На кухне пахло пережаренным луком и отчаянием. Екатерина сняла фартук, бросила его на спинку стула и вздохнула — так глубоко, как будто хотела выдохнуть и эту квартиру, и свекровь, и всю свою жизнь разом.
Сорок минут назад она стояла в пробке на МКАДе, слушала голос диктора по радио, который уверял, что жизнь прекрасна, и думала, сколько ещё она выдержит это всё. А сейчас стояла тут, у грязной плиты, слушая, как из зала доносится:
— Ты опять пережарила! — Ольга Петровна, как всегда, говорила так, будто в доме жили три слуги и у неё был выбор. — И это снова не диетическое. Скажи, Катя, ты меня убить хочешь?
— Ага. С майонезом и корочкой, чтоб наверняка, — бросила Екатерина сквозь зубы и села за стол.
Дмитрий в это время сидел в соседней комнате, уткнувшись в ноутбук. Он всегда был «на работе». Даже когда ел. Даже когда ел в туалете.
Ольга Петровна вошла в кухню, тяжело и с осуждением. На ней было фланелевое платье цвета вечно нестиранного платка и тапочки, которые ещё застала перестройку.
— Ты когда, Катя, домой возвращаешься, ты себя женой считаешь или кухаркой? — спросила она с ядом в голосе.
— Смотря кому, Ольга Петровна, — Екатерина подняла брови. — Вам, я смотрю, больше нравится вторая версия.
— Не дерзи! — повысила голос свекровь. — Я твоей матери в лицо такое не говорила, и ты мне не говори!
— Моей матери вы вообще ничего не говорили, потому что на свадьбе вы даже не поздоровались, — резко ответила Катя и встала. — И хватит, я сегодня с восьми утра на ногах. Всё. Баста.
Ольга Петровна возмущённо выдохнула и выпрямилась, как могла — в этом было что-то от старых боевых кораблей. Отслужила, но не сдалась.
— Я, между прочим, тебя в эту квартиру пустила. Не забывай. Это ещё квартира моего покойного мужа. Я сюда своими руками кухню ставила. А вы тут всё перекрасили, как будто у вас стиль — «барахолка и позор».
— Мы перекрасили, потому что тут было как в музее, — Катя не отступала. — Только с молью и духами «Красная Москва».
— Ой, какая у нас культурная! — усмехнулась свекровь. — А сама повариха с техникумом, которая даже котлеты нормально пожарить не может.
Дмитрий, твою ж мать, когда ты вмешаешься?! — мысленно взвыла Катя и бросила взгляд на дверь. Тишина. Конечно. Он же не слышит. Наушники в ушах, ноутбук на коленях, внимание в коде. А семья? А брак?
— Мама, ну не начинай, — наконец-то подал голос Дмитрий из соседней. — Устали все. Успокойтесь.
— Конечно, я виновата, — театрально всплеснула руками Ольга Петровна. — Я всегда виновата. И в том, что тебя вырастила одна. И что потом эту вот… — она кивнула в сторону Екатерины — …в дом пустила. А теперь и она хозяйка. Как змея в короне!
— Что?! — Катя хлопнула рукой по столу. — Да вы вообще слышите себя? Я сюда пришла с одной сумкой. И всё, что у нас есть — это благодаря Диме и мне, а не вашим «муж положил в 82-м».
Ольга Петровна побледнела. Но это была не слабость — это была злость. Настоящая, тяжёлая, как советский шкаф.
— Хорошо. Тогда и уезжайте. Идите! На улицу. Куда угодно! Это МОЯ квартира, слышишь? Моя! И ты тут НИКТО!
В комнате повисла тишина. Только чайник на плите начал булькать, как будто кто-то подхрюкивал от неловкости.
— Отлично, — сказала Екатерина, медленно. — Тогда поговорим по-другому.
Она вышла в коридор, открыла шкаф, вытащила коробку с документами. Перерыла. Нашла папку. В ней — договор дарения. Новый. На ½ квартиры. С подписью Дмитрия.
— А теперь, Ольга Петровна, слушайте внимательно. Полгода назад ваш сын подарил мне половину этой квартиры. Дарственная, зарегистрированная. Хотите — завтра покажу оригинал. Так что если кому и уходить, то…
— Ты врёшь! — Ольга Петровна побагровела. — Мой сын бы такого не сделал! Это… Это ты его уговорила!
Дмитрий вышел из комнаты, наконец-то.
— Мам, — спокойно сказал он, — Я взрослый человек. Я женат. Я хочу, чтобы моя жена чувствовала себя дома. А не как квартирантка под прессом.
— Да ты не мужчина! — выкрикнула Ольга Петровна. — Ты под каблуком! Тряпка!
Он промолчал. Просто повернулся к жене и тихо сказал:
— Пошли. Сходим прогуляемся.
Когда за ними захлопнулась дверь, Ольга Петровна села за стол и долго смотрела на пустую чашку. Руки дрожали. В груди колотилось. Не от обиды — от осознания.
Она осталась одна.
На следующее утро Ольга Петровна проснулась раньше обычного — как будто организм решил: хватит валяться, ты что, забыла, что тебя вчера вышвырнули с трона?
Сон, впрочем, был поверхностный. Всю ночь ей снился покойный муж, который молча кивал, раз за разом забивая гвозди в дверную коробку. Проснулась с мыслью: «Кто ж так воспитывает сыновей? Я? Или всё-таки она, эта… Екатерина с недопереваренными амбициями?»
На кухне было тихо. Ни запаха кофе, ни постороннего дыхания, ни упреков. Только тиканье дешёвых китайских часов и сквозняк из окна.
Вот и осталась, Петровна, на своей половине жизни. Одна. В своей же крепости. На половину.
Ощущение было мерзкое. Как будто кто-то в душу залез и табличку повесил: «Разделено по суду».
Она открыла холодильник — пусто. В голове сразу картинка: Катя с пакетом из «Ашана», как обычно, после работы, с курицей, творогом и каким-то новомодным кефиром. И всё это теперь не будет здесь. Всё это — там, где она теперь «хозяйка на половину».
Небось уже шкафы считает. И тарелки. У неё ж «фуд-контент», как они там говорят. Ей жрать важно. А я… А я семечки буду щёлкать в одиночестве.
Ольга Петровна взяла старую тетрадку в клеточку, где когда-то вела записи о квартплате. Открыла последнюю страницу и начала считать: сколько эта квартира стоит сейчас, сколько вложено, и… кто имеет право на что.
Считать она умела. Работала бухгалтером на заводе 28 лет. Разводила руками перед молодыми дурочками с их калькуляторами в телефонах и гордо писала цифры вручную, по старинке.
Ну ничего. Дарственная? Дарственную можно отменить. Если в суд пойти. Там, если докажешь, что тебя обманули или что ты теперь в тяжёлом положении — могут и вернуть всё обратно.
— Вот я и пойду, — сказала она вслух. — Пусть узнают, что со мной не шутят.
С этими мыслями она достала из серванта старую папку, где были все бумаги по квартире — ещё с тех времён, когда муж подписывал всё от руки, не глядя, «потому что мне, Оля, главное — чтоб ты не ныла».
В этот момент раздался звонок в дверь.
Ольга Петровна резко встала. Подошла. На пороге стояла Екатерина.
— Вот это наглость! — с хрипом прошипела она, прежде чем та успела что-то сказать.
— Я не за собой. Я за вещами, — спокойно ответила Катя, в спортивной куртке, с пустым чемоданом на колёсиках.
— У тебя теперь всё своё. Иди в свою половину и шурши там, — буркнула Ольга Петровна, не открывая двери.
— Ольга Петровна, — Катя прикрыла глаза, как будто собиралась с терпением. — Я пришла взять одежду. Документы. И — важное — коробку с техникой. Там фен, мультиварка, ноутбук, документы Димины…
— Ах, ноутбук? — съязвила Ольга. — Ну конечно! Начинаем, значит, с дележа. Что дальше — занавески и пульт от телевизора?
— Занавески, извините, вы и так себе оставили, — парировала Катя. — Но мультиварка — моя. Я её покупала. Из зарплаты. И она не на память о свадьбе, а потому что вы не едите ничего, кроме отварной свеклы.
— Сама ты свекла! — вскипела свекровь. — Вон, я суд подаю! На отмену дарственной! Пусть мне потом судья скажет, что я должна с тобой угол делить!
— Вы правда хотите судиться с собственным сыном? — холодно переспросила Екатерина. — Знаете, я бы на вашем месте подумала. Люди там не глупые. Посмотрят — и подумают, кто тут кого выживал. У вас, кстати, осталась та записка, что вы мне в сумку положили на восьмое марта? Помните, где было «Уходи из моего дома, пока не поздно»?
— Так это же было в шутку! — завизжала Ольга. — Вы, молодёжь, вообще иронии не понимаете!
— Ольга Петровна, — Екатерина сделала шаг вперёд. — Я сюда пришла не воевать. Я просто заберу свои вещи. Мы не хотим вас выгонять. Никто не требует, чтобы вы съехали. Вы — мама. И да, квартира частично ваша. Но вы должны понять, что больше так не будет. Вы либо живёте в уважении, либо живёте одна.
— Ты меня угрожаешь?! — почти плача закричала Ольга Петровна.
— Нет. Я просто устала. Очень. Я работаю, у меня спина болит от кастрюль, ноги от стояния, голова — от вас. Всё, что я хочу — это жить без ежедневных упрёков и пассивной агрессии.
Наступила пауза.
Катя молча прошла мимо, направилась в комнату, собрала свои вещи. Процесс был немой, как похороны. Ни слёз, ни крика — всё внутри.
Когда она вышла, на пороге снова остановилась.
— И ещё, — добавила тихо. — Если вы подадите в суд — мы подадим встречный иск. По факту морального давления и угроз. У меня, к счастью, всё записано. Включая ту милую фразу, где вы меня назвали «дармоедкой на шее моего сына». Прощайте, Ольга Петровна.
— Ты… ты же его уведёшь совсем? — в голосе старухи вдруг проскользнуло что-то человеческое. — Он ведь не вернётся?
— А вы хотите, чтобы он вернулся к вам? Или чтобы вернулся к нормальной, счастливой жизни? Подумайте.
Катя закрыла дверь.
Ольга Петровна осталась стоять в коридоре.
В руках у неё была папка с документами. Но вместо того, чтобы звонить юристу, она пошла на кухню, заварила себе чай и включила телевизор. Там шло шоу, где муж с женой выясняли, кто кому изменял и почему дочь не похожа на отца.
Вот и я туда же… Только у меня всё в реале. И без макияжа.
Она вздохнула. Её казалось, будто в доме стало ещё больше воздуха. И тишины. И… пустоты.
Прошла неделя.
Дом молчал. Сначала Ольга Петровна чувствовала от этой тишины торжество — как после затяжной простуды, когда вдруг просыпаешься и можешь дышать. Во, наконец-то, своё пространство, свои правила, никакого чеснока по утрам и глупых тапок с ушами!
Но на третий день всё это своё пространство вдруг начало давить.
Холодильник по-прежнему пустовал. Закипать чайник она уже забывала. Телевизор работал круглосуточно — но его голос был не утешением, а фоном для собственной злости.
Где они? Почему не звонят? Дмитрий хотя бы… Он же мой сын. Я его вырастила. Я ради него… Да всё!
Ольга Петровна не была глупой женщиной. Она понимала, что перешла черту. Не с Екатериной. С сыном.
Она достала телефон. Зашла в чат с Дмитрием. Последнее сообщение от неё — «Если ты думаешь, что я собираюсь жить с этой бабой, ты глубоко ошибаешься». Дата — неделя назад.
Ответа не было.
Сердце екнуло. Вот так, оказывается, заканчиваются целые жизни. Не взрывом. А отсутствием звука. Пустотой в чате.
Вечером, не выдержав, она всё же набрала его. Гудки шли долго. И вот — ответ.
— Да? — голос сына был сухой, как старый чайник.
— Митя… это я. — Она вдруг сама себе показалась нелепой. Митя… Как в детстве, когда он ещё звал её «мамуля» и приносил одуванчики в грязной банке.
— Слушаю, — коротко сказал он.
— Я просто… Я подумала, может, ты заедешь? У меня тут что-то с проводкой. И лампочка мигает. И вообще, я хотела поговорить. По-человечески.
— Мам, я не приеду.
— Почему? — голос её дрогнул.
— Потому что я устал, мама. Я всю жизнь разрываюсь между твоим мнением и своим. Между твоим контролем и своим выбором. И знаешь, я впервые выбрал себя. И женщину, которую люблю.
— Но я же тебе не враг, Митенька… — она села прямо на пол у стены, скользя спиной вниз, будто слова прибили её.
— Ты не враг. Но ты — тот человек, который всегда считал, что лучше знает, как мне жить. Даже сейчас.
— Я просто боялась, что она тебя использует. Я ведь всё тебе отдала, ты же знаешь…
— Вот именно, мама. Ты мне отдала, а потом всё время напоминала об этом. Каждую минуту.
Молчание. Тяжёлое, вязкое.
— Мы подаём документы на выделение доли, — добавил он уже холоднее. — Чтобы ты могла спокойно жить. На своей части. Без нас. Мы не будем забирать у тебя ничего, но и с тобой жить не собираемся.
— А если я… отменю дарственную?
— Тогда нам придётся пойти в суд. Со всеми доказательствами. Ты знаешь, что их хватает. Ты этого хочешь?
Она не ответила. Он повесил трубку.
Ольга Петровна сидела на полу. Её сердце стучало как-то глухо, будто не в груди, а где-то глубже, где обычно болят утраты.
Вот и всё. Теперь они — семья. А я… собственница. Одинокая собственница одной второй.
На следующее утро она всё же решилась. Оделась, как на приём к нотариусу: аккуратно, в серый жакет, с серьгами, подаренными ещё мужем. И пошла.
В дверь их квартиры — своей же квартиры, но уже не такой родной — она постучала два раза.
Открыла Екатерина. Без злости. Даже без выражения.
— Я пришла поговорить. — Ольга Петровна старалась говорить твёрдо, но голос дрожал. — Можно войти?
Катя пропустила её молча.
Квартира изменилась. На окне — новые цветы, на полу — мягкий коврик, которого раньше не было. Даже чайник стоял не там, где она привыкла.
Всё переделали. Всё как себе. А я — уже гость.
Дмитрий вышел из комнаты. Без объятий, без «мам». Просто — стоял. Ждал, что она скажет.
— Я хотела… извиниться, — сказала Ольга Петровна и сама поразилась, как легко дались эти слова. — Я понимаю, что перегнула. Много раз. Я… Я не умею быть одной. А ещё хуже — быть ненужной.
Катя смотрела на неё внимательно. Не с жалостью — с уважением. И это было в тысячу раз важнее.
— Мы тоже виноваты, — сказала Катя. — Мы слишком долго терпели, а потом сорвались. Но мы правда не хотели войны. Мы хотим жить. Просто жить.
— Я перепишу часть. Официально. Чтобы не было разговоров. Я посоветовалась с юристом… — Ольга Петровна говорила быстро, будто боялась передумать. — Но можно мне иногда… просто приходить в гости? С пирогом. Или хотя бы с пакетами из «Ашана». Я не хочу умирать одна.
Молчание было долгим. А потом Дмитрий впервые за неделю шагнул к ней и обнял.
— Ты не умрёшь одна, мама. Просто… научись не жить вместо других. А рядом.
И тут Ольга Петровна заплакала. Не театрально, не демонстративно. Тихо. Как человек, который понял: стены — это не защита. Это границы. И разрушить их можно только изнутри.
Вечером они сидели втроём. На кухне. За столом, где раньше были только упрёки, теперь стояла тарелка с домашним салатом и три чашки чая.
— Кать, а я тут прочитала, что у вашей этой мультиварки ещё и йогурт можно делать, — вдруг оживилась Ольга Петровна. — Это правда?
— Правда, — улыбнулась Екатерина. — Но я предпочитаю не экспериментировать, а то однажды получился у меня такой йогурт, что даже кот сбежал.
— Ничего, главное, чтобы не сбежал Димка, — подколола Ольга Петровна. — Он у нас парень впечатлительный.
— Зато теперь точно знает, с кем ему жить, — ответила Катя и посмотрела на мужа.
А Ольга Петровна впервые за много лет почувствовала себя нужной. Не потому что квартира её. А потому что — она мама. И бабушкой, может быть, станет. Если не будет вести себя, как грозовой фронт.
Финал.
Пока у тебя есть с кем попить чай на кухне — не всё потеряно. Даже если ты уже с юристом на «ты» и одна в своей половине квартиры.
