Анна проснулась от запаха курицы. Причём не той, что готовится с любовью и травами на ужин, а такой, как в больничной столовой — переваренной, с резким ароматом варёного жира. Она открыла глаза, посмотрела на часы — 8:17. Воскресенье.
— Господи, кто вообще встаёт в такое время добровольно… — она ворочалась в кровати, пока не услышала знакомое цок-цок-цок — каблуки. Каблуки в её прихожей.
Всё. Это не сон.
— Ну конечно… — прошептала она и села в кровати. — Мама приехала.
В другой комнате послышался голос, режущий слух своим нарочитым благодушием:
— Аня! Анечка! А у вас тут курица варится, а я гадаю — это ты на первое или просто с холодильником попрощалась?
Анна быстро натянула на себя спортивные штаны, мужнину футболку, которую тот вечно не мог найти, и, сжав зубы, вышла в кухню.
— Доброе утро, Елена Петровна, — ровным голосом сказала она, стараясь не выдать раздражение.
— Утро-то доброе, только вот у тебя, милая моя, хозяйка ты, конечно, как из меня — балерина, — с улыбкой ответила свекровь, поднимая крышку кастрюли. — Курица у тебя еле живая, вода мутная, перца — ноль. Это вы, что ли, так питаетесь?
— Мы ещё не успели, только поставила, — сухо ответила Анна, бросив взгляд на Алексея, который прятался за спиной матери, будто мальчишка в детском саду.
— Лёша, у тебя вон соль на полке стоит. Ты что, не можешь сам приправить, если жене всё равно?
— Мам, ну хватит, — пробормотал он, почесывая затылок. — Мы просто спали, ты же не предупреждала…
— Я, между прочим, мать. Мне в ваш WhatsApp на согласование поездки записываться, что ли?
Анна села на табуретку. Почувствовала, как у неё начинают дрожать руки. Не от страха. От злости. От бессилия. От этой пассивной агрессии, спрятанной за улыбкой.
— Я не против, что вы приехали. Просто хотелось бы знать заранее, — сказала она спокойно. — Я бы хоть полотенца поменяла.
— Ага. Ты мне ещё список из гостиницы продиктуй. Я, между прочим, тебя от рождения Лёши в глаза не видела, а ты мне тут про полотенца…
— Я думала, мы видимся каждую неделю, — не выдержала Анна. — Каждое воскресенье, без выходных. Как налоги.
— Так я же не чужая! — свекровь развела руками, будто это было очевидно. — Или тебе теперь мама мужа — как соперница? Боишься, что я Лёшу домой заберу, раз ты не справляешься?
— Мам, да не начинай, — вздохнул Алексей, неловко потирая лицо.
— А что я начинаю?! — повысила голос Елена Петровна. — Это вы начинаете! Я приехала — помочь. А вы тут в обнимку спите, курицу варите, в доме беспорядок…
— У нас выходной, — твёрдо сказала Анна. — Вы же видите, не восемь утра в понедельник.
— Анна, не учи меня жизни. Я в своё время и с трёх детьми управлялась, и на работе в норме была, а тут — одна курица и та бедная, как ты.
— Спасибо, что заметили, — Анна встала, пошла к плите, сняла кастрюлю и уронила половник в раковину с громким звоном. — Ну так раз уж вы хозяйка, может, сами суп-то и доварите?
Тишина повисла. Алексей закрыл глаза, как будто пытался исчезнуть.
— Что ты сказала? — Елена Петровна посмотрела на неё с прищуром. — Ты мне предлагаешь готовить в своём доме? У самой руки отвалились?
— Нет, просто вы лучше знаете, как надо. Я так — временная сотрудница на подхвате.
— Так и есть! — свекровь резко повернулась к сыну. — Лёша, ты это слышишь? Я тебе говорила, не надо было на ней жениться. Она тебя не уважает. А теперь ещё и меня из дома выгонит. Запиши себе, я тебе это сказала — ты пожалеешь.
Анна посмотрела на мужа. Алексей смотрел в пол.
— Лёш, ты вообще живой? — резко спросила она. — Или вы с мамой теперь в комплекте?
Он молчал. Пожал плечами.
— Так. Всё. Я — в душ. А вы тут решайте, кто кому здесь гость, а кто — инвентарь, — Анна пошла в ванную, громко хлопнув дверью.
Ещё час спустя Елена Петровна, как ни в чём не бывало, сидела на кухне и перебирала зелёный горошек в салатник.
— Ну что, Анечка, не обижайся. Я просто хотела, как лучше. У тебя муж не на диване найден. У него семья, воспитание. Я за него в ответе.
— Вам не кажется, что он уже взрослый? — спросила Анна, на всякий случай держа в руках нож, потому что резала помидоры.
— Мужчина всегда ребёнок. Ему нужна мать. А ты — не мать. Ты даже суп нормально не можешь сварить.
— А вы, значит, сможете?
— Я, Аня, его вырастила. А ты пока только курицу довела до истерики.
Анна рассмеялась. Смешно было, до слёз. Потому что правду не вырежешь. Потому что всё, что свекровь говорила, она говорила уже тысячу раз. Только теперь это звучало как приговор. Как ультиматум.
— Знаете, Елена Петровна, — спокойно сказала она. — Мне уже всё равно, кто тут кого родил, кто кого кормит. Я устала. И если вы думаете, что победили — поздравляю. Можете забирать Алексея. Только сразу же с пледиком, телевизором и футболками. Их штук двадцать под кроватью. Всё ваше.
— Ты это сейчас серьёзно?
— Абсолютно.
На этом разговор закончился. Свекровь молча доела салат, встала и вышла в комнату к сыну. Спустя полчаса хлопнула входная дверь.
Анна осталась стоять на кухне. В носу щекотало от слёз, но не от обиды. От освобождения.
Хоть раз за шесть лет — я сказала, как есть.
Прошло два дня. Два с половиной, если быть точной. Анна провела их в состоянии подвешенной ярости: ничего не происходило, но всё внутри вибрировало, как струна в старом пианино. Муж не звонил. Не писал. Не возвращался.
Курицу она выбросила.
Телевизор не включала.
Только слушала, как по дому ходит тишина.
На работе было легче. Шестиклассники с ошибками в слове «компас» и со смешными носами отвлекали. Родители задавали тупые вопросы в чате. Коллеги обсуждали, кто с кем спал на прошлогоднем педсовете. Всё, как обычно.
И вот, вечером среды, когда Анна наконец решилась разобрать бельё и включить спокойную музыку, — щёлкнул замок. Лёгкий, знакомый щелчок.
Дверь приоткрылась. Алексей стоял на пороге с видом первокурсника, которого застукали с пивом в общаге.
— Привет, — сказал он, и голос у него был какой-то… рыхлый. Без цвета.
— Ты один? — спросила она, не отрываясь от стопки наволочек.
— Ну, как сказать… — он шагнул внутрь и отодвинулся в сторону.
На пороге появилась Елена Петровна.
С чемоданом.
С пирожками в пакете.
И с тем выражением лица, которое Анна обычно видела у людей, когда они приходили к директору школы: извиняющееся, но только на поверхности. Внутри — камень.
— Анна, — проговорила свекровь, будто они виделись лет двадцать назад. — Прости, что без звонка. У нас… ситуация.
— Интересно, какая такая ситуация требует ночёвки у той, кто «не умеет даже курицу сварить»?
— Ань, — вмешался Алексей, — маму из квартиры выгнали. Там, в доме, трубы лопнули, и вся вода пошла в стены. Её из квартиры эвакуировали, представляешь?
— И что? Она теперь у нас будет жить?
— Ну не на улице же её оставлять! — он покраснел. — На пару дней. Пока всё просохнет. Стены, потолки, страховка…
— Угу, — Анна положила наволочки на стул. — Сколько дней у вас идёт сушка стен? Неделя? Месяц?
— Ну, может, дней пять… — неуверенно сказал он.
— Ты сам-то в это веришь?
Свекровь молчала. Только слегка надула губы и стала осматриваться — как инспектор по санитарии. Оценивающе. Угловато.
— Спасибо, что приютила, — с нажимом произнесла она, будто Анна была хозяйкой приюта для бездомных родственников.
— Ну раз уж вас эвакуировали, — Анна прошла на кухню, налила себе воды, — добро пожаловать. Комната Алексея — ваша. Алексей — на диван.
— Почему я? — не понял он.
— Потому что я — не виновата. Это, по-моему, логично, — она глотнула воды. — Да и вам будет о чём поговорить ночью. Раз уж вместе всё решили.
— Мы ничего не решали, — буркнул он.
— Да? А кто мне даже не позвонил? Не предупредил?
— Я не знал, как… — он почесал висок. — Ты же тогда сказала…
— Да. Сказала. Имею право. А ты, как всегда, спрятался за её спину.
Наступила пауза.
И в эту паузу Елена Петровна, не к месту бодро, сказала:
— Я, между прочим, пирожки испекла. С капустой. Алексей любит.
— Замечательно. Я на диете, — отрезала Анна.
Вечер прошёл на минных полях. Елена Петровна легла рано, предварительно отчитав Анну за «чёрные полотенца в ванной, от которых у человека ощущение похорон». Алексей что-то бубнил про работу, погоду и пробки, но в его голосе было больше вины, чем содержания. Анна просто молчала.
На утро она ушла пораньше.
Вернулась — и застала картину: свекровь поливает цветы на подоконнике, передвигает табуретки, вытирает пыль с книг и тихо напевает.
— У вас тут, конечно, уютно… если глаза закрыть, — кинула она без адреса.
Анна прошла мимо. Достала из сумки дневник ученика — у Витина снова двойка. Прямое доказательство, что мир не меняется, даже если рушатся трубы.
А потом — вечером — она услышала, как Алексей и мать о чём-то говорят в комнате. Едва слышно, но тон — не тот, что уткнулся в стены.
Она подошла ближе. Слышала, как он говорил:
— Мам, ну не начинай… Ты же обещала.
— Я ничего не обещала. Просто сказала правду. И ты сам всё понимаешь. Она тебя не уважает. Это видно.
— Но я её люблю, — глухо сказал он.
— Любовь — это когда мужчина возвращается домой, а его там ждут. А не когда женщине всё равно, где ты. Она тебя не ждала.
— Она устала.
— От чего?! Ты ей плохого слова не говоришь! Ты пашешь, а она сидит, как принцесса, только и ноет.
Анна отступила от двери.
Устала — не от него.
От того, что опять виновата. Что даже когда молчит — виновата.
В полночь она спала на краю кровати, в спальне одна. Алексей на диване. Свекровь в его комнате. В доме стояла странная, липкая тишина.
И только один раз, в три часа ночи, она услышала, как он подошёл к двери спальни. Постоял. Не зашёл.
А потом, почти неслышно, прошептал:
— Прости.
И ушёл обратно.
Анна проснулась раньше всех.
И это было странно. Обычно в доме с Еленой Петровной просыпался даже холодильник — от её характерного покашливания, щелчков по чайнику и остервенелого звона кастрюль.
Но сейчас — тишина.
Она встала, накинула халат, прошла на кухню. Всё стояло, как вчера: половина тарелки пирожков, от которых пахло затхлой капустой и несбывшимися мечтами, кружка с недопитым чаем, немного корицы на скатерти — видимо, свекровь решила устроить себе уют.
Анна включила плиту. Молча. Она уже два дня не разговаривала с мужем по-настоящему. Только короткие фразы: «Соль где?», «Ты забыл выключить свет в ванной», «Ничего не надо».
Он вел себя… как студент, попавший на практику к преподавателю, которую однажды пьяным поцеловал в коридоре. И теперь не знает — то ли извиниться, то ли снова попробовать.
И тут он вышел.
В мятой футболке. Волосы взъерошены. На лице — след от подушки и бессонной ночи.
— Доброе утро, — тихо сказал он.
— Угу.
— Как ты?
— Потрясающе. Просто летаю от счастья.
— Анна, — он подошёл ближе. — Я знаю, всё это… всё очень не вовремя.
— А когда вовремя, Алексей? Когда ты собирался со мной поговорить? Когда в нашей спальне появится ещё один чемодан? Или когда она начнёт менять обои на свой вкус?
— Я просто хотел помочь. Это моя мать!
— А я — твоя жена.
Он замолчал. Как будто впервые это услышал. Или впервые понял, что это вообще-то не одно и то же.
— Знаешь, что самое обидное? — она поставила чайник. — Я молчала. Всё это время. Сглатывала. Делала вид, что её выходки — это просто возраст, привычки, уставший человек. Ты просил — я терпела. Но молчание — не прощение. Это просто вежливый способ не сойти с ума.
Он сел за стол. Посмотрел на неё. И впервые за последние дни — прямо. Без бегства в пол, в кружку, в мать.
— Я… боюсь. Честно. Всегда боялся сказать ей «нет». Ты знаешь, она меня одна поднимала. Отец умер, когда мне три было. Я ей обязан.
— Обязан. Но не принадлежишь. Ты — взрослый. А ведёшь себя так, будто ты арендованный.
— Она одна…
— Я тоже одна. Здесь. В этом браке. Одна.
Он отвернулся.
И именно в этот момент дверь открылась.
— Доброе утро, дети мои, — бодро сказала Елена Петровна, с кофейной чашкой и лицом, которое, казалось, умело читать чужие переписки до того, как смартфоны появились.
Анна повернулась к ней:
— Елена Петровна. У нас с вами серьёзный разговор.
— Серьёзно? Утром, натощак? Может, хотя бы кофе попьём?
— Давайте сразу. Без сахара.
Свекровь пожала плечами, села за стол. Как на родительском собрании.
— Мне некомфортно. Вы живёте в моей квартире. Ходите по моей кухне. Комментируете мои полотенца. И при этом каждый ваш жест — это пассивная агрессия. Вы не любите меня. И я это чувствую каждый раз, когда захожу в комнату.
— Невестка, ну не перегибай. Я ведь просто хочу, чтобы тебе было… ну, получше. Поуютнее. Вот пирожки испекла, чай заварила…
— Вы хотите, чтобы мне стало комфортно по-вашему. А не по-моему.
— Девочка моя, ты слишком чувствительная. Алексей всегда был послушным. Не конфликтовал. А ты…
— Я — не Алексей. И не ваша дочь. Я не собираюсь быть послушной, когда меня унижают.
Наступила пауза.
Алексей поднял глаза от чашки.
— Мам, — сказал он, и голос у него был другой. Сухой, без мякоти. — Мы тебе поможем с жильём. Но жить у нас ты не будешь. Больше.
Свекровь выпрямилась. Лицо обмякло.
— Это она тебя науськала, да?
— Нет. Это я, наконец, взрослый. И я не хочу, чтобы моя жена ушла от меня. Потому что я не умею сказать тебе: хватит.
Елена Петровна встала. Сжала губы. Посмотрела на Анну — будто та украла у неё не сына, а наследство. Потом молча пошла в комнату. Слышно было, как застегивается чемодан.
Через час она уехала.
А в доме стало тихо. Не мёртво-тихо. А как-то… дышать стало легче.
Анна стояла у окна, и Алексей подошёл.
— Ты злишься?
— Я не знаю. Я просто устала. И я очень долго молчала. У меня теперь внутри эхо.
Он обнял её за плечи. С осторожностью. Как будто боялся, что она разобьётся.
— Я хочу попробовать всё сначала, — сказал он. — Только ты и я.
Она посмотрела на него.
— Знаешь, Лёш… я не уверена, что хочу сначала. Может, я уже на «потом».
Прошло девять месяцев.
Анна научилась спать без напряжения в спине, как будто кто-то каждую ночь держал над ней нож — и теперь ножа больше не было.
Они с Алексеем начали ходить в парк. Просто гулять. Просто разговаривать. Без «Мам сказала», без пирожков, без вечных сравнений с «Ириной Борисовной, женой моего коллеги, вот та женщина, та сразу родила».
Анна даже научилась готовить без страха, что кто-то врежет по крышке кастрюли и скажет: «Это что, суп? Это вода с унынием!»
Жизнь снова стала её. Не идеальной, но хотя бы своей.
И вдруг — звонок.
— Лёша, я в больнице. Мне плохо. Мне, кажется, инсульт.
Они поехали. Схватили сумку. Алексей был бледен, говорил резко, коротко. На третий день стало понятно: инсульт подтвердился, но лёгкий. Не парализовало, но речь поплыла, движения замедлились. А главное — характер словно ушёл в спячку.
Она не язвила. Она не командовала. Она смотрела на них — тускло, почти без эмоций. Как будто всё осознала. Как будто — нет.
Анна сидела рядом с кроватью и кормила её с ложки. Это было странно: та самая женщина, которая кричала «Ты ленивая, как кошка, только хвост расправляешь!», теперь не могла сама дотянуться до стакана.
А через три недели её выписали. К себе она вернуться не могла — третий этаж без лифта, одиночество, врачи против.
Они забрали её к себе.
— Ненадолго, — сказал Алексей. — Пока немного не окрепнет. Потом — сиделка, пансионат, всё решим.
Анна молча кивнула.
Всё началось сначала. Только тише. Словно кто-то накрыл конфликт ватой.
Теперь она не говорила «У тебя руки кривые», она смотрела на Анну, когда та резала хлеб, и еле заметно качала головой.
Теперь она не говорила «Ты как-то не так одета», она просто задерживала взгляд на майке Анны и чуть приподнимала бровь.
Это было не прямое нападение. Это было как плесень — не видно, пока всё не пропитается.
Анна снова перестала спать. Только теперь — не от страха, а от ощущения, что её изнутри едят. Без ножа, без слов. Просто — едят.
В одну из ночей она встала. Прошла на кухню. Села. И вдруг услышала, как шуршит ходунками Елена Петровна.
— Ты не спишь? — голос был тихий, сиплый.
— Нет, — ответила Анна, не поднимая глаз.
— Я помру скоро, чувствую, — произнесла та как-то обыденно, как будто про погоду.
— Пожалуйста, не сейчас, — отозвалась Анна. — Мне нужно хотя бы чашку допить.
— Ты меня ненавидишь, — пробормотала свекровь, присаживаясь тяжело, как будто падала внутрь себя. — Я знаю. Но это взаимно.
Анна молчала. Слишком устала, чтобы удивляться. Или спорить.
— Но, знаешь, — продолжила та, опуская глаза в кружку, — это всё не от злобы. Это… от обиды. На жизнь. Я не жила. Я — выживала. А ты такая… живёшь. И это злит.
— Спасибо, — Анна рассмеялась. Сухо. — Вы сейчас сделали мне комплимент или опять обвинили?
— И то, и другое.
Повисла тишина. Минуты три. Потом Елена Петровна сказала:
— Я чувствую, как умираю. По кусочку. Я даже по-настоящему не могу поругаться. А ведь раньше — могла.
— Это не повод возвращаться к прежнему, — сказала Анна. — Вам нужен не конфликт. Вам нужен смысл. А для этого… я не подхожу. Я не лекарство от вашей тоски.
Свекровь посмотрела на неё. И в этот раз без брезгливости. Без оценок.
Впервые — просто по-человечески.
— Знаешь, девочка, ты права. Жаль, что я это поняла только сейчас.
Анна встала. Подошла к ней.
— Вы не умрёте. По крайней мере — не сейчас. А если честно… я не хочу, чтобы вы умирали. Я просто хочу, чтобы мы перестали друг друга убивать.
Они молчали. Впервые — без злобы. И, возможно, впервые — по-настоящему рядом.
И всё же — надолго ли это?
