Николай Иванович давно заметил: покойники не задают вопросов. Не спрашивают, как он справляется после похорон сына и невестки. Не интересуются, каково это — в шестьдесят три снова стать родителем для восьмилетнего мальчика. Морг стал его убежищем от чужих взглядов — любопытных, сочувствующих, оценивающих.
— Совсем с ума сошел, Николай! — кричала Валентина Сергеевна, перегнувшись через перила лестничной клетки. — Какой морг? У тебя же Лёшка на руках!
Он молча застегивал куртку. Что ответить соседке, которая за два года после трагедии извела его своей навязчивой заботой? Которая таскала к нему в квартиру то овдовевшую подругу, то разведенную племянницу, то одинокую коллегу из бухгалтерии.
— Валя, не начинай, — он тяжело вздохнул, нащупывая ключи. — Морг — это работа. И деньги платят нормально.
— А мальчик? Ребенку отец нужен, а не…
— Я ему дед, а не отец, — отрезал Николай Иванович. Эта фраза каждый раз царапала горло. — Лёша после школы с Анной Григорьевной будет, она его к нам домой приведет. Все продумано.
В заплеванном лифте он привалился к стенке и закрыл глаза. Продумано. Как будто можно продумать жизнь, в которой твой единственный сын разбивается с женой на трассе. В которой твоя супруга умирает от рака за год до этого. В которой тебе приходится объяснять внуку, почему его родители больше не придут.
Морг районной больницы № 7 считался местом тихим. Санитар Николай быстро освоился, работал молча и аккуратно. Заведующий, пожилой патологоанатом Семён Аркадьевич, ценил немногословных сотрудников.
— Знаешь, Коля, — говорил он, снимая перчатки после вскрытия, — большинство здесь не выдерживают. Убегают через неделю. А ты держишься третий месяц. Значит, своё горе уже переварил.
— Не переварил. Просто оно теперь часть меня, — Николай протирал металлический стол. — Мертвые мне не мешают. Это живые все время чего-то хотят.
Он не стал рассказывать о Валентине, которая теперь подкарауливала его возле подъезда с новыми претендентками на роль «мамы для Лёши и жены для вдовца». Не упомянул про участкового педиатра, которая настойчиво советовала показать внука психологу. Николай чувствовал себя крепостью, которую пытаются взять измором.
— Дед, а правда, что ты работаешь с мертвецами? — спросил однажды Лёша, ковыряя вилкой остывшую картошку.
— Правда, — Николай замер. — Кто сказал?
— Мишка из 3-Б. Сказал, его мама говорит, что ты псих, раз туда пошел, — голос мальчика звучал безразлично. — А моя мама где? Её тоже там держат?
Николай похолодел. За два года Лёша ни разу не спрашивал о родителях после похорон. Иногда замирал, глядя на фотографии, но молчал.
— Нет, Лёш. Твои мама и папа на кладбище. Мы были там, помнишь? — он сел рядом, осторожно погладил светлые вихры.
— Помню. Но мне снится, что они в подвале. Там темно и холодно, как в морге. И они не могут выйти.
Той ночью Николай Иванович долго курил на балконе, вспоминая, как раньше жена ругала его за эту привычку. Лёша, который больше не плакал даже после кошмаров, пугал его больше, чем покойники на работе.
Собака появилась в конце ноября — тощая, с умными глазами и клоком шерсти, выдранным на боку. Она сидела у служебного входа, когда Николай выходил со смены.
— Пошла отсюда, — махнул он рукой. — Нечего тут.
Но собака не двинулась с места, только наклонила голову, словно оценивая его. На следующий день она была там же, и через день тоже. На четвертый день, когда ртутный столбик термометра опустился до минус пятнадцати, а с неба сыпалась колючая крупа, Николай сдался.
— Иди сюда, — буркнул он, вытаскивая из кармана бутерброд. — Только гадить у меня дома не вздумай.
Лёша впервые за долгое время оживился, увидев собаку. Он не бросился обнимать её, как сделал бы раньше, но сел рядом на корточки и долго смотрел в глаза.
— Как её зовут?
— Откуда я знаю? — Николай раздражённо гремел посудой. — Подобрал у морга. Или хочешь, чтобы я её обратно отнёс?
Он пожалел о своих словах, когда внук поднял на него глаза — в них промелькнул настоящий страх.
— Нет! Нельзя обратно! — мальчик встал между собакой и дедом. — Она умрёт там!
— Хорошо-хорошо, — Николай растерялся. — Пусть живёт. Как назовём?
— Найда, — неожиданно сказал Лёша. — Потому что ты её нашёл, как меня.
Этой ночью мальчик впервые за много месяцев не проснулся с криком.
Собака оказалась на удивление воспитанной. Аккуратно ела из миски, терпеливо ждала прогулки и не лаяла без причины. Через пару дней, купая её, Николай обнаружил на потертом ошейнике медальон с гравировкой: «Найда. Хозяйка — Марина» и выцветшими цифрами телефона.
Номер не отвечал. После недолгих колебаний Николай обратился к медсестре Кате из приёмного отделения.
— Можешь пробить человека по базе? Марина, фамилии не знаю. Должна быть где-то в районе, собака от больницы недалеко бегала.
Катя сочувственно посмотрела на него:
— Коль, если она твоя знакомая, так и скажи. Не обязательно собак приплетать.
— Не знакомая она мне, — огрызнулся Николай. — Просто хозяйка собаки, которую я подобрал.
База выдала три Марины, поступившие за последний месяц. Одна уже выписалась, вторая лежала в гинекологии, а третья…
— Марина Валерьевна Соколова, сорок два года. Пневмония, осложнённая сепсисом. Реанимация, третья неделя, — прочитала Катя и поджала губы. — Состояние тяжёлое, прогноз неблагоприятный. Контактное лицо не указано… Одинокая, видимо.
Николай кивнул, чувствуя смутную тревогу. Он знал, что реанимация этой больницы была местом, откуда чаще приезжали к нему в морг, чем выписывались домой.
— Вы к Соколовой? — немолодая медсестра реанимации смерила его подозрительным взглядом. — Родственник?
— Нет, я… — Николай замялся, — я её собаку нашёл.
В глазах медсестры промелькнуло что-то похожее на уважение.
— Ясно. Если доживёт до утра — чудо будет. Дышит на аппарате вторую неделю, почки отказывают. Можете пять минут побыть, только не трогайте ничего.
Женщина на кровати казалась восковой фигурой, обвитой трубками и проводами. Бледное заострившееся лицо, запавшие глаза, седая прядь в каштановых волосах. Николай неловко переминался с ноги на ногу, не зная, зачем вообще пришёл.
— У вас собака жива, — наконец выдавил он. — Найда. Я забрал её домой, кормлю. Не волнуйтесь.
Ему показалось, или ресницы женщины дрогнули?
Через три дня, заступив на смену, Николай обнаружил в ординаторской взбудораженного Семёна Аркадьевича.
— Представляешь, Коля, — патологоанатом возбуждённо размахивал руками, — тут такое дело! Пациентка из реанимации, которую уже списали, вдруг пошла на поправку. Прикинь, Серафимыч из терапии мне уже историю болезни принёс, доску для вскрытия готовил, а она — раз! — и задышала сама. Кома закончилась. Главврач всю ночь с бригадой дежурил. Такие случаи — один на миллион.
— Как фамилия? — севшим голосом спросил Николай.
— Соколова. А что?
Марина Валерьевна выкарабкалась. Через две недели её перевели из реанимации в обычную палату. Ещё через неделю она могла уже сидеть и разговаривать, хотя голос её напоминал шелест бумаги.
Николай ходил к ней каждый день перед сменой — сначала молча сидел рядом, потом начал рассказывать о Найде и Лёше. Однажды принёс фотографии, которые мальчик сделал на старенький телефон.
— Спасибо вам, — Марина впервые взяла его за руку своими холодными пальцами. — Вы не представляете, что для меня значит эта собака. Мы с ней вместе… столько пережили.
Она замолчала, и Николай не стал расспрашивать. Он уже знал из истории болезни, что у неё нет страховки, что в квартире прорвало трубы, и что после выписки ей некуда идти. Знал, но не понимал, зачем ему эта информация, почему она не выходит из головы.
— Слушай, Коль, — Семён Аркадьевич словно прочитал его мысли, — ты же один живёшь с внуком? Возьми её к себе на время, а? Ей реабилитация нужна, а у нас в больнице держать нельзя, место нужно. Жалко бабу, она классный логопед, между прочим. С дефективными детьми работала.
— У меня двушка, — начал оправдываться Николай, но заведующий перебил:
— У тебя диван в гостиной есть? Вот и нормально. Сам посуди — уже собаку её взял, скоро придётся и хозяйку оформлять, — он хохотнул. — Не бойся, она мухи не обидит. Тихая. И собаке твоей… то есть, её собаке с ней лучше будет.
— Я подумаю, — буркнул Николай, чувствуя, как краснеет.
Он думал три дня. Лёша, узнав про хозяйку Найды, заявил:
— Пусть живёт у нас. Найда будет рада.
— Тебе-то какая разница? — проворчал Николай.
— Её тоже нашли, как меня и Найду, — мальчик посмотрел на него странным, недетским взглядом. — Ты же всех спасаешь.
В этот момент Николай почувствовал, как что-то внутри него надламывается, словно сухой сук.
— Я не могу вас стеснять, — Марина сидела на краю больничной койки, с трудом удерживая в руках небольшую сумку. — Это слишком… вы же совсем не знаете меня.
— Это временно, — сказал Николай, избегая её взгляда. — Пока не встанете на ноги. Там видно будет.
Он не стал говорить, что снова начал курить после их знакомства — впервые за восемь лет. Не рассказал, что вчера нашёл заначку сына и напился, глядя на фотографии. Что на работе все уже шептались о «санитаре, который подобрал собаку, а теперь и бабу бездомную тащит».
Найда встретила хозяйку так, словно прошла не пара месяцев, а несколько часов разлуки — вежливо обнюхала, лизнула руку и легла у ног. Лёша, который уже начал понемногу разговаривать с Мариной в больнице, теперь держался настороженно, исподлобья наблюдая за женщиной.
— Ты не рада меня видеть, да? — неожиданно спросил он вечером, когда Николай вышел на балкон курить.
— Я очень рада, — Марина осторожно поправила плед на коленях. — Просто мне неловко вот так вторгаться в вашу жизнь.
— Я тоже вторгся, — мальчик смотрел в пол. — Когда мама с папой разбились. Дед не хотел меня забирать.
— Что ты такое говоришь?! — Николай, услышавший последнюю фразу, застыл в дверях. — Лёша, как ты можешь?!
— Бабушка из соседнего подъезда сказала, что ты не хотел брать меня, потому что старый и больной, — Лёша поднял глаза. — Что лучше бы меня в детдом отдали, чем с тобой оставлять.
— Это Валька сказала?! — Николай почувствовал, как внутри всё закипает. — Врёт она всё! Я сразу тебя забрал! Даже мысли такой не было…
Он осёкся, увидев лицо Марины. Женщина смотрела на них с такой болью, что ему стало стыдно. Они стояли посреди комнаты — старик, ребёнок и больная женщина — три человека, которых соединила только общая беда.
— Лёш, — наконец сказал Николай, опускаясь перед мальчиком на корточки, — я очень хотел тебя забрать. Но боялся, что не справлюсь. Что будет только хуже.
— А сейчас не боишься? — тихо спросил внук.
— Боюсь. Каждый день боюсь. Что ты вырастешь и возненавидишь меня за то, что я не смог заменить тебе отца.
Лёша вдруг обнял его — крепко, отчаянно, как в тот день, когда они стояли у двух гробов.
— Я не хочу, чтобы ты был папой. Я хочу, чтобы ты был дедом. И чтобы не умирал, пока я маленький, — он всхлипнул. — Обещаешь?
— Обещаю, — прошептал Николай, чувствуя, как горят глаза. — Обещаю, малыш.
Валентина Сергеевна появилась через неделю после того, как Марина переехала к ним — нарядная, с пирогом и плохо скрываемым любопытством.
— Ой, а вы кто? — она замерла на пороге, увидев Марину. — Родственница?
— Знакомая, — отрезал Николай, забирая пирог. — Спасибо, Валя, занят я сейчас.
— Да я на минуточку, — соседка ловко протиснулась в прихожую. — Поговорить хотела. Слухи ходят всякие, вот я и решила…
Мир не без добрых людей — Валентина Сергеевна за час успела выяснить всю подноготную Марины. Что была замужем за военным, который погиб в Сирии три года назад. Что работала логопедом в детском центре, пока его не закрыли. Что жила одна с собакой, а потом заболела так, что не успела даже вызвать скорую — соседи выломали дверь, когда услышали лай.
— Надо же, какая судьба! — всплеснула руками Валентина. — И что теперь делать будете?
— Поправляться, — устало ответила Марина. — А там видно будет.
Когда соседка наконец ушла, Николай вздохнул с облегчением:
— Извини. Она хорошая, но утомительная.
— Она тебя сватает, да? — неожиданно улыбнулась Марина.
— Уже полтора года, — он фыркнул. — Всё время новых кандидаток приводит. А сейчас перестанет.
— Почему?
— Решит, что ты уже… — он запнулся, покраснев. — Ну, что мы уже…
— Забавно, — Марина сидела, обхватив чашку с чаем худыми пальцами. — Ни ты, ни я не выбирали этой ситуации. Ты просто спас мою собаку. А теперь мы живём в одной квартире, и все думают, что мы пара.
— Людям так проще, — Николай пожал плечами. — Они любят раскладывать всё по полочкам.
В этот момент в гостиную вошёл Лёша с рисунком — неуклюжим изображением дома, собаки и трёх фигурок.
— Это мы, — пояснил он. — Только в доме. Настоящем.
— У нас квартира, а не дом, — машинально поправил Николай.
— Но когда-нибудь будет дом, — мальчик пожал плечами. — Марина говорит, что визуализация помогает достигать целей.
— Это правда, — она улыбнулась. — Хотя, знаешь, я уже не уверена. Я тоже многое визуализировала. Мечтала о муже, детях, собаке, доме. А получила только собаку.
Они помолчали. На улице начинался дождь, первый весенний ливень, смывающий остатки снега.
— Иногда мне кажется, — тихо сказала Марина, — что моя жизнь была генеральной репетицией. А настоящая так и не началась. И уже не начнётся.
Николай хотел возразить, сказать что-то утешительное, но не смог. Собственная жизнь казалась ему опустевшей сценой, где погас свет, а занавес так и не опустили.
К маю Марина окрепла. Она могла уже подниматься по лестнице без одышки, готовила обеды и помогала Лёше с уроками. Иногда Николай, возвращаясь с работы, заставал их за странными занятиями — они корчили рожи перед зеркалом, высовывали языки или дули на пёрышки. Логопедические упражнения, объяснила Марина. У мальчика проблемы с речью после психологической травмы.
Все понимали, что так не может продолжаться вечно. Что рано или поздно им придётся разъехаться. Марина уже списалась с подругой в другом городе, которая обещала помочь с жильём и работой. Николай делал вид, что не замечает сборов.
Накануне предполагаемого отъезда на пороге снова нарисовалась Валентина Сергеевна.
— Коля, там на тебя заявление накатали, — она часто дышала, словно поднялась бегом. — Участковому. Что ты к ребёнку чужую женщину подселил непонятную, что тут у вас бордель и совращение малолетних. И что надо проверить, в порядке ли опекунство.
— Кто накатал? — тихо спросил Николай, чувствуя, как холодеет внутри.
— Кто-кто… — соседка отвела глаза. — Анна Григорьевна, кто ж ещё! Она, как узнала, что ты Лёшу теперь домой сам забираешь, а не к ней водишь, так сразу в бутылку. Сказала, раз у тебя теперь «дамочка молодая» есть, то и деньги ей не нужны. А я ей говорю — какая молодая, ей под пятьдесят! Хотя ты, конечно, прости, Мариночка…
— Мне сорок два, — механически поправила Марина, глядя на побледневшего Николая. — А в чём суть обвинений?
— Будто бы вы живёте без регистрации, — Валентина понизила голос. — И мальчик неухоженный, одичавший. Знаешь, что? Поженитесь вы, и все дела! А то опеку отберут, и пойдёт парень по детдомам…
Когда Валентина ушла, в квартире повисла тишина. Николай сидел, сжав кулаки, и смотрел в одну точку.
— Я уеду завтра, — наконец сказала Марина. — Так будет лучше для всех.
— Ты не можешь уехать, — глухо отозвался он. — У тебя нет денег. У тебя проблемы со здоровьем. И ещё… — он помедлил. — Тебя тут ждут.
— Кто? — она печально улыбнулась. — Найда прекрасно прижилась у вас. Ей будет лучше остаться. А если эта женщина решила тебя выжить…
— Стоп, — Николай поднял руку. — Никто меня не выживет. И тебя тоже. Я завтра подам заявление в ЗАГС.
— Что?!
— Фиктивный брак, — он наконец поднял на неё глаза. — Тебе нужна крыша над головой и прописка. Мне нужна гарантия, что Лёшу не заберут. Всё просто.
— Ничего не просто, — покачала головой Марина. — Николай, ты представляешь, что предлагаешь? Жить с чужим человеком до конца дней?
— А сейчас мы чужие? — он внезапно повысил голос. — Мы четыре месяца живём в одной квартире. Ты знаешь, как я храплю. Я знаю, что ты пьёшь таблетки от давления, хотя скрываешь. Лёша… он в первый раз со смерти родителей нарисовал что-то, кроме автокатастрофы. Я так долго убеждал себя, что нам никто не нужен. Что мы справимся сами. А теперь я не знаю, как мы будем без тебя.
Марина молчала, глядя в окно. За стеклом лил дождь — тот самый, который Николай когда-то назвал «последним весенним», а весна всё никак не хотела заканчиваться.
— Это не любовь, Коля, — наконец сказала она. — Это страх одиночества. Усталость. Желание защитить мальчика.
— Это не любовь, — согласился он. — Но, может быть, что-то не хуже?
ЗАГС назначил дату регистрации на август. Валентина Сергеевна, узнав эту новость, разрыдалась от счастья.
— Я же говорила, — всхлипывала она, — что нужно было бабу в дом. А ты всё отнекивался!
В июле Лёша сломал руку, упав с качелей. Пока Николай был на смене, Марина повезла его в травмпункт, где знакомый врач удивлённо спросил:
— Вы мама?
— Я… — она помедлила. — Я просто Марина.
Вечером, когда Лёша уснул, утомлённый лекарствами и новым гипсом, Николай налил себе водки.
— Знаешь, я тут подумал, — сказал он, не глядя на Марину. — Брак — это серьёзное дело. Даже фиктивный. Не хочу тебя неволить. Может, попробуем по-другому решить?
— Как?
— Я усыновлю Лёшу официально. Тогда вопросов будет меньше. А ты… — он запнулся. — Ты будешь свободна.
— Я уже свободна, Коля, — тихо ответила она. — И ты тоже. Свободные и одинокие люди, которым страшно. Мне кажется, нам нужно признаться себе, что мы просто используем друг друга.
— А если я не хочу больше быть свободным? — он наконец поднял глаза. — Если хочу, чтобы кто-то ждал с работы? Чтобы Лёша мог сказать кому-то «мама», даже если это неправда?
— Не заставляй его, — покачала головой Марина. — Я не заменю ему мать. Никто не заменит.
Они сидели на кухне — два потерявшихся человека, которых случайно свела судьба. Лёша спал в соседней комнате, а рядом с ним, свернувшись калачиком, дремала Найда — собака, которая изменила их жизни.
— Я не буду белым платьем и фатой, — вдруг сказала Марина. — Мне уже за сорок, это смешно.
— А я не буду в костюме, — он невольно улыбнулся. — Мне уже за шестьдесят, это неудобно.
— И никаких гостей, кроме Валентины. Она нас свела, в конце концов.
— Это не морг нас свёл? — усмехнулся Николай.
— Нет, — серьёзно ответила Марина. — Это наше одиночество.
За окном снова шёл дождь, но теперь это был уже летний ливень — тёплый, щедрый, омывающий пыльный город и делающий всё вокруг немного чище.
— Знаешь, — тихо сказал Николай, — я все эти годы после смерти жены чувствовал себя живым трупом. Работал, ел, спал. А когда случилась авария… когда погиб сын… мне казалось, что меня уже нет. Что я просто хожу по инерции, как механизм с заведённой пружиной. И я сам выбрал морг, потому что там всё честно — мёртвые не притворяются живыми.
— А теперь? — спросила Марина.
— Теперь я не знаю, — он развёл руками. — То ли я оживаю, то ли окончательно сошёл с ума. Но мне больше не хочется в морг. Ни работать, ни лежать.
Она вдруг встала, подошла и обняла его — впервые за все эти месяцы. Просто положила руки на плечи и прижалась щекой к его лбу. И Николай почувствовал, как что-то внутри медленно оттаивает, превращаясь из льда в воду — мутную, тяжёлую, но живую.
— Нам всем придётся очень много работать, — сказала Марина, — чтобы научиться снова быть семьёй. Даже если мы никогда раньше ею не были.
Николай молча кивнул. Он знал, что завтра снова проснётся в пять утра, пойдёт на работу в морг, будет готовить тела к вскрытию и слушать шутки Семёна Аркадьевича. Что Лёша всё ещё будет просыпаться по ночам с криками. Что у Марины случится ещё не один приступ удушья и паники. Что им предстоит долгий, трудный путь.
Но сейчас, глядя в окно на летний дождь, он понимал, что готов пройти этот путь до конца — без гарантий, без обещаний, без быстрых и простых решений. Просто потому, что даже такая жизнь — неуклюжая, собранная из осколков — лучше, чем аккуратное, стерильное, безопасное одиночество.
