— Дарья, моё дитя… Прошу, прости свою мать. Посмотри, я же на коленях перед тобой стою! — разрыдалась Лариса Павловна, рухнув прямо на заляпанный пол общей киевской кухни.
Даша безмолвно наблюдала за этой ужасно знакомой картиной. Посеревшие волосы Ларисы Павловны спутались, глаза налились краснотой — то ли от рыданий, то ли от вчерашнего пьянства. В руках она трясла смятый листок из медицинской клиники.
— Мама, поднимись. Эта постановка уже надоела, — безжизненно проговорила Даша, не делая ни малейшего движения вперёд.
— Какой же это театр? Я ухожу! Доктора дали вердикт — печень прекращает работать. Возможно, мне остался месяц, ну, может быть, два… — Лариса Павловна зашлась в ещё более громких рыданиях. — Неужели родная дочь не даст прощения? Я всё поменяю, клянусь!
Поменяю, клянусь… Даша помнила, сколько раз она слышала эту пустую фразу за свои сорок с лишним лет.
Впервые — когда ей было семь, и Лариса Павловна оставила новорождённого младшего сына прямо в родильном доме. «Не справлюсь с двумя, Дашка. Но ты не переживай — я встану на ноги, найду заработок получше».
Потом — в четырнадцать, когда мать окончательно ушла в запой, и Даша неделями ютилась у добрых соседей. «Доченька, я больше ни глоточка. Честное слово — ни капли!»
И снова — когда двадцатилетняя Даша вышла замуж за Михаила и переселилась в его квартиру. Лариса Павловна явилась на торжество нетрезвой, устроила дикий скандал, назвала зятя законченным пьяницей (хотя Миша не употреблял алкоголя). «Прости, доченька. Это нервный срыв. Я же всем сердцем за тебя волнуюсь!»
Но самая невыносимая трагедия произошла всего лишь три года назад…
— Миша, где наши дети? — Даша влетела в прихожую, сбросив туфли прямо на коврик.
— У твоей мамы, ты сама просила отвезти. Всего на пару часов… — Миша оторвался от ноутбука, увидел искажённое лицо жены и моментально побледнел. — Что случилось, Даш?
— Её уволили ещё вчера! Она обманула меня, сказав, что устроилась сиделкой! Мишенька, дети там сейчас одни!
Они мчались к ветхому домику на окраине Житомира, где Лариса Павловна арендовала комнату. Даша изо всех сил колотила в запертую на доски дверь, кричала и рыдала. Соседка неохотно вышла и объяснила:
— Да уехала твоя мать утром с каким-то дядей Петром. Села на междугородний автобус… Дети внутри плачут, очень испуганы.
Девятилетний Игорь и пятилетняя Полина сидели в полной темноте, голодные и напуганные. На столе стояла пустая посуда, в холодильнике — только просроченный кефир.
— Мама, бабушка обещала, что быстро вернётся, — прошептал Игорь, крепко прижимая к себе маленькую сестрёнку. — А потом ушла с дядей Петром и не пришла…
У Полины от пережитого шока поднялась температура. Игорь три дня мучился от нервного недержания. А Лариса Павловна объявилась через неделю с новой порцией причитаний и лживых заверений:
— Дашенька, я не хотела! Пётр сказал — просто заедем на часок к его знакомому… А там такое ужасное застолье началось… Прости меня, ради Бога, ради детей прости!
И Даша тогда снова простила. Как делала всегда.
— Даша, подойди сюда, — тихо позвала Людмила Семёновна, её свекровь.
Они сидели на кухне за горячим чаем, пока из прихожей доносились жалобные завывания Ларисы Павловны.
— Людмила Семёновна, что же мне делать? Она ведь и правда, возможно, смертельно больна…
— Доченька, — мудрые, уставшие глаза пожилой женщины смотрели с глубоким пониманием и болью. — Знаешь, я всю свою жизнь была самой обычной женщиной. Вырастила детей, мужу всегда была верна. Но вот что я поняла за свои семьдесят лет: даже у прощения должны быть чёткие границы.
— Как это? Разве есть возможность не простить родную мать?
— А разве можно позволять уничтожать психику своих собственных детей? — В голосе Людмилы Семёновны прозвучала тихая, но непоколебимая сила. — Даша, милая, перестань себя обманывать. Твоя мама не раскаивается — она попросту манипулирует тобой. Вся её жизнь — это бесконечный, порочный цикл: предательство, затем слёзы и пустые обещания, а после — снова предательство.
Даша молчала, нервно сминая бумажную салфетку в руках.
— Ты помнишь, что случилось с Полиной и Игорем? — продолжила свекровь. — Дети до сих пор боятся оставаться в квартире одни. Полина иногда кричит во сне. А Игорь… он теперь никому не верит, ты же это видишь?
Это была стопроцентная правда. Девятилетний Игорь стал замкнутым, подозрительным. Когда Даша задерживалась на работе, сын звонил ей буквально каждые тридцать минут: «Мам, ты точно скоро будешь? Ты нас не бросишь?»
— Но она ведь нездорова…
— Она была «больна» и тогда, когда оставила тебя маленькую. И когда бросила без еды внуков. — Людмила Семёновна взяла руку невестки в свои. — Доченька, существуют такие люди… они используют болезни, слёзы и даже угрозу смерти, как мощное оружие. Чтобы получить желаемое.
— Людмила Семёновна абсолютно права, — на кухню вошёл Миша, который слышал финальную часть разговора. — Даша, я двадцать лет держал язык за зубами, потому что понимал — это твоя мать. Но довольно. Посмотри, что она творит с нашими детьми!
В его голосе звучала редкая для его мягкого характера, но твёрдая решимость.
— После того, что случилось с Игорем и Полиной, я поклялся себе, что она больше не подойдёт к нам, — продолжил муж. — Но ты… ты снова поддаёшься жалости. А кто защитит Игоря и Полину?
Даша резко встала, расправив плечи. Что-то внутри неё словно дало трещину и беззвучно рухнуло — после бесконечных лет сомнений и мучительной боли.
Лариса Павловна всё ещё сидела на полу в прихожей, театрально всхлипывая.
— Мама, встань, — холодно и чётко сказала Даша.
— Дашенька! Ты меня всё-таки простила? — в глазах матери вспыхнула знакомая, триумфальная надежда на победу.
— Нет.
Это слово прозвучало, как оглушительный выстрел в полной тишине.
— Как «нет»?! Я же болею! Я же скоро умру! — Лариса Павловна мгновенно вскочила на ноги, забыв о своей недавней немощи.
— Ты «умираешь» уже добрых пятнадцать лет, — Даша говорила размеренно, словно с трудом выдавливая из себя каждое слово. — Вспомни ту справку о язве, которой ты меня шантажировала? Оказалось, ты купила её у своей подружки Таньки всего за четыреста гривен. Помнишь «сердечный приступ», из-за которого я брала крупный кредит на твоё «лечение»? Деньги ушли на дешёвую водку и нового сожителя.
— Дашка, что ты говоришь такое! Я же твоя мать!
— Ты — мать? — в голосе Даши появились стальные, звенящие нотки. — Мать не бросает семилетнюю дочь одну на целую неделю. Мать не оставляет своих внуков без еды и питья. Мать не лжёт, не ворует, не рушит жизнь своих детей!
— Но я же каюсь! Я всё исправлю!
— Знаешь что, мама? Мой лимит на прощение закончился. Ты понимаешь? У меня был такой невидимый счёт в банке — и я тратила, тратила, тратила. Прощала тебе моё исковерканное детство. Прощала брошенного брата. И знаешь, что произошло? Счёт абсолютно пуст. Совершенно.
Лариса Павловна смотрела на дочь с нарастающим ужасом — впервые за десятилетия её привычная манипуляция дала сбой.
— А мои дети… — Даша говорила теперь ещё тише, но каждое её слово попадало точно в цель. — Мои дети больше не будут страдать из-за твоих фальшивых «раскаяний» и вечных «исправлений». Довольно.
— Ты не имеешь никакого права! Я же твоя мать! Я…
— У тебя было полвека на то, чтобы стать настоящей матерью. Не вышло, — Даша широко распахнула входную дверь. — Уходи.
— Даша! — закричала Лариса Павловна. — Не гони меня! Я же совсем одна! Мне некуда идти!
— У тебя есть подружка Танька, с которой ты пьёшь. Есть дядя Пётр, ради которого ты бросила внуков. Иди к ним.
— Они меня не примут! У меня осталась только ты!
— Вот видишь, — устало усмехнулась Даша. — Даже собутыльники не выдерживают твоего присутствия. А я тридцать шесть лет терпела. Хватит.
Когда дверь окончательно захлопнулась, Даша прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Впервые за много-много лет на душе внезапно стало… невероятно легко. Словно с её плеч сбросили неподъёмный рюкзак, который она вынуждена была таскать всю свою сознательную жизнь.
— Мам, а бабушка теперь точно не вернётся? — из-за угла осторожно выглянул Игорь.
— Нет, сынок. Больше не вернётся.
— И очень хорошо, — неожиданно твёрдо заявил мальчик. — Она плохая. Она тогда нас бросила…
Даша крепко обняла сына, и он не отстранился — впервые за долгое время.
Прошло около полугода. Людмила Семёновна оказалась права — Лариса Павловна вовсе не думала умирать. Соседи рассказывали, что она поселилась с очередным собутыльником в ветхом доме где-то за Киевом, продолжала пить и жаловаться всем подряд на «неблагодарную, бессердечную дочь».
А в семье Даши наконец-то воцарились долгожданный мир и покой. Полина перестала плакать по ночам. Игорь снова начал улыбаться и доверять маме. Миша с нескрываемым облегчением повторял: «Наконец-то в нашем доме тишина и покой».
— Неужели ты не жалеешь о своём решении? — спросила как-то вечером Людмила Семёновна.
— Знаете что, — Даша смотрела, как её дети спокойно и счастливо делают уроки за столом. — Я осознала одну очень простую, но важную вещь. Прощение, у которого нет границ, — это вовсе не добродетель. Это настоящее разрушение. И того, кто без конца прощает, и тех невинных людей, которых обязан защищать прощающий.
— Какой же мудрой ты стала, доченька.
— Поздно, но стала, — улыбнулась Даша. — Лучше так, чем никогда.
А за окном шёл тихий, умиротворяющий дождь, смывая грязь прошлого и освежая воздух для совершенно новой жизни — жизни без токсичных «прощений» и ложных «раскаяний».
Иногда самая сильная и большая любовь к собственной семье — это способность твёрдо сказать «нет» тому, кто её безжалостно разрушает. Даже если этот человек — родная мать.
