Вдова Анфиса заприметила Трифона до того, как скрипнула калитка и залаял пёс. Поправила на шее янтарные бусы, убрала кокетливый локон, выбившийся из под платка.
Трифон Кузьмич был первым мужчиной на селе: в должниках у него половина дворов. Если что не по его, становился злым, как чёрт. Его приход обычно не сулил ничего хорошего, и Анфиса решила быть с ним милой и покладистой, чтобы не навлечь на себя неприятности.
— Анфиса, забери пса, не то зашибу его! — раздался грозный рык Трифона. Анфиса поймала пса и привязала. Тот недовольно заворчал, ему явно не нравился гость — от его плотной фигуры за версту несло табаком, водкой, самодовольством и…кровью.
— День добрый, Трифон Кузьмич! — поклонилась Анфиса, опустив глаза.
— Добрый, — осклабился он, подкручивая ус и скользя взглядом по округлостям вдовы. — Пригласишь в дом? — и, не дожидаясь разрешения хозяйки, шагнул в сени.
Тут послышался страшный грохот и отборный мат — Трифон Кузьмич оступился о порожек и рухнул на земляной пол, задев дверной косяк. С косяка сорвалась ему на голову подкова. Анфиса зажмурила глаза и приготовилась к самому худшему.
Но ругань стихла. Анфиса вошла в сени, и увидела распростёртое тело на полу. Осторожно она приблизилась к нему, поглядеть, жив ли? Трифон не подавал признаков жизни, но едва вдова наклонилась над ним, схватил её и притянул к себе.
— Ах ты, курва! — загоготал он, больно щипнув её за бедро.
— Трифон Кузьмич! — вспыхнула вдова и хотела вырваться, но он схватил её за голову, и притянув к своему лицу, зашептал жарко:
—Тише, тише, ишь норовистая кобылка! Я ж тебя озолочу. Первой будешь на селе! Все бабы и с этой, и с другой стороны реки будут тебе завидовать!
— Что-то в толк не возьму, — тяжёло дыша, прошептала Анфиса — вы меня при живой жене замуж зовёте, а, Трифон Кузьмич?
Она не оставляла попыток вырваться, но Трифон был намного сильнее и держал вдову железной хваткой.
Её отпор ещё больше распалил его. Развернув вдову, он взгромоздился на неё и поставил колено ей между ног. Руки его меж тем задирали её многочисленные юбки.
— Ой, лишенько! — стонала Анфиса, понимая, что никто не придёт ей на помощь. Слёзы потекли из глаз. Она плакала от злости, что не может дотянутся до старой косы, стоявшей на чуть большем расстоянии, чем она могла бы дотянуться.
Она напряглась всем телом, изогнулась дугой, сжала зубы и… о чудо! Коса зависла в воздухе, и поплыла.
— Трифон, уйди! Не доводи до греха! — крикнула Анфиса в красное лицо насильника, но тот уже стянул с себя штаны и цыкнул на неё: — Цыц, дура. Ещё бегать будешь за Три…
Коса вошла ему аккурат промеж лопаток. Дико выкатив глаза, Трифон уставился на вдову, и наконец, рухнул на неё и задёргался в агонии.
Она завизжала, из-зо всех сил пытаясь выбраться из под тела, и когда ей это удалось, побежала к бабке Степаниде. Та давно жила на выселках, и считалась ведьмой.
После захода солнца, Степанида пришла в избу Анфисы. Брезгливо ткнула клюкой в распростертое тело Трифона и плюнула:
—Тьфу, бесстыдник! Вот что, Анфиса. Такого кабана мы, слабые женщины, не сможем вытащить. Я сейчас заговорю его, только не бойся, не ори — а то погубишь и себя и меня!
— Да, бабушка. — кивнула Анфиса. Она была бледна, и её всё ещё трясло от случившегося.
Бабка зашептала что-то на ухо покойнику, и вот он поднялся сначала на колени, потом на ноги, и наконец встал перед старухой, глядя вперёд невидящими очами.
— Внучка, надень ему портки, штоль. Не ровён час, увидит кто, нам это ни к чему.
Вдова кое-как натянула Трифону штаны, подвязала кушаком. Она старалась не смотреть на покойника — лицо его застыло в жуткой гримасе.
—…фоном! — выговорил мёртвый язык, и водянистые глаза уставились на Анфису.
— Бабушка…— заскулила Анфиса — мне стра-а-ашно!
— Не хнычь. Он сам пойдёт, куда накажу. К реке пойдём.
Село уже спало, но чтобы избежать случайных взглядов, бабка Степанида и Анфиса повели мёртвого Трифона задворками, ломая на пути прогнившие балки загонов. Когда вышли к реке, напихали ему полные карманы камней, и за пазуху для верности положили камень потяжелее.
— Ну, прощай, батюшка, Трифон Кузьмич, — Степанида ткнула ему в спину своей клюкой, и мертвец, переваливаясь с одной ноги на другую пошёл в воду. На полпути вода закрутила его — здесь был омут, гиблое место.
—Бабушка! Что же теперь будет?! — Анфиса обняла старуху, но тотчас отпрянула: — Что это с тобой?
Бабка Степанида как-то съёжилась, ссохлась, словно Трифон забрал с собой все её силы. Лицо её выглядело почти белым в мертвенном свете луны.
— Ослабла я, внученька. Помру скоро. Ну, пойдём, не то заметят нас у реки, ни к чему это.
Когда пришли к Степаниде, та, не запаляя лучины, легла на скамью. В избе и так было светло — в окно глядела полная луна,
— Спасибо тебе, бабушка! — поклонилась вдова.
— На кой мне твоё спасибо? — усмехнулась старуха. — Долг платежом красен. Не упрямься, девонька, ты одна из нас. Я поняла это сразу, как только ты родилась.
Анфиса склонила голову. Пожалела она, что обратилась к ведьме, потому что та давно хотела сделать Анфису своей преемницей, передать свой дар, а вместе с ним страх и ненависть, который испытывают к ведьмам люди.
— Но ведь мне не обязательно…
— Да. Теперь обязательно. Ты призвала силу, и теперь она в тебе… а я спокойно смогу умереть. Подойди сюда.
Нехотя и с опаской Анфиса подошла к старухе. Та протянула ей руку, и Анфиса дала свою. Старуха неожиданно сильно сжала её, и Анфиса закричала от боли — её ладонь словно обожгло огнём. Отдернув руку, она увидела странный знак на своей руке, круглый шрам — ведьмин глаз. Теперь она одна из них! Анфиса, схватив себя за руку выше запястья, завыла.
Ну всё… Старуха закрыла глаза. Суета этого мира уже не занимала её. А всего-то и нужно было заговорить косу, опоить Трифона любовным зельем и направить к вдове… Всё получилось так, как она и рассчитала. Теперь-то Анфиса сама сможет двигать предметы на расстоянии. Из неё выйдет сильная ведьма.
После смерти старухи, вдова вернулась к себе, и не выходила из своего дома несколько дней. Её пёс перегрыз веревку, за которую был привязан, и сбежал на поиски пищи.
Собаку признал Андрей, местный кузнец. Он, бывало, помогал вдове, по старой памяти, так как был другом её покойного мужа, Саввы.
Андрей нашёл Анфису в полузабытьи, растолкал её. Вдова узнала его и слабо улыбнулась спёкшимися губами.
— Священника… попросила она. — Исповедаться хочу.
— Что с тобой, Анфиса! На-ко, выпей! — он зачерпнул воды, и поднёс кружку к её губам.
— Нет. Сперва священника… Андрей, поспеши. Чувствую, силы мои на исходе.
— Да что стряслось-то?
— Степанида, помирая, взяла меня за руку… вот — Анфиса показала ему «ведьмин глаз» на ладони: — «Дар», говорит. А по мне, не дар это, а проклятие… Мерзости мерещатся. Жизнь не мила…
Когда Андрей привёл священника, Анфиса спала. Батюшка Нафанаил осенил себя крестным знамением, и стал раскладывать на столе святые дары. Он стоял спиной к болящей и не видел, как она встала и вытянув вперед руки, сделала шаг в его сторону. Глаза её смотрели в одну точку. Андрей заметив это, бросился между вдовой и батюшкой.
— С нами крестная сила! — крикнул он. Вдвоём со священником они держали извивающуюся и изрыгающую проклятия ведьму. Святой отец читал молитвы и кропил её святой водой. Обессилев, Анфиса рухнула навзничь на кровать и затихла.
— Померла, что ль? — испугался Андрей.
— Да нет. Вроде дышит. Вот ведь, всё лицо исцарапала, ведьма…
— Да не ведьма она… Степанида её обманула, дар свой навязала!
— Значит, поневоле, но всё одно, ведьма! У нормальной бабы разве найдётся столько сил, чтобы два мужика еле сладили?
— Что же будет теперь?! Жалко ведь. Хорошая женщина, добрая… была.
— На всё божья воля… — подняв глаза к небу, сказал батюшка, и собрав святые дары, ушёл, сказав что не может причастить бесноватую. Вот, когда будет в разуме, может быть.
Анфиса вновь впала в забытьё, рубаха прилипла к телу, волосы растрепались. Иногда она вздрагивала и жалобно причитала.
Андрей пошёл просить помощи по деревне, но никто из деревенских баб не хотел остаться с болящей, отереть испарину со лба, подать питьё. Слухи о новом даре Анфисы разнеслись очень быстро, и все боялись, что ведьма заберёт их здоровье.
Тут вспомнил Андрей про крестную свою, Ефросинью. Та была остра на язык, груба, местные её не жаловали. Но Андрей знал, что на самом деле, она женщина добрая и неравнодушная.
Ефросинья покобенилась для порядка, но в конце концов, согласилась приглядеть за Анфисой.
Кузнец поблагодарил её сердечно, и сказав, что в долгу не останется, прикрыл за собой дверь.
Остаток дня он провёл в кузне, слишком много дел накопилось: ведь у крестьян была горячая пора. Кому сошку сковать, кому плуг починить, кому кобылу подковать. Умаялся за день Андрей, и после работы заснул до утра, без снов. На следующий день, решил проведать Анфису с Ефросиньей.
Матушка напекла на завтрак блинков, так Андрей взял их и пошёл к вдове. Дверь была незаперта.
— Тётка Ефросинья, раздувай самовар, я блины матушкины несу! — крикнул он, толкая дверь в светелку. — С пылу, с жа…
То, что он увидел в следующий момент, заставило его содрогнуться.
В светлице царил беспорядок: скамья перевёрнута, на столе черепки, а с потолочной балки свисала толстая верёвка. Перина, на которой давеча лежала вдова, была пуста, скомканное одеяло было запачкано чем-то чёрным, навроде дёгтя.
Тихонько постукивала прялка. За ней сидела крёстная и смотрела прямо перед собой. Колесо крутилось, но нить оборвалась, Ефросинья держала обрывок в руках.
— Тётка Ефросинья, чего это? — Кузнец подошёл и тронул её за плечо.
Тётка, не поворачивая головы, произнесла каким-то чужим, глухим голосом:
— Уходи пока цел, и дорогу сюда забудь.
— Да что с тобой, крёстная? Это ж я, Андрей. Ты это… ты это брось! – Кузнец двумя пальцами остановил колесо прялки. Теткина нога соскочила, и она, словно очнувшись от сна, посмотрела на Андрея.
— Тётка Ефросинья! Что случилось? Где Анфиса?
Тут произошло то, чего кузнец никак не ожидал: тётка заорала низким басом: «Аааа-ааа!» и махнув на крестника обеими руками, проворно выскочила из избы, продолжая орать. Кузнец настиг её только за околицей, и крепко схватив за плечо, повторил вопрос.
Ефросинья сжала губы и теперь таращилась на крестника, как полоумная. Андрей довёл её до дома. Усадил на скамью, погладил её по плечу, успокаивая. Спрашивать ни о чём не стал, решил повременить, пока тётка хоть немного успокоится. Сел напротив, взял перочинный ножичек, и делая вид, что никуда не спешит, стал выстругивать свистульку.
Наконец, тётка пришла в себя. Долго смотрела, как Андрей невозмутимо орудует ножичком, и не выдержала:
— Ступай, Андрей, по своим делам. Чего расселся? Небось, мужики тебя заждались. У тебя сейчас горячая пора!
— Ничего! Васильич как-нибудь один управится. Ты то как? Полегчало мальца? Давай, рассказывай.
Тётка сразу насупилась, и скрестив руки на груди, пробурчала:
— Нечего рассказывать. Ушла вдова.
— Куда? – Андрей отложил заготовку и ножичек и внимательно посмотрел на Ефросинью.
— А мне почём знать? – отвернулась та.
— Темнишь! Вот, по глазам вижу, не говоришь ты мне правды! Отчего, крёстная? Обскажи, как было дело!
Крёстная молчала. Молчал и Андрей. Наконец, она всхлипнула:
— Коли скажу, быть мне мёртвой. А я, грешная, страсть, как боюсь смерти.
— Что за чепуха. Все там будем, бессмертных не бывает. Говори. А с твоими обидчиками я сам разберусь.
— Боюсь, не по зубам они тебе, Андрюша.
— А ты не бойся. Бояться только Бога надоть. И уповать на него. — перекрестился Андрей. Перекрестилась и тётка, и это, похоже прибавило ей смелости.
— Вечером, — прошептала она, прислонившись к Андрееву плечу — я дала ей родниковой воды. Спросила, не надо ли ещё чего. — А она со мной и словом не обмолвится! Только всё спит, а как не спит, так с под одеяла глазищами зыркает. Ну, я, чтоб как-то разговорить её, решила про прялку расспросить. Я как пришла, заприметила её. Хорошая вещь, справная. Блестит, все спицы на месте, не то, что моя. Ну, я и говорю ей: «Коли не нужна тебе прялка, я бы взяла себе». А она мне: «Бери, тётя Ефросинья. Мне, таперича, ни к чему». После повернулась она к стенке, и, вроде как заснула. Я на радостях села за прялку, и сама не знаю, как задремала…открываю глаза, смотрю, а вдова стоит на табуреточке. Уже и верёвку перекинула, петлю налаживает…
— Что ты,— кричу,— делаешь, опомнись! Ведь в ад мигом угодишь, бабонька!
А она повернулась ко мне, и говорит:
— А, нет у меня, тётенька, другого выхода. Я, — говорит, — и так туда попаду, потому как человека убила!
И петлю себе на шею накинула.
— Стой! — кричу,— глупая! – вскочила я, чтобы помешать самоубивству, и вижу: не одни мы. Стоит в дверях страшный мужик: с чёрным лицом, бородищею зарос, по самые глаза. Жутко стало. Смотрю я, рот раззявила. А он мне: «…садись, тётушка, за прялку. Хороша прялка-то! Прям самопрялка!». Я и опустилась за неё, ни жива, ни мертва. А он подошёл к вдове, веревку обрезал. После молча закинул Анфису, что мешок с шерстью, на плечо, и был таков. Правда, у двери оборотился, и говорит мне, ласково так: «Если кто чего прознает, быть тебе, тётушка, мёртвой. Сиди, пряди…»
— Так что Анфиса-то? Неужто не сопротивлялась совсем? — удивился кузнец.
— Та… не заприметила я! Он, словно тело бесчувственное нёс. У ей и руки, как плети болтались! Хотя повеситься она не успела.
— А кого, говоришь, она убила-то? Не сказала имени? — спросил кузнец.
— Не сказала… — Ефросинья закрыла лицо руками. — больше ничего не помню.
***
Отец Нафанаил после вечерней молитвы по обыкновению ничего не вкушал. А тут, как на грех, попадья затеяла печь пироги к завтрашним именинам. Дух стоял такой, что батюшке очень хотелось отведать хотя бы один пирожок. Но он был стоек.
«Вот тебе!» – свернул он фигу, и показал бесу, который соблазнял его разными съестными натюрмортами. — где один пирожок, там и дюжина! Знаю я вас, подлое племя!
Тут в окошко постучали, и батюшка узрел кузнеца, с которым давеча усмирял бесноватую вдову. Из-за широкой спины кузнеца таращилась, как сова, тётка Ефросинья.
Батюшка вышел к ним на крыльцо, узнать, в чём дело.
— Здравствуйте, отец Нафанаил! — поклонился кузнец.
— Добрый вечер! С чем пожаловали?
— Анфиса, вдова, пропала.
— У Степаниды были? – нахмурился батюшка.
— Были. Там избу уже заколотили добрые люди. Со всем добром. Никто не обзарился брать ведьмины вещи!
— Ну, если у Степаниды нет… – покачал головой священник.— тогда не знаю.
Кузнец помолчал, подбирая слова. И сказал наконец:
— Анфису забрал пришлый человек. Не из наших, деревенских, иначе Ефросинья его бы признала.
Ефросинья закивала головой, подтверждая слова крестника.
— Тогда я тем более, не знаю. Вряд ли сей человек из числа моих прихожан! — резонно заметил батюшка.
— Но, кто, как не Вы, батюшка, знаете про всех и про каждого? Не говорил ли вам кто про обращение к колдуну, или, скажем, знахарю? Ну, кроме Степаниды есть кто в округе? Мож кто каялся? Или ещё что?
Батюшка крепко задумался, но покрутил головой:
— Нет. Не припомню я такого. Да и знал бы, не сказал. Тайна исповеди— замОк на устах священника!
— Значит, всё зря. – сник кузнец.
— Не зря! Мы с матушкой будем отныне молиться за Анфису! – крикнул батюшка вслед уходящему кузнецу. Но тот шёл, весь в своих думах, и даже не обернулся.
Священник хотел было вернуться в избу, как встретился глазами с Ефросиньей, что осталась стоять на месте.
— Батюшка! – кинулась та на колени. — Спаси! Христом Богом прошу!
— Что такое? – удивился отец Нафанаил.
— Я видела того злыдня своими глазами! А он, слышь, пригрозил, что коли кому расскажу про него, быть мне мёртвой!
— А ты, стало быть, рассказала кузнецу?
— Рассказала — склонила голову Ефросинья.
— Ну, так ко Господу мольбы свои обрати. Самое время!
— Батюшка, я как раз за этим. Дозволь мне в сторожке при храме пожить. Земля святая, чай этот убивец не сунется… А я на любое послушание согласна: хоть котлы мыть, хоть полы, хоть за животными ходить!
— Ладно. Благословляю! – перекрестил её отец Нафанаил. И радостная Ефросинья приложилась губами к руке доброго пастыря.
Анфиса очнулась от монотонного жужжания. Точно прялка стучит. Она открыла глаза и поняла, что лежит на кровати, а от источника звука её отгораживает занавеска. Посмотрела наверх — над ней качались, привязанные к верёвке, сухоцветы, распространяющие вокруг себя дурманящий дух.
Вдова опустила босые ноги на дощатый пол и встала. Видимо, долго пролежала без движения — ноги и руки были словно чужие, а ещё ныла спина. Постояв несколько мгновений за занавеской, она резко отдернула её. Взору её открылась большая светлица. Она была почти пуста, если не считать печи, стола, скамьи, широкого добротного стула, и сундука у стены.
В центре, точно, стояла прялка, как две капли воды похожая на её собственную, что незадолго до смерти подарила ей Степанида. Но теперь, вроде как, приглянулась прялка тётке Ефросинье, и Анфиса обещала её ей. Или то был сон? И как эта прялка стучит? — подивилась вдова. Она подошла и слегка коснулась её. Колесо остановилось.
За окнами разливался летний вечер, сулящий прохладу, и Анфиса устремилась вон из избы, чтобы вдохнуть, наконец, свежего воздуха, а там, если повезёт, и домой податься. От запаха трав у неё кружилась голова, всё плыло, словно в тумане.
В дверях она столкнулась с девочкой. Та несла в избу блюдо на котором было что-то вроде пирожков. Девочка от неожиданности уронила блюдо и разбила. Пирожки рассыпались по полу.
Девочка закрыла ручонками лицо.
— Что ты, маленькая, не плачь! – бросилась утешать её Анфиса. Она убрала маленькие ручки от лица, к которому та их прижимала, и едва не лишилась чувств: на неё смотрела сама Степанида. Только теперь она, отчего-то стала карлицей.
— Господи помилуй! – отпрянула Анфиса.— Степанида! Как такое… возможно? Может быть, я тоже уже умерла?
— Не Степанида это! Это сестра её, рОдная, Александра.- услышала она голос. Обернувшись, увидела крупного, заросшего, аки зверь, мужчину. Лицо его показалось ей смутно знакомым. Кажется, это было последнее, что видела она перед тем, как петлю себе на шею накинуть.
— Не знала, что у Степаниды есть сестра. – сказала вдова, непроизвольно ощупывая шею.— А вы сами кем будете?
— Я то? Я племянник Степаниды. Демидом звать.
— Александра — ваша мать? – поразилась Анфиса, глядя на то на карлицу, то на Демида, который рядом с ней и вовсе казался великаном.
— Нет. Моя матушка в родах померла. У Степаниды и Александры ещё сестра была. Наталья.
— И моя мать в родах померла! Тоже Натальей звали… — у Анфисы побежали мурашки по спине. «Хорошо, что у неё не было сестёр!» — подумала про себя. Но Демид, похоже, угадал её мысли:
— Это потому, что Наталью в младенчестве отдали в деревню, бездетной паре. – он подошёл к вдове, и положил ей на плечо свою лапищу:
— Так что, мы твоя настоящая семья. Я брат тебе. А она – он кивнул на карлицу — твоя тётка.
— Но у моей матушки не было кроме меня детей! Роды были первые, тяжёлые. Ей было-то всего шестнадцать годков! — усомнилась Анфиса.
— Это то, что сказали тебе твои названые родители. А Наталья тогда разродилась двойней. Отец наш сгинул, и мальчика, то есть меня, забрали сёстры, Степанида с Александрой. А девочку, тебя то бишь, отдали этим… как их… пустоцветам. Теперь поняла, что Степанида, тётка наша, тебя неспроста опекала? Странно, что она сама не открыла тебе правды.
Анфиса посмотрела на карлицу. Та успела собрать с пола пирожки, и взгляд её был недобрым.
— А отчего она всё молчит? — спросила вдова, когда карлица вышла.
— Дык, немая она! Говорят, девчонкой самого дьявола видела. Он ей секрет рассказал, а она разболтала. С тех пор лишилась языка и расти перестала.
Анфиса сидела и молчала, не в силах поверить в сказанное. Демид тем временем достал из печи дымящийся горшок, поставил на стол. Карлица вернулась и проворно расставляла на столе миски, ложки и кружки.
— Мне на воздух надо. – сказала Анфиса.
— Ступай. Но не вздумай бежать. Вокруг болото и дикие звери –пропадёшь!
Едва хлопнула за вдовой дверь, карлица быстро взобралась на скамью, чтобы следить за пленницей в окно.
— Да не боись ты, не сбежит! — осклабился тот, кто называл себя Демидом.
Карлица всхлипнула носом, и всплеснула рукой, словно сомневаясь в его словах.
— Не сбежит… Увидишь. Никуда она не денется! Там её, если что, старый знакомый встретит. Пришлось, правда, повозиться!
Карлица слезла со скамьи, и продолжила, как ни в чём ни бывало, собирать на стол.
Анфиса между тем вытащила палку из покосившегося плетня, и прыгала с кочки на кочку, пытаясь уйти подальше от страшных родственников. Она не поверила ни единому слову. Не могло это страшилище быть её братом… И карлица эта смотрит так, словно смерти ей желает. Бабка Степанида хоть и ведьма была, но никогда так злобно не глядела.
Вот уже и виден просвет. Там поляны, на которых, бывало, деревенские девчата и бабы собирали клюкву, пока не стали пропадать. Говорили, что мол, водяник пошаливает. Так и заросли все заветные ягодные тропки, затянулись ряской.
Добраться до старой гати, а там Господь выведет! Эта мысль придала Анфисе сил и она резво продвигалась вперёд, опираясь на палку и хватаясь кое-где за ивовые деревца.
До гати оставалось каких-нибудь полсотни шагов, как вдруг, из груди вдовы вырвался сдавленный стон: приглядевшись к одному из деревьев, преграждавших ей путь, она узнала знакомую фигуру.
То был Трифон Кузьмич, собственной персоной.
Кузнец сидел на крыльце дома вдовы, и никак не мог решить, что делать дальше. Его обуревали мрачные мысли. Не верил он, что Анфиса, самая добрая из женщин, которых он знал — ведьма.
Вдруг кузнец заметил, что кто-то крадется вдоль забора.
— Чего смотришь? — крикнул он пацану лет восьми, таращившемуся на него поверх ивовых прутьев.
— А что, нельзя? — вскинул голову шельмец: — А правда, что вдовая Анфиса здесь больше не живёт?
— С чего бы ей не жить? Живёт, конечно. Это ж её изба. Где же ей жить, как не здесь! — сказал кузнец.
— А люди бают, что она в доме Степаниды теперь живёт. Вчерась там огонёк в окне видели. Сквозь заколоченные доски пробивался.
— Да ну?
— Вот те крест! — побожился мальчишка и повернувшись, пошёл было прочь.
— Эй, подойди-ка! — поманил мальчика кузнец.
Он порылся в карманах и выудил оттуда сахарного петушка, что купил недавно на ярмарке для племянников. Один петушок завалялся как раз для такого случая.
— Ух, ты! Спасибо дядя Андрей! — обрадовался пацан. — А папироской угостишь?
— Мал ещё, пострелёнок. Беги, пока мамка не хватилась.
— Дядь Андрей… а Анфиса теперь стала ведьмой, заместо бабки Степаниды?
— Я не знаю, сынок.
— Жалко… она мне, бывало, щец наливала.
Кузнец потрепал ладонью непослушные русые вихры пацана и вздохнул.
— Может, ещё нальёт… Господь милостив.
— А моя мамка говорит, что Анфису мог водяник забрать. — понизив голос, сказал парнишка.
— Какой такой? — навострил уши Андрей.
— Ну, который девок да баб таскал в болото у старой гати. Мамкину сестру, Алёнку, утащил. А до того и подругу ейную.
— Точно! Слышал я про гать. Надо бы проверить… Спасибо, пацан!
— Но, ведь туда таперича не пройти… заросло всё. — сказал мальчик.
— Так у меня проводник есть. Ну, беги домой. Бог даст, свидимся.
***
Тётка Ефросинья перебирала прошлогодний горох: отец Нафанаил давал ей поручения попроще, из уважения к летам. Она как раз закончила, и встала, чтобы размять затёкшую от долгого сидения поясницу. Вытянув руки, с наслаждением зевнула. Да так и осталась с открытым ртом, заметив в окошко, что по деревенской дороге пылит её крестник. Спешит, торопится… уж не по её ли душу?
Когда кузнец, сняв шапку, вошёл, она уже догадалась, что пришёл он не оттого, что соскучился.
— Собирайся, крёстна! Кажись, знаю я, где нам Анфису сыскать. Надо идти на старую гать.
— Да пропади ты пропадом, со своей вдовой! — не сдержалась Ефросинья, но тут же устыдилась, скользнув взглядом по висевшей на стене иконе Богородицы.
Кузнец прекрасно знал свою тётку. Она была несдержанна, но отходчива и добра. Надо просто дать выпустить ей пар.
— Никуда не пойду, и не проси! — упорствовала Ефросинья. — Кто тебе Анфиса? Ну, кто она тебе? Жена? Невеста? Почему я должна рисковать из-за неё?
— Потому, — осторожно подбирая слова сказал Андрей,— что ты, крёстная, христианский пример должна являть.
— Какой такой пример? Как подыхать на болотах не понятно на кой?
— Помоги мне, крёстная. Прошу тебя! Ведь ты знаешь те места, как никто другой. Много же раз сказывала, как ходила туда по ягоды.
— Ходила, дело прошлое. Больше не пойду, я ума, покамест, не лишилась. Аль ты не слышал, что там девушки и бабы пропадали? Туда уже почитай двадцать лет никто не ходит! Сила там нечистая обосновалась! Водяник верховодит.
— Так это наверняка и есть тот, кто Анфису умыкнул! — воодушевился Андрей. — Чую, там Анфиса, надо спасать.
— Нет, нет! Не пойду, и не уговаривай! — тётка Ефросинья отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
В комнату зашёл батюшка Нафанаил, поприветствовал кузнеца, и спросил:
— О чём так горячо спорите?
— Да вот! Крестник меня на верную смерть послать хочет! — пробурчала Ефросинья.
— Вот те раз! — улыбнулся батюшка. — Это как?
— Просит, чтобы я его на старую гать провела. В самое логово водяника!
— Да ну!? Зачем? — спросил батюшка.
— Вбил себе в голову, что Анфиса там. Мол, водяник её умыкнул и в плену держит. Только, вот что я вам скажу: если кто у водяника в плену побывал, на земле всё одно жить не сможет! Только под водой, потому как отрастут у бедняги жабры и хвост, да и не человек он после! — уверенно сказала Ефросинья.
— Серьёзные доводы у тебя, матушка. Тебе, пожалуй, действительно ходить не стоит. А то, неровён час, поймает тебя водяник и отрастёт у тебя…это самое, что ты сказала! — не то в шутку, не то всерьёз сказал батюшка.
— Но, как же так, крёстная! Неужто сможешь ты спокойно тут горох перебирать, зная, что мается где-то на болотах христианская душа? — удручённо сказал кузнец, не поднимая головы. — Мне проводник до зарезу нужен!
— Оставь тётку, я заместо неё пойду. Места те хорошо знаю, ходил с матушкой по ягоду, и не раз. — похлопал кузнеца по плечу отец Нафанаил.
— Что вы, батюшка, не надо! Раз такое дело, я согласная! Я пойду! — заохала Ефросинья. — А ну, как сгинете на болотах, кто служить-то будет?
— Небось, не сгину. Водяник, он же только на девок и баб падкий. Так что мне идти. Пошли, что-ли, Андрей, покуда совсем не стемнело!
…Муж Анфисы, Савва, погиб три года назад. Служил он конюхом у местного помещика. А тут Трифон Кузьмич приобрёл себе коня, который обошёлся ему в кругленькую сумму. Конь был норовист и никого к себе не подпускал. Вот и сказал Трифон Савве, чтоб объездил коня, и с кнутом, и с седлом его познакомил. Хорошие деньги посулил.
Для Саввы это было не впервой: он был знатным наездником и опытным объездчиком. Лошади слушались его, словно он знал по-лошадиному.
Конь смирно стоял, пока Савва похлопывал его по спине. Принял и угощение: сладкое яблочко. Но лишь конюх захотел оседлать его, в коня словно бес вселился: он развернулся, взвился на дыбы, и, не дав опомниться, сильно стукнул парня в грудь передними копытами. Савва поначалу был жив, шептал, мол обойдётся, нельзя ему помирать, у него молодая жена, но… спустя несколько минут начал плеваться кровью, и Анфиса стала вдовой.
Виновником смерти мужа она считала Трифона Кузьмича. Не купил бы он того жеребца, глядишь, и Савушка её был бы жив. И детки уже народились бы.
Сейчас вдова стояла перед раздувшимся от долгого пребывания в воде трупом своего врага и рассуждала: не Степанида ли тогда коня заговорила? Если она смогла покойника на ноги поставить, и заставить идти куда ей надобно, что уж тут рассуждать про животное?
— Трифон Кузьмич! — тихо позвала вдова. — А, Трифон Кузьмич! Ищут тебя, поди. Ты же сколько дома-то не объявлялся. И ведь есть же на свете душа, что любит тебя. Не может быть, чтоб не было…
Покойник стоял по колено в воде, и не отзывался. Мокрая рубашка, кое- где оттопыривалась, обнажая бледную плоть, и вцепившихся в неё чёрных раков. Голова мертвеца была опущена. Вдова подумала, что он, конечно, не слышит её. Она ведь не Степанида. И именно поэтому она вместо страха вдруг почувствовала жалость. У Трифона-то остались детки малые да жена на сносях.
— Ступай, Трифон Кузьмич, на погост. Там тебя найдут и похоронят по-христиански. Прости меня грешную, не хотела я тебя убивать!
Только произнесла она эти слова, как покойник рухнул на колени, и вбок. Анфиса пообещала ему, что добравшись до людей, назовёт место, где лежат его останки. О том же, как он умер, вдова решила никому не рассказывать. Разве что батюшке на исповеди.
***
Не дождавшись вдовы, Демид вышел из избы, и потянул, как зверь, носом воздух. «От меня не уйдёшь, глупая» — прошептал, и засунув за голенище сапога нож, поспешил по следам Анфисы. Карлица со скорбным выражением лица стояла на крыльце. У неё было тяжёлое предчувствие.
Демид быстро шёл по следу. Он уже видел Анфису, одиноко стоявшую среди топи, и удивился, что покойника, которого он с таким трудом извлёк из реки, нигде не было. Неужели, вдова уразумела, как заговаривать покойников? Вряд ли! — зло ухмыльнулся Демид. Степанида дар-то ей передала, а вот как пользоваться — научить не успела, потому как та сопротивлялась.
Он мог убить Анфису в любой момент, и не просто убить, а так, чтоб насытить свою звериную сущность её страхом и болью. Но, к его большому сожалению, вдова умрёт не так. Сначала она должна добровольно передать ему то, что ей не принадлежит, а именно ведьмин дар Степаниды. А после точный удар в сердце оборвёт её жизнь. Это очень важно сделать быстро.
До старой гати было рукой подать. «Туда стремится, титёшница», смекнул Демид, и решил отрезать ей путь, чтобы встретить с распростёртыми объятиями там, возле гати. Он взял вправо, и тут, к своему изумлению, услышал голоса.
По заветной тропке, по которой давно уже никто не хаживал, хлюпая шестами, шли двое. Один молодой и статный, второй, судя по всему, старик.
«Чёрт вас принёс!» зло сплюнул Демид, и затаился.
—Давненько я здесь не был! Тропинка-то заросла совсем! — первым шёл отец Нафанаил. — Ох, сколько же здесь этих кровопивцев! Они что, не спят совсем?
— Сейчас солнце сядет, и их станет меньше. — отмахиваясь от гнуса, сказал Андрей. — Далеко ещё до гати?
— Да мы почти пришли. Вон, холм видишь? Это черный курган. Оттуда гать начинается, и идёт до Чурилкина затона. Старики сказывают, там деревня раньше была. А после ушла под землю, а земля заболотилась.
Андрей пригляделся. Солнце уже почти село, над болотом поднимался туман, но ему удалось разглядеть фигурку вдовы в последних лучах.
— Анфиса! — крикнул он, и сердце его радостно забилось, когда фигурка устремилась к ним навстречу.
— Кто там? Неужто и впрямь Анфиса? — спросил отец Нафанаил, вглядываясь в смутные очертания.
— Я же говорил! Я знал, что она здесь! — Андрей ринулся вперёд, обогнав своего проводника— ему не терпелось поскорее обнять Анфису, хотя раньше он бы себе такого никогда не позволил.
— Стой, Андрей! Тут осторожно надо! Болото коварно! Шестом, шестом! А-ааа! — махнул рукой батюшка, и поспешил вслед за счастливым кузнецом.
Туман потихоньку затягивал всё пространство вокруг. Батюшка уже едва видел перед собой. Вдруг тишину над болотом разорвал женский вопль, а затем послышались рыдания.
Батюшка перекрестился и прыгая с кочки на кочку, побежал на плач. Наконец, шест его стукнул по прогнившему дереву.
— Андрей, Андрюша! — рыдала вдова.
— Что с ним? — опустился перед ним на колени отец Нафанаил. — Жив ли?
— Ему… в спину… нож… — всхлипывала Анфиса.
Нож вошёл по самую рукоять. Отец Нафанаил вытащил его, и рубашка тотчас окрасилась кровью. Вдвоём с Анфисой они перевернули Андрея, положили на спину. Батюшка снял шапку:
— Господь призвал.
Он хотел прочитать молитву, но его прервал грубый голос:
— Не Господь призвал, а я его к нему отправил!
Вдова схватила оставленный батюшкой нож и бросилась на злодея. Демид не ожидал от вдовы такой прыти, но ему повезло: лезвие лишь скользнуло чуть ниже плеча. Демид схватил вдову за запястья и сжал до хруста. Анфиса опустилась на колени, прикусив губу от боли.
— Ты можешь применить свой дар, и воскресить этого человека. — Демид смеясь, вырвал из руки Анфисы свой нож.
— Не могу. Нет у меня дара… покойник меня не услышал.— бесцветным голосом молвила вдова.
— Есть… он есть… просто ты не разумеешь, как им пользоваться! — он отпустил тонкое запястье вдовы, и лезвием ножа легонько провел ей по щеке. — А я знаю, как… я всю жизнь готовился стать преемником! Но у меня нет дара! Всё потому, что эта полоумная Степанида выбрала тебя… Отдай мне дар, и я воскрешу этого человека. — он кивнул на распростёртое тело кузнеца.
— Как воскресишь? Как Степанида Трифона? — глухо спросила вдова.
— Ну-у. Я же вижу твой интерес к этому… кто он, кстати? Тебе же, поди, не пугало на огород нужно, а муж? Так вот, он будет лучше прежнего.
— Мне не нужно лучше. Мне нужен Андрей! — крикнула вдова.
— Дай мне свою руку… отдай дар…— ласково сказал Демид, протягивая одну руку вдове, а в другой сжимая нож.— и вы навсегда будете вместе!
Полная луна освещала холм, подле которого лежал кузнец. Анфиса посмотрела на Андрея, и обреченно сделала шаг навстречу убийце.
— Анфиса, не смей! Отойди от него. Он обманывает тебя! Андрея уже не вернешь, он с Господом. А себя погубишь! — Отец Нафанаил протягивал ей руку.
— Не слушай старика, Анфиса, слушай только меня. Я же брат тебе, родная кровь…— увещевал Демид.
— Какой ты ей брат, чёрт безрогий? Не было у Анфисы ни братьев, ни сестёр! Я сам её крестил! И матушку её отпевал тоже я! — возмутился священник.
— Ну всё, старик, ты мне надоел! — Демид молниеносным движением бросил нож, предназначавшийся вдове, в горло отцу Нафанаилу. Но нож, словно заговорённый, упал у ног старика. Анфиса, подбежала к священнику, и подобрав нож, встала рядом.
— Ты, дочка, не верь ему. Нельзя с тёмной силой договариваться, нипочём нельзя. Беги, не оглядывайся. — уговаривал её старик.
— Я никуда не побегу. — твёрдо сказала Анфиса. — Тебе нужен дар? — крикнула она Демиду.
Тот, улыбаясь, протянул руку и пошёл к вдове. Анфиса вытянула вперёд свою:
— Получай свой дар! — и метнула нож. Он вошёл под левую грудь. Демид, усмехнувшись, вынул его, и отшвырнув, продолжил двигаться на вдову.
— Всё равно отдашь! — прошипел он, но сделав шаг, зашатался и рухнул прямо в болотную грязь. Из тумана послышался горестный вздох, и отцу Нафанаилу послышалось, словно кто-то прошлёпал мимо.
Вдова подошла к Андрею, и упала возле него на колени.
— Если ты слышишь… или вернись ко мне, или забери с собой! — ласково прошептала она ему. — Пожалуйста. Не оставляй меня одну!
— Пойдём, дочка! — тронул её за плечо батюшка. — Здесь плохое место.
— Я не пойду… я останусь с ним. Если есть у меня дар, я воскрешу его и…
— Дочка, мне жаль. Но воскресить человека может только Бог. И он наверняка воскресит Андрея для жизни вечной. Пойдём, позовём людей. Похороним по-человечески.
Анфиса, словно не слыша его, гладила кузнеца по волосам. Положив голову ему на грудь, она пыталась услышать стук сердца.
«Ку-ку…ку-ку» разносилось над болотом. «Ку-ку..ку-ку».
— Батюшка! Мне кажется, что сердце стучит… тук-тук… тук-тук…
— Ну что ты, милая. Это кукушка. Птица глупая… пойдём до дому, озябла ведь!
— Стучит! Стучит сердце-то! — заулыбалась сквозь слёзы Анфиса.
«Тронулась умом с горя»— с жалостью посмотрел на вдову старик, но подошёл и также прислонил голову к груди кузнеца. И правда, еле слышно, глухо и редко стучало сердце. Старик перекрестился, и поднял глаза к небу: «Чудны дела Твои, Господи!»
Через несколько месяцев, на восходе солнца из деревни выехала гружёная нехитрым скарбом телега. Правил ей Андрей, Анфиса сидела сзади.
— Не шибко ли трясёт? — заботливо спросил кузнец, обернувшись.
— Не шибко. Доедем, коли Бог даст,— сказала она, поглаживая округлившийся живот.
Отец Нафанаил, услышав грохот повозки, выскочил на дорогу, где уже стояла и махала платком Ефросинья.
— Всё ж таки уехали… — в голосе батюшки слышалась грусть.
— Ничего… здесь бы им житья не дали. Только и разговоров, что про Анфиску: «ведьма» да «приворожила». Трифониха, та, вообще её проклинает. От такого лучше подальше держаться. Проживут как-нибудь…
Тётка всхлипнула и приложила платок к увлажнившимся глазам.
— Дай-то Бог! Отец Нафанаил успел перекрестить телегу до того, как она свернула с деревенской улицы, и пошёл готовиться к литургии.
А над болотами при полной луне слышится монотонный стук. Говорят, что ведьмин дар забрала себе карлица. В полнолуние она запускает свою прялку и прядёт, призывая беды и несчастья на голову православных христиан, в отместку за смерть единственного сына.
