вошёл в квартиру и замер на пороге. Перед ним была картина апокалипсиса в миниатюре: его сын сидел на полу посреди хаоса, весь красный и опухший от слёз, а его мать, всегда такая собранная и властная, сидела в кресле, отрешённо глядя в одну точку. Её лицо было серым от усталости и бешенства.
— Мама? Что здесь случилось? — спросил Вадим, его голос был полон тревоги.
Евгения Павловна медленно повернула к нему голову. Её взгляд был тяжёлым, полным яда. Она не собиралась признавать свой провал. Вся накопившаяся за эти часы ярость нашла свою единственную и законную цель.
— Случилась твоя жена! — выплюнула она, и её голос зазвенел от сдерживаемой злобы. — Посмотри! Посмотри, во что она превратила ребёнка и этот дом! Она швырнула мне твоего сына и ушла развлекаться! Заявила, что я должна его воспитывать! Вот, любуйся результатами её воспитания! Я с ним билась три часа, а он совершенно неуправляемый!
Дверной замок щёлкнул мягко, почти деликатно. Звук был настолько чужеродным в атмосфере тяжёлого, пропитанного детскими слезами воздуха, что Вадим и Евгения Павловна замерли на полуслове. В прихожую вошла Вера. Она выглядела так, словно вернулась из другого мира — мира, где не было криков, упрёков и грязных от пюре из брокколи скатертей. На ней было новое шёлковое кашне, от неё едва уловимо пахло кофе и духами, а в руках она держала два глянцевых бумажных пакета из дорогого книжного магазина. Спокойная, отдохнувшая, с лёгкой, едва заметной улыбкой на губах.
Денис, который до этого тихо всхлипывал на руках у отца, издал радостный вскрик. Он вывернулся из объятий Вадима и, спотыкаясь, бросился к матери, вцепившись ей в ноги.
— Мамочка!
Вера опустила пакеты на пол и подхватила сына на руки. Она крепко прижала его к себе, поцеловала в макушку и что-то зашептала ему на ухо. Денис тут же обмяк в её объятиях, уткнулся ей в шею и затих, лишь изредка судорожно всхлипывая. Это была немая, но сокрушительная демонстрация её власти. Вся многочасовая педагогическая битва Евгении Павловны была проиграна в одно мгновение.
— Ты посмотри на неё! — первой очнулась свекровь. Её голос, до этого звеневший от злости, теперь скрипел от бессильной ярости. Она вскочила с кресла, указывая на невестку трясущимся пальцем. — Вадим, ты только посмотри! Явилась! Гуляла, развлекалась, пока твой сын тут надрывался! Она бросила его, как ненужную вещь!
Вера, не выпуская Дениса из рук, медленно повернула голову и посмотрела на свекровь. Её взгляд был холодным и абсолютно спокойным. В нём не было ни вины, ни страха. Только усталый интерес, с каким смотрят на слишком шумного, но неопасного соседа.
— Я не бросала его, Евгения Павловна. Я оставила его с родной бабушкой. С человеком, который полдня рассказывал мне, что я всё делаю не так и только она знает, как правильно. Я просто дала вам возможность продемонстрировать ваше мастерство.
— Мастерство?! Да он невменяемый! Он ничего не ест, ничего не слушает, только орёт! Это ты его таким сделала!
Вадим шагнул вперёд, пытаясь встать между ними. Он чувствовал себя арбитром на боксёрском ринге, где один из бойцов был связан.
— Вера, может, ты и правда перегнула палку… Мама весь день с ним мучилась.
Вера перевела свой ледяной взгляд на мужа.
— Мучилась? Интересно. Я с ним каждый день. И почему-то он у меня не «мучается» и я с ним тоже. Он ест, играет, спит. Да, иногда капризничает, ему три года. Но он никогда не доходит до такого состояния. Может, дело не в ребёнке, а в воспитателе? — она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух. — Евгения Павловна, вы ведь именно этого хотели? Получить полный контроль? Пожалуйста. Я вам его предоставила. Что же вы не справились? Ваш хвалёный опыт оказался бесполезным?
Это был удар ниже пояса. Евгения Павловна задохнулась от возмущения. Все её обвинения, вся её позиция жертвы рассыпались в прах. Её выставили некомпетентной дилетанткой.
— Да как ты смеешь… — прошипела она, её лицо пошло красными пятнами. — Вадим, ты слышишь, что она говорит?! Твоя жена меня оскорбляет! Она обвиняет меня в том, что сама же и устроила!
Конфликт сместился. Теперь это была не просто ссора свекрови и невестки. Это стало испытанием для Вадима. Он стоял посреди комнаты, разрываемый на части. С одной стороны — мать, требующая сыновней преданности и защиты. С другой — жена, которая впервые за всё время их совместной жизни не просто дала отпор, а перешла в полномасштабное контрнаступление, и её логика была убийственно прямой.
— Я никого не оскорбляю, — ровным голосом продолжила Вера, поглаживая по спине засыпающего сына. — Я просто констатирую факт. Вы хотели показать, как надо. Вы показали. Результат, как говорится, налицо. Или, точнее, на лице вашего внука. Теперь, если вы не возражаете, я пойду уложу ребёнка спать. Он совершенно измотан вашими педагогическими экспериментами.
Как только Вера с ребёнком на руках скрылась в спальне, Евгения Павловна развернулась к сыну. Её лицо, до этого искажённое гневом, приобрело выражение трагической, оскорблённой добродетели. Это было её последнее, самое мощное оружие — роль матери, которую предал собственный ребёнок.
— Вадим, ты это видел? Ты позволишь ей так со мной разговаривать? В моём же присутствии, в твоём доме! — она говорила шёпотом, но этот шёпот был острее любого крика. — Эта женщина тебя околдовала. Она методично, шаг за шагом, отравляет твою жизнь и выстраивает стену между нами. Сегодня она вышвырнула мне внука, завтра она вышвырнет меня, а послезавтра — тебя, когда ты станешь ей не нужен. Ты должен поставить её на место. Сейчас же. Мужчина в доме ты или нет?
Вадим провёл рукой по лицу. Он чувствовал себя выжатым, как будто это он три часа слушал детский плач. Он был зажат между двумя женщинами, каждая из которых требовала от него абсолютной лояльности. Он любил мать, но он выбрал в жёны Веру. И сегодня он впервые увидел в своей жене не ту усталую, молчаливую женщину, которая всегда уступала, а холодного, расчётливого стратега, который только что выиграл решающее сражение.
— Мама, давай не будем. Все на нервах. День тяжёлый… — начал он примирительно, но Евгения Павловна его перебила.
— Тяжёлый? Вадим, не будь слепцом! Она унизила меня. Она показала, что ты, мой сын, для неё — пустое место. Она сделала то, что хотела, и вернулась победительницей. И ты собираешься это проглотить? Значит, так. Либо ты сейчас идёшь и объясняешь ей, кто здесь хозяйка и кто твоя мать, либо я больше никогда не переступлю порог этого дома. Выбирай.
Это был ультиматум. Последний, отчаянный ход, рассчитанный на сыновний долг. Вадим посмотрел на мать, на её напряжённое лицо, и почувствовал удушье. Он не знал, что сказать. Любой его ответ вёл к катастрофе.
В этот момент из спальни бесшумно вышла Вера. Она прикрыла за собой дверь и, прислонившись к косяку, скрестила руки на груди. Она всё слышала.
— Не нужно ему выбирать, Евгения Павловна. Я уже всё решила за вас обоих.
Её голос был тихим, но в нём звенела сталь. Она больше не защищалась и не оправдывалась. Она выносила приговор.
— Вы сегодня наглядно продемонстрировали, что ваше присутствие рядом с Денисом не просто бесполезно, а вредно. Вы довели трёхлетнего ребёнка до истерики не потому, что он «распущенный», а потому, что вы не обладаете ни терпением, ни пониманием, ни любовью. Только амбициями и желанием доказать свою правоту любой ценой, даже ценой здоровья собственного внука.
Евгения Павловна открыла рот, чтобы возразить, но Вера подняла руку, останавливая её.
— Я не закончила. Вы считаете, что я плохая мать. Пусть так. Но я его мать. И я не позволю больше никому калечить моего сына. Поэтому с этого дня вступают в силу новые правила. Вы больше никогда не останетесь с Денисом наедине. Ни на час, ни на пять минут. Ваши визиты отменяются. Если вы захотите увидеть внука, вы сможете сделать это раз в месяц, в парке или в кафе, в моём или Вадима присутствии. На час. Без советов, без критики и без педагогических лекций. Вы будете просто посторонним человеком, которому разрешено посмотреть на ребёнка.
Воздух в комнате загустел. Это было не просто ограничение. Это было публичное, хладнокровное лишение статуса. Евгения Павловна смотрела на невестку, и в её глазах плескался ужас. Она потеряла всё: авторитет, влияние, контроль, а теперь и внука. Она повернулась к Вадиму, её лицо было белым как полотно, губы беззвучно шептали: «Вадим… скажи ей…»
Но Вадим молчал. Он смотрел на жену, на её твёрдое, непроницаемое лицо, и понимал, что это конец. Она не отступит. Она выжгла всё дотла, не оставив ему ни единого пути для отступления или компромисса. Он мог бы сейчас кричать, спорить, поддержать мать, но инстинктивно чувствовал, что тогда потеряет и жену, и сына. Вера поставила точку.
Евгения Павловна простояла так ещё несколько секунд, глядя на окаменевшего сына. В его молчании было самое страшное предательство. Она ничего больше не сказала. Ни слова упрёка, ни проклятия. Она медленно, как во сне, развернулась, взяла с вешалки своё пальто и молча вышла из квартиры. Дверь за ней закрылась тихо, без хлопка.
В гостиной остались двое. Вера всё так же стояла, прислонившись к косяку. Вадим сидел на диване, уронив голову на руки. Скандал закончился. Победитель был очевиден. Но в оглушительной тишине их квартиры не было ни радости, ни облегчения. Только холодное осознание того, что мосты сожжены, а на пепелище им придётся жить дальше. Вместе. И по её правилам…
