— Марина, я дома! И угадай, что за сюрприз тебя ждёт!
Голос Максима, громкий и переполненный собственным триумфом, разнёсся по комнатам, выдернув Марину из приятной дневной дремоты над красочным альбомом с путеводителем по Венеции. Он влетел на кухню, сияя, словно новый медный пятак, и с грохотом швырнул на столешницу дешёвую синюю пластиковую папку. От него ощутимо пахло прохладой улицы и той особой, ни с чем не сравнимой эйфорией человека, который, по его собственному убеждению, провернул нечто грандиозное.
— Лови! — провозгласил он, театрально раскинув руки, словно ожидая немедленных и бурных оваций. — Можешь прямо сейчас начинать петь мне дифирамбы. Я всё успел организовать. Наш долгожданный отпуск.
Улыбка медленно, словно воск, сползала с её лица, пока она открывала папку. Внутри лежали помятые распечатки. Первой была фотография: непритязательный деревянный домик на фоне мрачного, густого соснового бора. Дальше — снимок озера, тёмного, свинцового и холодного, даже напечатанного на глянцевой бумаге. Договор аренды. Билеты на поезд до Ковеля. Она перебирала листы онемевшими пальцами, и чудесные, золотистые картинки тосканских холмов и итальянских каналов в её голове мгновенно сменились видами диких Шацких озёр. Последний документ оказался банковской выпиской. Итоговая сумма, списанная со счёта, была подчёркнута пугающей, жирной красной чертой.
— Максим, что это вообще такое? — её голос прозвучал тихо, едва слышным шёпотом.
— Это Шацкие, Марина! Классный же отдых! Две недели в уютном домике прямо на берегу озера, а потом ещё две — мы дикарями уйдём в такие места, где вообще ни души. Свежий воздух, рыбалка… Полнейший релакс. Это тебе не твоя эта сутолока по пыльным европейским дорожкам. Я даже снасти абсолютно новые купил, глянь!
Он с нескрываемой гордостью хлопнул по огромному брезентовому рюкзаку, который уже стоял в прихожей. Внутри него что-то глухо звякнуло. Марина не смотрела на рюкзак. Она смотрела на цифру в банковской выписке. На ту самую цифру, которую они с таким трудом копили почти три года. Гривна к гривне. Она отказывала себе в покупке нового платья, они стали реже ходить в кино, она ночами учила итальянский язык, засыпая под старые фильмы Феллини.
— А деньги? Где ты взял деньги? — спросила она, хотя разум уже подсказал ей ответ. Знала, но отказывалась его принимать.
— Ну как где? С нашего общего счёта, разумеется, — он пренебрежительно махнул рукой, будто это была самая незначительная деталь в мире. — Я же хотел сделать сюрприз. Всё до последней копейки ушло, зато уровень какой! Там же лодка с мощным мотором включена в стоимость аренды!
Она подняла на него глаза. В них не было и намёка на слёзы. Только выжженная, безжизненная пустыня.
— Ты снял всё. Абсолютно всё. С нашего общего счёта. На свою личную рыбалку. А как же… как же Венеция? Моя Италия?
Максим фыркнул. Этот звук, наполненный снисходительным превосходством, ударил её под дых больнее, чем любая пощёчина.
— Ой, ну перестань, Марина. Какая Италия? Духота, изнуряющая жара, эти нескончаемые толпы туристов. Что ты там могла не увидеть? А здесь — настоящая природа! Гармония, понимаешь? Отдыхать тоже нужно уметь правильно, с несомненной пользой и для тела, и для души.
Он налил себе стакан холодной воды и залпом его осушил, наблюдая за ней поверх края. Он ожидал абсолютно предсказуемой реакции: криков, истерики, упрёков. И он их получил.
— Правильно? Ты правда считаешь это правильным?! Взять и тайно потратить все наши сбережения на то, что нужно только тебе?! Я три года жила этой мечтой! Три года! Язык учила, маршруты прокладывала! А ты… ты просто взял и растоптал мою мечту своими грязными рыбацкими сапогами!
Её голос крепчал с каждой произнесённой фразой, набирая силу и громкость, но Максим оставался совершенно невозмутим. Он поставил стакан на стол и с лёгкостью усмехнулся.
— Ну вот, началось шоу. Марина, заканчивай эту истерику. Я же для нас старался. Ты потом ещё меня благодарить будешь, когда уху из свежепойманного окуня попробуешь. Это тебе не их резиновая пицца.
— Я ненавижу твою уху! Я ненавижу твою рыбалку! И твой «сюрприз» я тоже ненавижу! Ты эгоист, Максим! Законченный, самовлюблённый эгоист!
Воздух в кухне стал густым и вязким от напряжения. Её слова бились о стену его непробиваемого самодовольства и падали на пол, бессильные и совершенно жалкие. Он наслаждался этим. Наслаждался её бешенством, своей властью, своим «единственно правильным» решением.
А потом она внезапно замолчала. Не потому, что кончились слова или силы. А потому, что в этот один-единственный момент с пугающей ясностью поняла: кричать на него — это то же самое, что пытаться докричаться до статуи. Он не слышал её. Он просто не хотел слышать. Он видел перед собой лишь досадную и шумную помеху своему идеальному, выстраданному плану.
Она молча отвернулась от него и посмотрела в окно. На серое, унылое небо, на скучные панельные многоэтажки напротив. И в этой безнадёжной серости, внутри неё что-то щёлкнуло. Что-то холодное, твёрдое и острое, словно осколок льда. Максим, неверно истолковав её внезапное молчание как капитуляцию, победоносно хмыкнул.
— Вот и отлично. Поняла, наконец. Иди лучше собирать вещи, нам ведь тёплые вещи понадобятся. По ночам там бывает очень прохладно.
Скандал иссяк, словно внезапно пересохший ручей. Воздух в квартире, прежде гудевший от её криков, теперь наполнился тишиной иного свойства. Не мирной, а тяжёлой, словно мокрое, свинцовое одеяло. Максим, убеждённый, что буря миновала и он вышел из неё абсолютным победителем, расслабился. Он уселся за компьютер и с видом настоящего знатока начал просматривать фотографии Шацких озёр, снятые с высоты. На экране сменяли друг друга величественные, но пугающе холодные пейзажи: тёмная, глубокая вода, в которой отражались колючие верхушки елей, гранитные валуны, поросшие мхом, свинцовое небо.
— Глянь, какая красота, — бросил он через плечо, не отрываясь от монитора. — Это тебе не ваши там каменные развалины. Тут сила чувствуется. Душа отдыхает по-настоящему.
Марина сидела на диване, неподвижная, как застывшее изваяние. Она не ответила. Она просто смотрела на его широкую спину, на то, как он самодовольно щёлкает мышкой. Крик всё ещё застрял у неё в горле, но это был уже не крик обиды. Это было что-то совершенно другое. Внутри неё словно сработал какой-то невидимый тумблер. Эмоции, бурлившие всего полчаса назад, схлынули, оставив после себя звенящую, ледяную пустоту. И в этой пустоте начала выкристаллизовываться мысль. Холодная, острая и идеально симметричная его поступку.
Он был прав. Отдыхать нужно уметь правильно. И думать о себе — тоже.
Максим тем временем переключился на своё главное сокровище. Он расстелил на полу старую газету и с искренним благоговением выложил на неё содержимое своего нового рыболовного рюкзака. Новые блесны переливались перламутром под светом люстры. Он скрупулёзно проверял катушку спиннинга, и её тихое, хищное жужжание было единственным звуком в комнате. Он протирал бархатной тряпочкой каждый крючок, раскладывал по коробочкам поплавки. Он был полностью поглощён этим ритуалом, этим предвкушением своего единоличного счастья. Он был в своём мире, и в этом мире ей, как оказалось, места не было.
Она наблюдала за ним, и в её взгляде больше не было боли. Было лишь холодное любопытство исследователя, изучающего повадки простого, предсказуемого существа. Он был так уверен в своей правоте, в своём праве решать за двоих. Он был так уверен в её полном бессилии. Эта мысль не причиняла ей страданий. Наоборот, она давала ей невероятную силу.
Тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, она поднялась и прошла в спальню. Её движения были плавными и точными. Она достала из шкафа папку с документами. Нашла свой паспорт, проверила срок его действия. Нашла их свидетельство о браке, с горькой усмешкой взглянув на него. Затем достала ноутбук. Села на кровать и открыла сайт своего банка. Ввела логин и пароль. На экране высветилось состояние их опустошённого счёта: сто пятьдесят гривен. Ниже горела яркая кнопка: «Получить кредит наличными. Одобрение за 5 минут».
Она посмотрела на банковскую выписку, которую Максим оставил на кухне. Запомнила точную сумму, потраченную на его мечту. До последней копейки. Затем вернулась к ноутбуку и вбила это же число в кредитный калькулятор. Ежемесячный платёж, который показала система, был весьма существенным. Он очень больно ударил бы по их бюджету. По их общему бюджету.
У неё не дрогнул ни один мускул на лице.
Она захлопнула ноутбук, переоделась. Надела джинсы, удобные кеды. Взяла маленькую сумочку, положив туда только паспорт, телефон и кошелёк. Когда она вышла в коридор, Максим оторвался от своих снастей.
— Ты куда собралась? — спросил он лениво, не отрывая взгляда от новой лески.
— Пройдусь немного. Голова что-то разболелась.
Он хмыкнул, не скрывая своего превосходства.
— Ну и отлично, проветрись. Остынь немного. К моему возвращению как раз в себя придёшь, — его голос сочился снисхождением. Он был уверен, что она идёт «страдать» в ближайший сквер.
— Обязательно, — ровным, лишённым эмоций голосом ответила Марина.
Она обулась, взяла ключи. Дверной замок щёлкнул тихо и буднично. Максим даже не обернулся. Он как раз прилаживал новую блесну, и её серебристый бок хищно блеснул в свете лампы. Он не знал, что на крючок только что попался он сам.
— Ну что, нагулялась? Голова прошла?
Максим встретил её в коридоре. Он уже успел переодеться в домашние треники и старую футболку, от него ощутимо пахло жареной картошкой. Настроение у него было благодушное, как у сытого кота. Он был уверен, что её «прогулка» была актом капитуляции, временем, чтобы смириться с неизбежным и вернуться покорной женой, готовой паковать тёплые вещи для поездки на Шацкие озёра.
Марина молча сняла кеды. Она не посмотрела на него. Её лицо было непроницаемым, как идеально отточенная маска. Она прошла мимо него на кухню, и это движение, полное холодного безразличия, заставило его насторожиться. Он последовал за ней, его снисходительная улыбка начала медленно таять.
Она положила свою сумочку на стол. Медленно, одним выверенным движением, расстегнула её. Достала сложенные вчетверо бумаги и аккуратно развернула их. Затем положила их прямо перед ним. Сверху лежал лист с яркой, глянцевой фотографией Собора Святого Марка, залитого закатным солнцем. Бронь отеля в Венеции. На одного. Под ним — билет на самолёт. Вылет завтра утром. А самым последним, самым главным документом, был договор потребительского кредита из банка. С печатью и её свежей подписью. Сумма кредита, прописанная в договоре жирным шрифтом, была до боли знакома.
Максим тупо уставился на бумаги. Его мозг, настроенный на победоносный лад, отказывался обрабатывать поступающую информацию.
— Что это за макулатура? — наконец выдавил он. — Распечатала картинки из интернета? Решила меня так припугнуть?
— Это не картинки, — её голос был ровным, без единой эмоции. Как у диктора, зачитывающего сводку погоды. — Это моя поездка. Завтра я улетаю в Венецию.
Он издал короткий, лающий смешок.
— Улетаешь? А на что, позволь спросить? На свои сто пятьдесят гривен с карточки? Марина, заканчивай этот цирк.
— На деньги банка, — она легонько постучала ногтем по кредитному договору. — Я взяла ровно столько, сколько ты потратил на Шацкие. До копейки.
До него начало доходить. Медленно, со скрежетом, как до ржавого механизма. Его лицо перестало быть благодушным. Оно стало сначала удивлённым, потом недоверчивым, а затем начало багроветь.
— Ты… Ты взяла кредит? Без моего ведома? Ты вообще в своём уме?!
— А ты был в своём уме, когда обчищал наш общий счёт без моего ведома? — она впервые посмотрела ему прямо в глаза. И в её взгляде он не увидел ни обиды, ни злости. Только холодный, как сталь, расчёт.
— Да это же совершенно другое! Я организовал нам отдых! Нам! А ты что устроила?! Взяла деньги и решила свалить одна?! А кто это выплачивать будет, Виктор?!
Его голос сорвался на крик. Он ткнул пальцем в договор, будто хотел проткнуть его насквозь.
— Мы будем выплачивать. Вместе. Мы же семья. Кредит взят в браке, а значит, это наш общий долг. Точно так же, как и счёт у нас был общий. Ты установил правила игры, Максим. Я просто начала по ним играть.
Вот оно. Эта фраза стала спусковым крючком. Осознание того, что его хитроумный план обернулся против него, что его «победа» только что повесила на их общую шею долговую петлю, взорвало его изнутри.
— Ты… Ты просто сумасшедшая! Рехнулась! Какую-то дичь творишь! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!
Он орал, размахивая руками, его лицо исказилось от неконтролируемой ярости. А она стояла и смотрела на него. И в этот момент плотина прорвалась.
— Ты же забрал все наши сбережения, чтобы потратить их на свою тупую рыбалку! А теперь моя очередь думать только о себе! И я поеду в эту поездку, что бы ты тут ни кричал сейчас!
Её голос не дрогнул. Он прозвучал как выстрел в оглушительной тишине, которая на самом деле была его криком. Она не пыталась его перекричать. Она просто констатировала факт. Неоспоримый и окончательный.
И после этой фразы она развернулась и пошла в спальню. Он продолжал что-то кричать ей в спину, какие-то бессвязные угрозы и оскорбления, но она их уже не слышала. Она подошла к шкафу, встала на цыпочки и с трудом стащила с антресолей большой чемодан на колёсиках. Он с глухим стуком упал на пол. Она положила его на кровать, и сухие щелчки замков прозвучали в комнате громче, чем его бессильная ярость. Она открыла шкаф и начала методично, одну за другой, доставать свои летние вещи. Лёгкие платья, блузки, сандалии. Её движения были спокойными и точными. Она больше не была участницей скандала. Она была туристом, собирающимся в путешествие мечты. А он мог кричать сколько угодно. Его голос был теперь просто фоновым шумом, который не имел к ней никакого отношения.
Утро не принесло облегчения. Оно пришло в квартиру не свежим рассветом, а серым, безрадостным светом, который просачивался сквозь стёкла и делал пыль на мебели ещё заметнее. Ночь не была временем перемирия. Это было время холодной войны. Они спали в одной кровати, но между ними лежала ледяная пропасть, шире любого океана. Каждый лежал на своём краю, не соприкасаясь, и слушал дыхание другого, как слушают тиканье часового механизма на бомбе.
Максим не спал. Он просто лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и его ярость за ночь перегорела, оставив после себя лишь твёрдый, тяжёлый шлак ненависти. Он больше не хотел кричать. Он хотел уничтожать.
Марина встала первой, как только в комнате стало достаточно светло, чтобы различить контуры предметов. Её движения были тихими и собранными. Никакой суеты. Она приняла душ, оделась в дорожную одежду — удобные брюки и простую футболку. Он следил за каждым её шагом из-под прикрытых век, не двигаясь. Он видел, как она проверяет документы, складывает в сумочку паспорт и распечатку билета. Как она защёлкивает последние замки на чемодане.
На кухне она молча сварила себе кофе. Себе одной. Поставила на стол одну чашку. Максим поднялся и вошёл следом за ней. Он опёрся плечом о дверной косяк, скрестив руки на груди. Его лицо было каменным.
— Решила всё-таки? — его голос был хриплым и низким, в нём не было вопроса, только констатация.
— Я всё решила ещё вчера, — ответила она, не оборачиваясь. Она сделала глоток кофе, обжигаясь.
— И ты думаешь, это сойдёт тебе с рук? Думаешь, вернёшься через месяц, и всё будет как раньше?
Она медленно повернулась к нему. В её глазах не было ни страха, ни вины. Только усталость и холодная решимость.
— Я не думаю, что вернусь. А если и вернусь, то точно не к тебе.
Это было сказано просто, без надрыва. Как будто она сообщила, что на улице идёт дождь. И эта простота ударила его сильнее, чем любой крик. Он смотрел на неё, на женщину, с которой прожил восемь лет, и понимал, что видит её в последний раз. Не физически, нет. Он видел, как та Марина, которую он знал — или думал, что знал, — умирает прямо у него на глазах.
Её телефон издал короткий сигнал. Сообщение от службы такси. Машина будет через пять минут.
Она допила кофе, сполоснула чашку и поставила её в сушилку. Всё. Больше её ничего не держало в этом доме. Она прошла в коридор, Максим двинулся за ней, перегораживая выход.
— Ты никуда не поедешь, — прошипел он.
— Уйди с дороги, Максим.
— Я сказал, ты никуда не поедешь! Ты останешься здесь и будешь вместе со мной разгребать ту кашу, что заварила!
Он сделал шаг к ней, но она не отступила. Она просто посмотрела на него снизу вверх, и во взгляде её была такая ледяная пустота, что он остановился.
— Последний раз прошу, уйди. Не устраивай цирк.
Её спокойствие выводило его из себя. Он схватил её чемодан, намереваясь отшвырнуть его в сторону. Но она даже не попыталась его отнять. Она просто стояла и ждала. И он понял. Понял, что может разбить этот чемодан, может сжечь её вещи, может запереть дверь, но это ничего не изменит. Она уже ушла. Её здесь больше не было.
Он разжал пальцы. Чемодан тяжело стукнулся об пол.
Марина обошла его, взяла чемодан за ручку и открыла входную дверь. Она не обернулась. Не сказала «прощай». Она просто вышла и потянула дверь за собой. Металлический язычок замка тихо щёлкнул, отрезая её от прошлого.
Максим остался один посреди коридора. Тишина в квартире стала абсолютной, физически ощутимой. Он постоял так с минуту, потом прошёл в комнату, сел за компьютер. Его движения были механическими, как у робота. Он открыл тот же сайт, где вчера с таким упоением рассматривал Шацкие пейзажи. Нашёл свою бронь. Кнопка «Отменить бронирование» горела красным, как сигнал тревоги. Он без колебаний нажал на неё. Система предупредила о штрафах за отмену. Он согласился. Деньги, за вычетом неустойки, должны были вернуться на счёт в течение нескольких дней. Этих денег как раз хватит на первые три-четыре платежа по её кредиту. По их кредиту.
Он закрыл вкладку. Руки сами открыли поисковик. Курсор мигал в пустой строке, ожидая запроса. Он посмотрел в окно, на серое небо, за которым сейчас скрывался самолёт, уносящий его жену в Венецию. Потом его пальцы легли на клавиатуру и набрали два слова. Два простых, деловых слова, в которых не было ни любви, ни ненависти. Только холодный, окончательный расчёт.
«Подать на развод»…
