В мастерской пахло льняным маслом и пылью. Ольга склонилась над небольшим натюрмортом конца девятнадцатого века – простенькая работа неизвестного художника, тёмная как осенние сумерки от потемневшего лака. Она осторожно убирала верхний слой ватным тампоном, успокаиваясь от монотонных движений.
Телефон завибрировал где-то под ворохом эскизов, и она машинально вытерла руки о застиранный халат. «Может, заказчик?» Но на экране высветилось сообщение от Киры: «Спустись в «Бульон», я тут с интересным человеком, тебе понравится)))»
Ольга поморщилась. После развода Кира настойчиво пыталась её с кем-нибудь познакомить, будто одиночество было болезнью, требующей немедленного лечения. Она глянула на часы – шесть вечера – и на недочищенный натюрморт. В другой день она бы отказалась, но сегодня пятница, а дома только кот и недочитанный роман Водолазкина.
«Бульон» – странное кафе в советском стиле – располагалось в двух минутах от её мастерской. Владелец, молодой парень с окладистой бородой, собрал здесь мебель из бабушкиных квартир: массивные серванты с хрусталём, стулья с витой спинкой, торшеры с бахромой. Пахло свежесваренным кофе и корицей.
Кира сидела за дальним столиком у окна, и Ольга сразу узнала её собеседника. Алексей. Пятнадцать лет назад они часто пересекались на художественных выставках – он приводил студентов, она работала над реставрацией. Его виски тогда ещё не тронула седина, а она носила длинные волосы, собранные в небрежный пучок.
Он поднял глаза от чашки и улыбнулся – той же мягкой, чуть рассеянной улыбкой, от которой когда-то замирало сердце. «Оля? Вот так встреча!»
Кира незаметно подмигнула и поднялась: «Ой, мне же надо бежать! Посидите без меня?» Ольга хотела возмутиться таким явным манёвром, но Алексей уже отодвигал для неё стул.
«Я теперь в корпусе на Ленина преподаю, – он говорил, помешивая остывший кофе. – Представляешь, недавно нашёл свои конспекты пятнадцатилетней давности – такой стыд! Как я мог так примитивно подавать материал?»
Ольга разглядывала его руки – жилистые, с выступающими венами, с чернильным пятном на указательном пальце. Такие же, как раньше. Он всегда делал пометки в блокноте перед лекциями.
«А ты всё там же, в мастерской? – он придвинул к ней вазочку с карамельками. – Помнишь, как ты реставрировала тот портрет купчихи? Я потом студентам два семестра рассказывал, как по одной детали на заднем плане удалось установить авторство».
Она помнила. И портрет, и его восторженный взгляд, и то, как он забегал после пар под предлогом «показать студентам процесс реставрации». Помнила, как они почти решились тогда на что-то большее, но она уехала на стажировку, а он получил новый исследовательский проект.
«Выпьешь что-нибудь?» – он махнул официантке. Над столиком нависала старая лампа с зелёным абажуром, и в её свете морщинки вокруг его глаз казались глубже.
«Чай с чабрецом, – она размотала шарф, пряча улыбку. – Ты же помнишь, я кофе не пью».
Он рассмеялся: «Надо же, столько лет прошло, а я помню, что ты заказывала на той выставке в Манеже – чай с чабрецом и эклер».
За окном моросил мелкий дождь, на стекле дрожали отражения фонарей. В серванте позвякивали чашки, когда мимо проезжал трамвай. Они говорили о пустяках – о новых выставках, о ремонте в университете, о том, как изменился город. Но под этой болтовнёй пульсировало что-то ещё, какая-то недосказанность пятнадцатилетней выдержки.
Он достал телефон проверить время и нахмурился: «Чёрт, я совсем забыл – у дочки сегодня спектакль в театральной студии. Она играет Беатриче в ‘Много шума из ничего'».
«Конечно-конечно, беги, – Ольга подавила укол разочарования. – Передавай привет юной Беатриче».
Он помедлил, доставая бумажник: «Слушай… я тут подумал… может, встретимся как-нибудь? Просто поболтать, без этой конспиративности Кириной?»
Она смотрела, как он царапает свой номер на салфетке – теми же резкими, угловатыми движениями, как раньше делал пометки на полях книг. «Просто поболтать» – эхом отозвалось в голове.
«Конечно, – она спрятала салфетку в карман. – Просто поболтать».
Первое сообщение пришло через три дня. Ольга как раз заканчивала работу над натюрмортом – краски наконец задышали, проступили полузабытые оттенки охры и зелени. «Гуляю мимо твоей мастерской. Кофе?»
Она посмотрела на часы – половина шестого – и на свои руки в пятнах растворителя. «Через полчаса в «Бульоне»?» Телефон отозвался почти мгновенно: «Захвачу столик у окна».
Так начались их встречи – случайные и неслучайные одновременно. Он забегал после пар, она спускалась из мастерской. Иногда на полчаса, иногда засиживались до закрытия. Алексей рассказывал о студентах – «представляешь, они даже не знают, кто такой Дюрер!» – она делилась историями из мастерской.
В тот вечер он впервые пришёл к ней домой. Старая квартира встретила его скрипом паркета и запахом льняного масла – Ольга притащила работу на дом, небольшую картину, которую нужно было закончить к понедельнику.
«Здесь всё как в музее», – он разглядывал этажерку с книгами, старое пианино, доставшееся от бабушки, фотографии на стенах.
«Я же реставратор. Мне положено жить среди старых вещей», – она включила торшер, освещая картину на мольберте.
Он подошёл сзади, почти касаясь её плеча: «А что здесь было изначально? Под слоем потемневшего лака?»
«Сейчас покажу», – она потянулась за папкой с фотографиями, и его рука невзначай скользнула по её талии.
Первый поцелуй вышел неловким – она дёрнулась, задела мольберт, чуть не опрокинула банку с растворителем. «Тише, тише», – он рассмеялся, удерживая её за плечи.
Потом они пили чай на кухне, сидя на старом диванчике. Кот требовательно мурчал, выпрашивая внимание у нового гостя. За окном горели окна соседнего дома, с улицы доносился шум трамваев.
«Знаешь, – он рассеянно гладил кота, – я часто вспоминал тебя все эти годы. Особенно когда проходил мимо Манежа».
Она промолчала, размешивая сахар в остывшем чае. Что тут скажешь? Что она тоже помнила – каждый раз, когда видела студентов с папками на улице, когда проходила мимо исторического корпуса, когда слышала разговоры о новых выставках.
Он стал приходить раз в неделю – обычно по четвергам, после последней пары. Иногда приносил вино, иногда они заказывали пиццу. Говорили об искусстве, о книгах, о переменах в городе. О личном – почти нет. Она знала только, что он давно развёлся, что дети живут с матерью, что летом ездил на конференцию в Питер.
«Ты какая-то задумчивая сегодня», – Кира помешивала латте в их любимой кофейне. Ольга дернула плечом: «Устала просто. Сложная работа попалась – портрет какого-то купца, весь в загрязнениях».
«Да-да, конечно, – Кира прищурилась. – А то, что ты встречаешься с Алексеем, ты мне рассказывать не собиралась?»
Ольга поперхнулась чаем: «Откуда…»
«Город маленький, милая. Вас видели в «Бульоне». И вообще… я же не слепая. Ты другая стала».
«Мы просто… – Ольга замялась, подбирая слова. – Встречаемся иногда. Говорим».
«И как часто – иногда?»
«Раз в неделю. Примерно».
Кира отставила чашку: «И тебя это устраивает? Такое… расписание?»
«А что не так? – Ольга почувствовала, как поднимается глухое раздражение. – Мы взрослые люди. У всех своя жизнь, дела…»
«Конечно-конечно, – Кира подняла руки в примирительном жесте. – Только знаешь… когда человеку кто-то по-настоящему дорог, он находит время чаще, чем раз в неделю. Просто говорю как есть».
Ольга промолчала, разглядывая узор на скатерти. В голове настойчиво крутилась мысль: «А ведь она права». Но признавать это не хотелось.
Декабрь навалился снегом и предпраздничной суетой. В мастерской было непривычно много заказов – люди вдруг вспомнили о старых картинах, желая преподнести их в качестве подарков. Ольга работала допоздна, разбирая слои времени на чужих полотнах.
«Планы на Новый год?» – спросил Алексей, когда они встретились в четверг. В «Бульоне» уже повесили гирлянды, окна покрылись морозными узорами, в воздухе пахло корицей и имбирными пряниками.
«Пока не думала», – она размешивала мёд в чае, наблюдая, как за окном кружится снег. На самом деле думала, конечно. Представляла, как они могли бы встретить праздник вдвоём – с шампанским, мандаринами и старыми пластинками. Глупые, девчоночьи мечты.
«Слушай, – он отломил кусочек штруделя, – я тут подумал… Давай отметим заранее? Двадцать пятого? А то тридцать первого я с детьми буду».
Что-то кольнуло внутри, но она улыбнулась: «Давай. Можно у меня. Приготовлю что-нибудь».
Он просиял: «Отлично! Я принесу вино. И ещё… – он замялся. – Можно, я оставлю у тебя подарки для детей? А то они любят по шкафам лазить, всё найдут».
«Конечно», – она почувствовала, как улыбка становится чуть натянутой.
Двадцать пятого она накрыла стол в гостиной – достала бабушкин сервиз, купила свечи, приготовила утку с яблоками. Он пришёл с бутылкой красного и пакетом подарков.
«Вот это да! – он осмотрел стол. – Ты волшебница».
Они ужинали под старые джазовые пластинки, говорили о пустяках, смеялись. В какой-то момент он притянул её к себе, поцеловал – вкус вина на губах, запах его любимого одеколона. «Ты удивительная», – шепнул он ей на ухо.
Потом они сидели на диване, завернувшись в плед. Он рассказывал о планах на следующий семестр, о новом спецкурсе по итальянскому Возрождению. Она слушала, положив голову ему на плечо, и думала о том, как правильно всё это ощущается. Как… по-настоящему.
В одиннадцать он засобирался – «завтра с утра ещё нужно доделать отчёты». Она проводила его до дверей, поцеловала на прощание. «С наступающим», – он улыбнулся и исчез в снежной круговерти.
Тридцать первого она проснулась поздно. За окном падал снег, в квартире пахло хвоей – маленькую ёлку она всё-таки поставила, достав с антресолей старые игрушки. Телефон молчал.
К вечеру она не выдержала, написала: «С наступающим!» Ответ пришёл через час: «Спасибо! И тебя!» Больше ничего.
Она смотрела на эти два восклицательных знака и чувствовала, как внутри растёт что-то холодное и колючее. Два восклицательных знака – вот и всё, что у неё есть после трёх месяцев встреч, разговоров, поцелуев.
В полночь она открыла шампанское, налила себе бокал. Телефон ожил – сообщения от Киры, от коллег из мастерской, от заказчиков. От него – ничего.
Первого января она отключила телефон. Второго – занималась уборкой, перебирала старые вещи, нашла альбом с фотографиями пятнадцатилетней давности. Третьего – вернулась в мастерскую, с головой ушла в работу.
Седьмого января, когда она заваривала утренний чай, телефон наконец завибрировал. «С добрым утром».
Она смотрела на экран, чувствуя, как к горлу подкатывает горький комок. Три слова – после недели молчания. Пальцы сами набрали ответ: «Ты бы ещё через десять лет написал».
Ответ пришёл мгновенно: «Вечно недовольная Ольга проснулась. Ты мне тоже ничего не писала».
Она перечитала сообщение несколько раз. Каждое слово било, как пощёчина. Вечно недовольная. Значит, вот как он её видит – вечно недовольной женщиной, которая должна быть благодарна за крохи его внимания.
«Найди вечно довольную, в чём проблема?» – отправила она и отключила телефон.
Вечером она поехала к Кире. Та открыла дверь, окинула её внимательным взглядом и молча достала бутылку вина.
«Знаешь, – Ольга грела в ладонях бокал, – я ведь правда думала, что всё может быть иначе. Что пятнадцать лет спустя мы оба уже знаем, чего хотим. Что…»
«Что он изменился?» – Кира подлила ей вина.
«Да нет, – Ольга невесело усмехнулась. – Что я изменилась. Что научилась принимать всё как есть, без ожиданий. Но, видимо, не научилась».
«А может, это и хорошо? – Кира подалась вперед. – Может, как раз это и значит, что ты живая? Что не готова быть удобной вещью на полке?»
«Как это – на полке?»
«Как красивую вазочку. Удобно – достанет, полюбуется. Неудобно – пусть стоит, ждёт своей очереди».
Ольга молчала, катая бокал между ладонями. За окном мерцали огни ночного города, с крыши падали редкие капли – начиналась оттепель.
«А знаешь, что самое смешное? – она наконец подняла глаза на подругу. – Я ведь действительно ждала. Каждый день этой недели ждала, что он позвонит. Найдёт время заехать хотя бы на полчаса. А он… он просто убрал меня на полку. До следующего удобного случая».
В мастерской было тихо. Ольга сидела перед последней работой – маленьким пейзажем, где сквозь потемневший лак едва проглядывали очертания деревьев и неба. Какой-то умник в прошлом веке решил «улучшить» картину, замазав половину деталей. Теперь приходилось снимать слой за слоем, чтобы добраться до оригинала.
Телефон лежал рядом, молчаливый и тяжёлый, как камень. Прошла неделя с того разговора. Он не писал. Она тоже.
В дверь постучали – Кира принесла кофе. «Как ты?»
«Работаю», – Ольга махнула рукой в сторону пейзажа.
«Я не об этом».
«Знаю, – она отложила кисть. – Просто… Знаешь, что самое обидное? Не то, что он так поступил. А то, что я позволила себе поверить. Снова».
«В него?»
«В сказку. В то, что время что-то меняет. Что люди становятся мудрее, честнее… – она невесело усмехнулась. – А на самом деле всё те же страхи, те же отговорки. Только упакованы в красивую обёртку жизненного опыта».
За окном моросил дождь – январская оттепель превратила город в сплошное мокрое марево. На подоконнике стоял остывший чай, в углу тихо шумел обогреватель.
«Мне тут заказ интересный принесли, – Ольга взяла чашку с кофе. – Представляешь, нашли на чердаке картину. Думали – копия, ничего особенного. А под слоем пыли оказался подлинник середины девятнадцатого века. Просто никто раньше не удосужился как следует посмотреть».
«И к чему это ты?» – Кира прищурилась.
«К тому, что иногда мы принимаем за настоящее то, что нам хочется видеть. А иногда наоборот – не замечаем ценного, потому что оно спрятано под слоем… чего-то другого».
В кармане халата завибрировал телефон. Ольга достала его, посмотрела на экран. Алексей.
«Привет. Давно не виделись. Может, встретимся?»
Она смотрела на эти слова, чувствуя странное спокойствие. Никакой обиды, никакой злости. Только ясное понимание – это не изменится. Никогда.
«Я поняла, – она повернулась к Кире. – Он не изменится. И дело не в нём – просто он такой. Ему удобно иметь кого-то… на расстоянии. Без обязательств, без ответственности. Чтобы можно было достать с полки, когда захочется, и убрать обратно».
«И что ты будешь делать?»
«А что я могу? Только принять решение – хочу я быть такой вазочкой на полке или нет».
Она начала печатать ответ, но остановилась. Стёрла. Начала снова.
«Извини, но нет. Я не хочу быть вещью, которую достают по настроению. Удачи тебе».
Палец завис над кнопкой «отправить». Один клик – и всё. Конец истории, которая на самом деле закончилась ещё пятнадцать лет назад, просто они оба не хотели этого признавать.
«Забавно, – она посмотрела на Киру. – Когда я реставрирую картины, я всегда помню главное правило: нельзя улучшать оригинал. Можно только очистить его от поздних наслоений, вернуть первоначальный замысел. А в жизни… в жизни мы почему-то постоянно пытаемся улучшить то, что изначально было не нашим».
Она нажала «отправить» и положила телефон экраном вниз. В мастерской пахло красками и растворителем, за окном продолжал идти дождь, размывая следы прошлогоднего снега.
«Ну что, – Кира поднялась, – может, сходим куда-нибудь вечером? Открылось новое место на Гоголя – там джаз по четвергам».
«По четвергам?» – Ольга улыбнулась. – «Знаешь… давай. Давно я не слушала живой джаз».
Она повернулась к пейзажу на мольберте. Сквозь слой старого лака уже проступали настоящие цвета – глубокая зелень деревьев, прозрачная синева неба, тёплые оттенки земли. Всё это время они были здесь, нужно было только убрать лишнее.
Вечером, собираясь домой, она достала телефон. Сообщений не было – и это тоже было правильно. Она убрала его в сумку, накинула пальто, выключила свет в мастерской.
За окном перестал идти дождь, в лужах отражались фонари и неоновые вывески. Откуда-то доносилась музыка – кажется, действительно джаз. Она поправила шарф и зашагала в сторону трамвайной остановки, чувствуя удивительную лёгкость.
Дома её встретил кот требовательным мяуканьем – пора было ужинать. Она насыпала ему корм, поставила чайник, подошла к книжным полкам. Между томиками прятался старый блокнот – тот самый, куда она записывала свои мысли пятнадцать лет назад.
Она достала его, провела пальцами по выцветшей обложке. Потом решительно отнесла к мусорному ведру. Некоторые вещи нужно просто отпустить – как старый лак с картины, как пожелтевшие страницы, как несбывшиеся надежды.
В комнате тихо тикали старые часы – подарок бабушки. За окном проехал трамвай, звякнув на повороте. Она подошла к окну, глядя на ночной город. Где-то там, в переплетении улиц и судеб, была её собственная история – та, которую ещё предстояло написать. Без оглядки на прошлое, без попыток переделать чужой оригинал под себя.
Просто её история. Настоящая.
