Ирина рыскала по квартире уже третий круг. Сначала она проверила кухонные шкафчики — вдруг документы упали туда, когда она искала черный перец. Потом — тумбочку в прихожей, где вообще лежат только фонарик, счёт за газ и старый брелок с буквой “Д”. Потом — ящик с носками Дмитрия, потому что он, как известно, “может положить куда угодно”.
— Где мои документы, а?! — прорычала она, стоя в центре зала с растрепанными волосами и тапком в одной руке. В другой — была крышка от кастрюли. Даже она не знала, как так вышло.
— Что ты ищешь? — с дивана протянулся ленивый голос Дмитрия, слегка раздражённый и сонный. Он отложил пульт, поморгал в экран и только потом перевёл взгляд на невесту. — Опять что-то потеряла?
— Не “что-то”, а документы. Мои. На имя моей, между прочим, квартиры. Которая, между прочим, всё ещё в моём владении, пока твоя мама окончательно не переоформила её в мозгах на себя.
— Да ну тебя, Ира, — Дмитрий встал, накинул худи. — Не начинай. Мы же договаривались, что мама просто помогает. У неё опыт…
— Помогает?! — Ирина повернулась на каблуке. — Ты называешь «помощью» то, что она переехала к нам три дня назад “временно”, но уже выбросила мои тапочки и повесила “более уютные” ковры?! Уютные, Дим, в стиле “племянница с дипломом ПТУ и вкусом из девяностых”!
Он подошёл ближе, потянулся к ее плечу:
— Ириша, ну ты же знаешь, она просто хочет, чтобы нам было комфортно. Она в этом деле…
— В каком деле, Дима?! В разрушении чужих жизней? Ты мне объясни, почему мои документы я нашла вчера в ящике в Гостевой комнате? Там, где стояла её синяя сумка? Как ты думаешь, почему они туда “вдруг” переместились? Их ноги унесли?
— Наверное, мама просто…
— Не заканчивай это предложение, — Ирина выставила руку. — Потому что если ты скажешь “наверное, мама просто хотела помочь”, я тебя убью. Серьёзно. Без шуток. У меня уже срывает резьбу. Я живу в квартире, где у меня нет ни одного места, которое бы не проверялось на “по-домашнему или нет”.
— Это же её тоже дом теперь… — выдохнул он почти неслышно.
Ирина замерла. Затем медленно опустила руки, посмотрела в окно. Потом — на диван, где лежал аккуратно сложенный плед с бежевыми цветочками. На столе стояла пепельница. Они оба не курили. Но Ольга Сергеевна — дама с принципами, ей пепельница “в доме нужна, потому что так прилично”.
— Домой, — тихо сказала Ирина. — Пусть тогда идёт домой. Или я пойду. Потому что я не могу жить в квартире, где у меня уже нет даже плова без морковки.
— Что?
— Она вчера сказала, что плов без моркови — это кощунство. И сделала. Мне. С. Морковью.
— Ну и что? Это же плов. — Дима пожал плечами.
— Я не ем морковь! — взорвалась она. — С девяти лет! А она сказала: “Это потому что вы не ели МОЙ плов.” И приперла таз! С пловом. На четыре дня вперёд.
Дмитрий рассмеялся.
— Ну да, мама у меня со своими заморочками. Но ты тоже, Ира… Иногда, кажется, ты её просто не принимаешь.
— Я не обязана, — сказала она холодно. — Я её не выбирала. Я тебя выбрала. А теперь ты и сам не помнишь, был ли когда-то только ты.
Тишина.
На кухне щёлкнул чайник. Подозрительно громко, как будто подтверждал: “Ну что, обосрались, детки?”
Через минуту Ирина вернулась с паспортом и свидетельством о праве собственности в руках. Она села, аккуратно сложила документы в папку и положила её в сумку.
— Куда ты собралась? — насторожился он.
— Я? — она криво улыбнулась. — Я домой. Потому что пока ещё есть шанс, что этот дом останется моим.
— Ты что, серьёзно?
— Дмитрий, — устало сказала Ирина, — ты сидишь на моём диване, под маминым пледом, жуёшь мамин плов, и спрашиваешь, серьёзно ли я говорю, что мне надоело быть просто прописанной в собственной квартире?
— Ну что ты начинаешь? Давай просто… — он подошёл ближе, попытался обнять.
Она отстранилась.
— Мне не шестнадцать. Я не хочу «просто поговорить». Я хочу, чтобы ты выбрал. Не маму. Не меня. А себя. А потом уже решай, с кем ты.
Он вздохнул. Задумался. Но, как всегда, ничего не сказал. Ирина надела куртку, взяла сумку и пошла к двери.
На пороге она встретилась взглядом с Ольгой Сергеевной, которая как раз возвращалась с рынка. В руках — пакеты, из одного торчала ещё одна морковка. Символичная. Настоящая. Оранжевая.
— О, Ирина, вы куда это? — весело защебетала свекровь, перехватывая пакет поудобнее. — Только не говорите, что снова ищете паспорт. Я его в гостевую отнесла, чтобы не потерялся!
— Спасибо, Ольга Сергеевна, — ответила Ирина ровным голосом. — Но теперь я точно знаю, где он лежит. И он всегда будет лежать там, куда я сама его положу.
Она закрыла за собой дверь.
Ирина сидела в кафешке у дома, с видом на аптеку, и ела сырники. Сырники были холодными, официантка была раздражённой, а настроение — как будто её обули прямо в ЗАГСе.
— Ну вот и всё, — подумала она. — Не хватало ещё назад приползти, как побитая кошка.
За спиной скрипнула дверь, кто-то зашёл, посыпались слова «капучино с собой» и «у вас нет чего-нибудь без лактозы?» — мир жил дальше. Только вот её мир в последние недели крутился вокруг квартиры, в которой она вроде бы хозяйка, но по факту — гость с правом просить разрешения постоять у окна. Потому что у окна “цветы, которым сквозняк вреден”. По мнению Ольги Сергеевны, разумеется.
Телефон завибрировал. Дмитрий.
Ирина потянулась к нему как к минному полю, глянула — «Ты где? Мы переживаем».
“Мы”. Уже даже не “я”.
Она выключила экран.
Через три часа она вернулась домой. Только ради того, чтобы взять свою щётку, блокнот и джинсы, которые она оставила в сушилке. Дверь открылась с хрустом, пахло уксусом и пловом. Отличное сочетание, прямо вот идеально для отравления души.
— О! — радостно воскликнула Ольга Сергеевна, выглядывая из кухни с деревянной ложкой в руке, как скипетром. — Вернулась! А мы уж думали, ты с ночёвкой.
— Не “мы”, — отозвалась Ирина, снимая куртку. — Я пришла за своими вещами. Не волнуйтесь, я не задержусь.
— Ну что ты, глупости какие. — Свекровь шагнула ближе. — Ссориться — последнее дело. Я понимаю, ты вспылила. Молодые сейчас такие нервные. Всё бегут, спешат… А семья — это ж не побегать, это стабильность!
— Я за джинсами, — повторила Ирина, проходя мимо и на ходу заглядывая в сушилку.
— Ну подожди ты! Я тут как раз плов приготовила, по всем канонам. С изюмом, специями. Без морковки, между прочим, — добавила с гордостью. — Специально для тебя.
Ирина застыла. Повернулась. Уточнила:
— Без морковки?
— Да! — просияла Ольга Сергеевна. — Я поняла: не всё же по-моему делать. Иногда надо и уступить. Тем более тебе ещё рожать, а стресс — он вреден. Вот, думаю, начну с плова, а потом, глядишь, и подружимся.
— Подружимся?
— Конечно. Я же не враг. Просто хочу, чтобы у вас всё было правильно. Чтобы дом — уютный, еда — домашняя, а ты… ну, чтобы ты тоже в семью влилась.
— Это не секта, — сухо сказала Ирина. — Вливаться не надо. Просто жить, быть с тем, кого любишь, и не бояться, что документы окажутся в вазе.
— Ну ты же не обижайся, — снова заулыбалась свекровь. — Ты ведь понимаешь: мне сына жалко. Он переживает. Мужик в таком возрасте без женщины — это ж катастрофа. А ты — единственная надежда. Единственная, Ирина!
Она подошла ближе, поставила миску с пловом на стол.
— Ну вот. Ешь. Сама увидишь — гораздо лучше того, что ты покупаешь на обеде за триста рублей.
Ирина села. Вздохнула. Она действительно не ела весь день. И плов — да, пах хорошо. Без морковки. Он выглядел, как перемирие.
— Спасибо, — сказала она. — За отсутствие моркови. Это жест.
— Всё остальное со временем наладим, — кивнула Ольга Сергеевна. — Главное — не выносить сор из избы. Мужа надо понимать. Поддерживать. Ну, и мать его — тоже уважать.
— А если мать выносит из избы мои личные вещи?
— Ну ты же знаешь, я просто наводила порядок. Женщина должна видеть, где у неё что лежит. Ты вот даже паспорт искала…
— Потому что вы его переложили.
— Потому что он валялся! — воскликнула свекровь. — Разве это по-хозяйски? Вот я, например, всегда всё храню в синей папке. Хотите — покажу!
— Не надо. Вы уже показали. Папку. И характер. Спасибо.
Сзади в прихожей скрипнула дверь. Вошёл Дмитрий, оглядел комнату, увидел плов на столе, увидел Ирину за столом. Как маленький мальчик, которому показали новый велосипед — и он не уверен, можно ли сесть.
— О! — выдохнул он. — Вы… Вы тут. Вроде бы и всё нормально?
— Пока что, — сказала Ирина.
Он подошёл ближе, чмокнул её в висок.
— Я скучал.
— А я — думала.
— Надеюсь, не о разрыве?
— Именно о нём.
Он замер.
— Дим, — сказала она устало. — Я живу в квартире, где у меня всё меньше и меньше места. Не физически. А вообще. И ты ничего не делаешь. Ты — наблюдаешь. Ты — между. И вот этот твой «между» — он меня разрушает.
— И что ты хочешь?
Она поставила вилку, встала, пошла в прихожую. Там стояла сумка. Она достала ключ.
— Хочу, чтобы ты вернул этот.
— Что?
— Это запасной ключ от квартиры. Я дала его тебе, когда мы решили съехаться. Но теперь… ты живёшь с мамой. Не со мной.
— Постой, — он пошёл за ней. — Это не решение.
— А мне плова хватило, чтобы понять: всё остальное — просто гарнир.
— Но я люблю тебя, Ира.
— А я тебя, Дим. Но между мамой и мной ты выбрал… удобство. А я — выберу себя.
Она вручила ему ключ. Дверь за ней закрылась.
Ольга Сергеевна вышла из кухни, отряхивая руки от муки. Посмотрела на сына, на миску с пловом, на дверь.
— И что это было?
— Это был обед. Последний.
Прошла неделя.
На стене в квартире висел тот самый ковёр с лебедями. Над диваном. На котором теперь постоянно сидела Ольга Сергеевна. Дмитрий — рядом, с планшетом, с чашкой чая, с лицом человека, у которого всё вроде бы есть, но ничего своего.
— Ну вот, — бормотала мать, листая каталог кухонных гарнитуров. — Думаю, этот лучше. Беленький, глянцевый. А то твоя… эта… Ирина… хотела серую плитку! Серую! Как в морге! Ты что, жить хочешь в морге?
— Она не хотела жить с тобой, мам, — тихо сказал он.
— Что ты сказал?
— Ничего. Просто… — он встал. — Я пойду.
— Куда?
— К Ирине.
Ольга Сергеевна отложила каталог.
— И зачем ты к ней? Ты видел, как она себя вела? Девочка с характером, но без терпения. Разве это жена? Ты посмотри на себя: как ты расцвёл, когда я рядом! Ешь нормально, спишь в порядке, всё дома блестит!
— Мам, ты знаешь, что я каждый вечер сижу и думаю, как было, когда она просто… смеялась в этой кухне?
— И что? Смех смехом, а порядок — дело серьёзное.
Он молча взял куртку.
— Дмит, — голос её стал напряжённым. — Ты только не вздумай делать глупости.
— Глупости? — он обернулся. — Ты называешь глупостью возвращение к женщине, которую я люблю?
— Я называю глупостью попытку жить с женщиной, которая не уважает мать своего мужа!
— А я называю глупостью то, что мать мужа пытается стать хозяйкой в чужом доме. В доме, мам, который не твой. И не мой. Её.
Она молчала. Он ушёл.
К Ирине он пришёл поздно вечером. Свет горел в окне. Он нажал на звонок и сразу пожалел: а если не откроет? А если вообще не там живёт?
Дверь открылась. Она стояла в пижаме, босая, с чашкой чая в руке. Волосы собраны в пучок. Выглядела как человек, который впервые за долгое время дышит.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
— Можно войти?
— Зачем?
Он сглотнул.
— Я хочу… всё.
— Всё?
— Вернуть. Начать. Попробовать. Без ковров. Без морковки. Без мамы, прописанной в моей голове.
— Ты же остался с ней.
— Я остался с собой. И понял, что без тебя — я не я.
Она молчала.
Он достал из кармана тот самый ключ.
— Верни его на место. Или отдай мне только если… только если ты хочешь.
— Дмитрий, — тихо сказала она. — У нас был шанс. Был дом, в котором мы могли быть вдвоём. Ты пустил туда третьего. Без моего согласия.
— Я знаю. И мне стыдно. Но я хочу не исправить. А построить заново. Учитывая тебя.
Она смотрела на него долго. Потом сделала шаг в сторону.
— Проходи. Только знай: теперь правила будем писать вместе.
Он вошёл. Снял куртку. Посмотрел на старый коврик у входа.
— Ты его не выбросила?
— Это мой коврик. Смешной, уродливый, но мой. Я оставила его, чтобы помнить: у каждой женщины должно быть хоть что-то своё. Без объяснений.
Он кивнул.
— Хочешь чаю? — спросила она.
— Хочу. Только без сахара.
— Ты же с сахаром всегда?
— Больше нет. Теперь всё — с учётом тебя.
Они сидели на кухне, пили чай. Молча. И впервые за долгое время это молчание было тёплым.
А Ольга Сергеевна… Ольга Сергеевна купила себе студию в соседнем доме. Сама. На свои. Там стоял ковер, стояла пепельница, и в кастрюле — идеальный плов. С морковкой. Потому что иногда, чтобы почувствовать себя хозяйкой, достаточно одного: закрыть за собой дверь, в которой нет ни чужих тапочек, ни чужих ключей.
