Тамара Аркадьевна влетела в вагон электрички как ураган.
До сих пор силы не иссякли для борьбы с несправедливостью, несмотря на возраст! Сумка наперевес, зонт наготове. Глаза — два прожектора, высматривающие нарушения порядка.
— Безобразие какое! — пробормотала она, осматривая полный пассажиров вагон.
И тут увидела…
Мужчина средних лет сидел у окна, а на коленях у него собака. Без намордника! Маленькая, пушистая, с розовым бантиком на макушке. Но правила есть правила!
— Мужчина! — голос Тамары прорезал вагонную тишину как сирена. — Почему у вас собака без намордника?
Николай поднял глаза от книги. Добрые, усталые глаза человека, который давно привык к жизненным невзгодам.
— Это Циля, — тихо ответил он, поглаживая пекинеса. — Она весит два килограмма и никого не…
— Вес тут ни при чем! — Тамара подошла ближе, размахивая зонтом. — Правила общественного транспорта для всех писаны!
Циля подняла мордочку и посмотрела на разгневанную женщину. Такими глазами смотрят дети, когда не понимают, за что их ругают.
— Тётенька, да вы что? — вмешался парень в наушниках. — Эта собачка мухи не обидит.
— У вас язык поострее будет, чем у неё зубы! — добавила женщина с ребёнком.
Смех покатился по вагону. Лёгкий, добродушный, направленный против неё.
Тамара почувствовала, как щёки вспыхнули. Когда это она стала объектом насмешек?! Всю жизнь боролась за справедливость, а теперь над ней смеются?
— Лучше бы к настоящим хулиганам так подходили! — бросил кто-то из дальнего угла.
Николай поймал её взгляд. В его глазах не было ни злости, ни осуждения. Только жалость.
— Простите, — сказал он негромко. — Не хотел создавать неудобства.
Почему-то эти слова ранили больше любых упрёков.
На следующей остановке вагон опустел. Остались только они двое — и Циля между ними, как маленький мостик через пропасть недопонимания.
Тамара сидела рядом. Не потому что хотела, просто так получилось. Место свободное было.
— Извините, — повторил Николай, и в голосе его звучала такая искренность, что Тамаре стало неловко. — Я правда не хотел никого беспокоить.
— Да что вы извиняетесь-то! — буркнула она, отворачиваясь к окну. — Правила нарушили — вот и всё.
Но Циля, эта проклятая собачонка смотрела на неё такими глазами! Будто понимала что-то. Будто видела насквозь.
И вдруг — представьте себе! — маленькая мордочка потянулась к ней. Собачка аккуратно, осторожно положила голову ей на колени.
— Циля, нельзя! — Николай потянулся к собаке, но Тамара неожиданно для себя самой остановила его:
— Ничего, пусть.
Шерсть оказалась невероятно мягкой. Тёплой.
Когда она в последний раз что-то гладила? Когда вообще к чему-то живому прикасалась?
— У вас, — начала Тамара и замолчала. Потом всё-таки решилась: — У вас давно собака?
— Три года. После того как, — Николай помолчал. — После того как жена умерла, я думал, не выдержу. А соседка принесла этого щенка. «Возьми, — говорит, — тебе одному тяжело будет».
Тамара кивнула. Не знала, что сказать. Но почему-то стало понятно — почему он так нежно с собакой обращается. Почему глаза такие добрые, но усталые.
— У меня была когда-то такса, — сказала она вдруг. — Умнейшее животное. Джекки звали.
И полились воспоминания. Как Джекки встречал её с работы, как спал у ног, как научился приносить тапочки. Как болел в последние месяцы.
— А потом? — тихо спросил Николай.
— А потом… — Тамара вздохнула. — Потом я решила: больше никого. Слишком больно терять.
— Понимаю.
И действительно понимал. В его голосе слышалось то же самое — боль утраты, страх привязаться снова.
— Только вы вот привязались, — заметила Тамара, почёсывая Цилю за ухом.
— Она сама привязалась. А я не смог устоять.
Циля блаженно зажмурилась под её рукой. И Тамара поймала себя на мысли: а ведь приятно. Когда тебе доверяют. Когда ты нужна.
— Вы каждый день на этой электричке ездите? — спросила она.
— В центр — да. На кладбище.
Тамара поняла без слов. И вдруг почувствовала, как что-то сжалось в груди. Не осуждение — жалость. К этому тихому человеку, который каждый день ездит к жене.
— А вы? — спросил он.
— В поликлинику. — Тамара усмехнулась горько. — Возраст, понимаете.
Они замолчали. Но это была не неловкая тишина — тёплая. Как будто нашли друг в друге что-то знакомое.
— Знаете что странно? — Тамара посмотрела ему в глаза. — Я всю жизнь за правила боролась. А счастлива была только с той таксой. Которая никаких правил не знала.
Поезд подъезжал к станции.
— Мне здесь, — сказала Тамара, вставая.
— И мне.
Они вышли вместе. Постояли на перроне.
— А знаете что, — Николай помялся. — Может быть, вы если не против, завтра с нами прогуляетесь? Циля, кажется, к вам привязалась.
Тамара хотела сказать «нет». Хотела сказать, что ей это не нужно, что у неё свои дела…
Но посмотрела на Цилю — и кивнула.
На следующий день Тамара проснулась в пять утра.
Зачем? Встреча только в десять.
Перебрала половину гардероба. Что надеть на прогулку с собакой? С мужчиной? С… Господи, как это вообще называется?
Синее платье — слишком нарядно. Серый костюм — как на работу. Джинсы, а есть ли у неё вообще джинсы?
— Дура старая, — сказала себе в зеркало. — Шестьдесят два года, а ведёшь себя как школьница.
Но переоделась в третий раз.
У метро стояла рано. За полчаса. Нервничала, будто на свидание. Хотя, разве это не оно?
— Тамара Аркадьевна!
Обернулась — Николай шёл к ней с букетом. Небольшим, скромным.
— Это что такое? — растерялась она.
— Цветы для дамы, — серьёзно ответил он, протягивая букет. — Циля вчера так волновалась, всю ночь к двери бегала.
Тамара рассмеялась. Впервые за много лет. Рассмеялась от души, до слёз.
— Вы… вы ненормальный! — выговорила она сквозь смех.
— Возможно, — улыбнулся Николай. — А вы пришли. Значит, тоже не совсем нормальная.
Они пошли по аллее. Циля бежала впереди, останавливалась, оглядывалась — идут ли они? Как будто понимала: её работа — быть связующим звеном.
— Знаете, — сказала вдруг Тамара, — я всю жизнь считала себя… правильной. Принципиальной.
— И что изменилось?
— Ничего не изменилось. Просто… — она помолчала. — Просто поняла, что принципы бывают разные. Можно принципиально злиться на весь мир. А можно принципиально искать в нём хорошее.
Николай кивнул.
— После смерти жены я тоже думал — всё, конец. Больше никого не впущу в сердце. Больно слишком.
— И что?
— А потом появилась эта проказница, — он показал на Цилю.
Тамара остановилась. Посмотрела на него внимательно.
Когда она в последний раз чувствовала себя женщиной? Не строгой тётей, не принципиальной гражданкой, а просто женщиной?
— Николай…
— Да?
— А вы… — она собралась с духом. — А вы не думали, что после шестидесяти уже поздно?
— Для чего поздно?
— Ну… для всего этого. — Она махнула рукой, показывая на них двоих, на прогулку, на цветы для собаки.
Николай подошёл ближе. Взял её за руку. Осторожно, как хрупкую вещь.
— Тамара Аркадьевна, можно просто Тома?
— Можно.
— Тома, а вы знаете, что Циля вчера первый раз за три года спала спокойно? Как будто поняла — мы больше не одни.
— Мы?
— Если хотите, мы.
Тамара почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Как будто солнце взошло внутри. Неужели правда не поздно? Неужели можно начать сначала?
— Знаете что, — сказала она, сжимая его руку. — А давайте купим Циле настоящий ошейник. Красивый. С камушками.
— Зачем?
— Чтобы все видели — это не просто собака. Это настоящее чудо.
Николай улыбнулся. Та самая улыбка, от которой хочется верить в сказки.
— И пусть кто-нибудь попробует сказать, что ей нужен намордник.
Циля гавкнула — коротко, радостно. Будто согласилась.
Через две недели они снова ехали в той же электричке.
Циля сидела на коленях у Тамары — в новом розовом ошейнике с блестящими камушками. Важная, довольная. Хозяйка жизни.
— Смотрите-ка, — проворчал мужчина напротив, — опять собака без намордника.
Тамара подняла голову. Те же прожекторы-глаза, но теперь они светились не гневом — защитой.
— Молодой человек, — сказала она с достоинством, — это не собака.
— А кто же? — хмыкнул тот.
— Это чудо. — Тамара погладила Цилю по головке. — И не мешайте ей наблюдать за миром.
Николай сжал её руку.— А намордник где? — не унимался мужчина.
— А зачем чуду намордник? — Тамара улыбнулась. — Чудеса не кусаются. Они дарят счастье.
Пассажиры засмеялись. Но теперь смеялись с ними, не над ними.
— Правильно говорит тётенька! — поддержала женщина с внуком. — Чуду действительно намордник не нужен.
Электричка подъезжала к станции.
— Не поверите, — улыбнулась Тамара попутчикам, — но раньше я считала, что у всех собак должны быть намордники.
— А теперь?
— А теперь думаю: некоторым людям намордники нужнее. На злых языках.
Они вышли из вагона. А Циля важно семенила между ними — маленькое пушистое чудо.
И намордник ей точно не нужен.
