— И что, мы теперь будем есть вот это месиво?
Голос Игоря, монотонный и пренебрежительный, нарушил уютное шипение лука на сковороде. Вероника не обернулась. Она продолжала размешивать зажарку деревянной лопаткой, словно её не касался этот вопрос. Но её плечи едва заметно сжались. На столе, рядом с пачкой дорогого итальянского ризотто, стояла простая стеклянная банка с абрикосовым вареньем. Крышку прикрывала клетчатая салфетка, перевязанная бечёвкой, а на боку банки неровным материнским почерком было выведено: «Доченьке. Август».
Игорь сидел за столом, отложив планшет. Он лениво постучал по банке аккуратно подстриженным пальцем. Маникюр, который он обновлял каждую вторую субботу, резко контрастировал с грубоватым стеклом и домашней этикеткой.
— Вероник, я абсолютно серьёзен. Посмотри на это. Там же сахара больше, чем самой ягоды. Это не варенье, это какой-то сахарный сироп. Мама твоя вообще в курсе, что существуют пектин и современные рецепты? Или у вас там в провинции до сих пор варят по заветам прабабушек?
— Игорь, это мамино варенье, — тихо ответила она, не поворачивая головы. — Она вкладывала душу. Прислала нам.
— Вот именно, что вкладывала душу, — он хмыкнул. — У них там любое «старание» превращается в подвиг. Морковь выкопали — подвиг. Лавочку отремонтировали — трудовая доблесть. Банку варенья закатали — пора давать орден. Я просто констатирую факт: это продукт, который не соответствует никаким стандартам. Ни вкусовым, ни эстетическим. Поставь его рядом с джемом из Goodwine. Стыдно же.
Вероника выключила конфорку. Она медленно повернулась и оперлась бедром о столешницу. Её взгляд был усталым. Она слышала это уже сотни раз в самых разных вариациях. Про отцовские резиновые сапоги, которые тот не снял в прихожей. Про материнские помидоры, которые были «слишком мягкими». Про их говор, привычки, про весь их простой и понятный мир, который её муж, столичный эстет во втором поколении, воспринимал как личное оскорбление своему избалованному вкусу.
— Моим родителям было бы приятно, если бы ты просто выразил благодарность, — произнесла она, тщательно подбирая слова. — Им не нужна твоя экспертная оценка.
— А мне было бы приятно, если бы мой тесть, набирая мой номер, не начинал разговор с обсуждения цен на удобрения, — парировал Игорь, откидываясь на спинку стула. — Мы живём в двадцать первом веке. У нас ипотека в элитном комплексе, две машины, мы ужинаем в дорогих заведениях. А они звонят, чтобы рассказать, как у них курица снесла два яйца. Вероник, пойми, это не снобизм. Это просто разные вселенные. Я не могу и не хочу делать вид, что мне интересны их сельскохозяйственные темы.
В этот самый момент, словно по злому умыслу судьбы, на кухонном столе завибрировал её телефон. На экране высветилось: «Отец». Вероника вздохнула и провела пальцем по экрану.
— Да, отец, привет.
— Привет, доченька! Не отвлекаю? — раздался в трубке бодрый, чуть глуховатый голос Виктора Степановича. — Я тут по делу на секунду. Помнишь, я тебе про крыльцо говорил? Решил всё-таки до морозов утеплить. Вот думаю, какой лучше материал взять…
Игорь, услышав слово «крыльцо», выразил скуку всем своим видом, будто его заставляли слушать доклад о микробиологии. Он демонстративно громко вздохнул. Вероника отвернулась, пытаясь уйти с телефоном в коридор, но он встал и остановил её.
— Передай мне трубку, — коротко бросил он.
— Игорь, не надо, я сама…
— Дай, я сказал. Я решу этот вопрос за десять секунд.
Он не вырвал телефон. Он просто забрал его из её руки — решительно, с полным правом, как вещь, принадлежащую ему. Вероника замерла, глядя, как он подносит трубку к уху.
— Виктор Степанович, добрый вечер, — начал он холодным, официальным голосом, от которого по спине у Вероники пробежал холодок. — Это Игорь. У меня к вам большая просьба. Давайте вы свои частные работы будете решать без нас. Мы в городе живём, нам ваши крыльца и хозяйственные постройки до лампочки. Всего доброго.
Он нажал отбой и с лёгким стуком положил телефон на стол. Потом посмотрел на Веронику с видом человека, который только что проявил решительность и ждёт благодарности.
— Вот и всё. Проблема решена. Не нужно было тянуть кота за хвост.
Вероника молчала. Она смотрела на него, но видела не своего мужа. Она видела постороннего, надменного человека с холодными глазами. И в её собственном взгляде в этот момент что-то безвозвратно распалось. Последняя капля тепла, последнее желание что-то объяснять и оправдывать. Всё исчезло, оставив после себя только твёрдый, холодный кристалл ярости.
Игорь ждал. Он ожидал криков, упрёков, может быть, даже слёз — ожидаемой истерике, которую можно было бы свести на нет встречной агрессией. Но Вероника молчала. Она взяла со стола свой телефон, который он только что бросил, и тщательно стёрла след его пальцев краем домашней футболки. Её движения были неторопливыми, будто она совершала какой-то обряд. И это спокойствие было страшнее любого скандала.
Наконец она подняла на него глаза. Взгляд был прямой, ясный и абсолютно холодный.
— Ты считаешь, что имеешь право оскорблять моих родителей, потому что они живут в провинции? Значит, на юбилей к твоим «интеллигентным» родителям я не пойду!
Слово «интеллигентным» она выделила едва заметной, ядовитой интонацией. Это был не вопрос и не угроза. Это был факт. Новый закон их совместной вселенной, который она только что ратифицировала в одностороннем порядке.
Игорь на мгновение опешил. Он оказался не готов к столь чёткому отпору — спокойному, взвешенному и окончательному. Его мир, в котором он всегда был прав, дал трещину. И он ответил так, как всегда отвечал, когда чувствовал, что теряет контроль, — гневом.
— Что?! Да ты в своём уме? Ты сейчас поставила на один уровень моих родителей и своих? Мой отец — академик, доктор наук. Моя мать — галерист с двумя высшими образованиями. Они уважаемые, интеллигентные люди! А ты из-за какого-то дурацкого крыльца, которое твой отец собрался утеплять, отказываешься ехать на юбилей к матери? Это неуважение! Это плевок в лицо всей моей семье!
Он ходил по кухне, от стены к стене, жестикулируя, его лицо покраснело. Он выплёскивал слова, словно пар из котла, пытаясь ошпарить её, заставить почувствовать себя виноватой, неблагодарной, мелочной.
— Ты должна быть им благодарна! Они приняли тебя, простую девочку из провинции. Они никогда словом тебя не обидели, всегда были с тобой подчёркнуто вежливы. И вот твоя благодарность? Устроить мне бойкот из-за того, что я не хочу выслушивать советы по хозяйству от человека, который дальше своего огорода ничего в жизни не видел?
Вероника продолжала стоять, прислонившись к столешнице. Она не вступала в перепалку, не пыталась защищаться. Она просто смотрела на него, и в её взгляде читалось что-то похожее на холодное, отстранённое наблюдение исследователя, изучающего повадки неприятного, но предсказуемого насекомого. Её молчание подливало масла в огонь. Он не мог пробить эту броню, и это бесило его ещё больше.
Так прошла неделя. Квартира превратилась в зону отчуждения, разделённую невидимыми границами. Они не разговаривали. Спали на разных краях огромной кровати, стараясь случайно не соприкоснуться. Ели в разное время. Он демонстративно заказывал еду из дорогих ресторанов, она готовила себе гречку и куриную грудку. Воздух в их доме стал плотным и тяжёлым, его можно было резать ножом.
В субботу утром Игорь начал собираться. Он достал из шкафа свой лучший костюм тёмно-синего цвета, белоснежную рубашку, дорогие запонки. Он одевался медленно, демонстративно, словно каждый элемент его гардероба был аргументом в их затянувшемся споре. Он был уверен, что она сдастся. Что в последний момент в ней проснётся «женская мудрость» или страх перед окончательным разрывом, и она пойдёт собираться.
Закончив, он прошёл в гостиную. Вероника сидела на диване. На ней были удобные трикотажные штаны и старая, любимая майка. Она читала книгу, поджав под себя ноги. На журнальном столике стояла чашка с остывшим чаем. Она даже не подняла головы, когда он вошёл.
Игорь остановился посреди комнаты. Запах его дорогого парфюма смешался с запахом пыльных книжных страниц. Он ждал. Бой напольных часов отсчитывал секунды его унижения. Наконец он не выдержал.
— Ты не едешь? — его голос был дрожащим от сдерживаемого бешенства.
Вероника медленно опустила книгу, положила в неё закладку. Она подняла на него совершенно спокойный, отстранённый взгляд, будто видела его впервые.
— Нет, — просто ответила она. А потом, после небольшой паузы, добавила с лёгкой, едва уловимой усмешкой: — Я не имею желания присутствовать среди твоих интеллигентных и воспитанных родителей. Боюсь, мои провинциальные замашки их оскорбят. Поезжай один.
Его лицо на мгновение застыло, превратившись в маску полной растерянности. Он ожидал чего угодно — продолжения спора, обвинений, торга, — но не этого простого, односложного отказа, произнесённого с полным безразличием. Её спокойствие было вызовом. Оно обесценивало его дорогой костюм, его статус, сам повод, ради которого он так тщательно готовился. Он был главнокомандующим, отдающим приказ, а она — рядовым, который не просто отказался его выполнять, а сделал вид, что не заметил ни самого командующего, ни его приказа.
— Ты сейчас шутишь, да? — он сделал шаг к ней, его голос стал ниже и глуше. — Вероника, это не обсуждается. Ты моя жена. И ты едешь со мной. Поднимайся.
Она даже не моргнула. Перевернула страницу в книге. Этот жест — спокойный, будничный, абсолютно неприемлемый в этой критической атмосфере — стал последней искрой. Игорь пересёк комнату в два широких шага. Он не замахнулся, не ударил. Он сделал нечто иное, что-то более унизительное. Он наклонился и с силой вырвал её чтиво из её рук, отшвырнув его на ковёр.
А затем сжал её локоть. Его пальцы были как железные тиски. Он дёрнул её на себя, заставляя подняться с дивана.
— Я сказал, ты едешь со мной.
И в этот момент Вероника сделала то, чего он не ожидал. Она не стала вырываться, кричать или сопротивляться. Она просто ослабла. Её тело стало гибким и неподъёмным, как у тряпичной куклы. Она не упиралась, но и не помогала. Он тащил её к выходу, а она просто позволяла ему это делать, её ноги волочились по паркету. Это пассивное сопротивление выводило из себя куда больше, чем открытая борьба. Он не просто вёл жену — он тащил мёртвый груз, живое воплощение её несогласия.
В прихожей он практически бросил её на скамью. Не отпуская её руки, другой он резко открыл дверцу гардероба. Схватил первое, что попалось под руку, — её осеннее пальто. Он не помогал ей одеться, он её упаковывал. Грубо просунул её одну руку в рукав, потом другую. Она не сопротивлялась, позволяя ему манипулировать своим телом. Он наклонился, нашёл её туфли, которые стояли у стены, и почти силой натянул их на её ноги. Затем схватил с полки её сумку, сунул ей в свободную руку и, дёрнув за локоть, поволок к входной двери. Весь процесс занял не больше минуты и походил на лихорадочную подготовку багажа к отправке.
В машине воцарилась тишина. Но это была не та давящая тишина, которая стояла в их квартире всю неделю. Это было нечто новое. Оно было плотным, заряженным, как воздух перед грозой. Игорь вцепился в руль, его пальцы побелели. Он вёл машину резко, срываясь на светофорах, обгоняя других. Он то и дело бросал на Веронику короткие, злые взгляды. Она сидела прямо, глядя перед собой в лобовое стекло. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Ни обиды, ни страха, ни злости. Пустота.
Он не выдержал первым.
— Ты хоть понимаешь, что ты творишь? — выдохнул он, не отрывая взгляда от дороги. — Ты хочешь опозорить меня перед родителями? Перед их гостями? Чего ты добиваешься?
Она не ответила. Даже не повернула головы. Она просто продолжала смотреть на убегающую вдаль дорогу, словно его не было рядом.
— Вероника, я с тобой разговариваю! — он ударил ладонью по рулю. — Когда мы приедем, ты возьмёшь себя в руки. Покажешь вежливость. Будешь улыбаться. Ты меня поняла?
Молчание. Её профиль в свете уличных фонарей был похож на высеченный из камня. Он понял, что проиграл. Он мог привезти её тело, но её воля осталась там, в квартире, на диване с брошенной книгой. Он мог заставить её присутствовать, но не мог заставить её участвовать.
Они свернули на тихую, усаженную вековыми елями улицу элитного посёлка. Показался большой, залитый светом особняк его родителей. Из окон лилась музыка, на подъездной дорожке стояли дорогие машины. Праздник был в самом разгаре. Игорь медленно затормозил у ворот, заглушил двигатель. В наступившей тишине он повернулся к ней, чтобы отдать последнее приказание, последнюю инструкцию.
И тут Вероника впервые за всю дорогу пошевелилась. Она медленно повернула к нему голову. И улыбнулась. Это не была улыбка прощения или примирения. Это была холодная, острая, как тонкая игла, улыбка. В её глазах не было ни капли тепла, только тёмный, хищный блеск предвкушения. Эта улыбка не обещала мира. Она обещала войну. Идеально спланированную и беспощадную.
Её улыбка погасла, как только они вышли из машины. Войдя в дом, Вероника преобразилась. Она словно надела образцовой спутницы. Она легко скинула пальто на руки подскочившему Игорю, с очаровательной улыбкой поприветствовала его родителей, приняла из рук свекрови бокал шампанского. Она двигалась по гостиной плавно и уверенно, её голос звучал мягко и мелодично. Она обменивалась любезностями с гостями, смеялась их шуткам, восхищалась декором.
Игорь, наблюдая за ней, невольно расслабил плечи. Кризис миновал. Он победил. Его жёсткость принесла плоды. Она поняла, кто в доме хозяин, и решила не усугублять. Он даже почувствовал чувство превосходства: вот, посмотрите, какая у меня красивая, воспитанная жена. Она умеет себя вести в приличном обществе. Он подошёл к ней, приобнял за талию. Она не отстранилась, лишь бросила на него короткий, непроницаемый взгляд и тут же снова улыбнулась седому профессору, рассказывавшему ей о последней научной конференции в Вене.
Праздник шёл своим чередом. Гости — сплошь академики, финансисты, творческие личности — вели неспешные беседы о высоком, пили дорогое вино и наслаждались изысканными закусками. В центре всего этого великолепия сияла мать Игоря, Тамара Семёновна, юбилярша. Когда подали горячее, она встала, чтобы произнести речь. Она говорила о нерушимости родовых связей, о важности традиций, о том, как она счастлива видеть за этим столом своих близких, и особенно своего сына с его прекрасной женой Вероникой. Закончив, она смахнула воображаемую слезинку и подняла бокал.
Гости зааплодировали. И в этот момент, когда звук хлопающих ладоней утих, раздался звонкий и отчётливый голос Вероники.
— Простите, можно мне тоже сказать пару слов? Я бы хотела произнести тост за мою дорогую свекровь.
Все взгляды обратились к ней. Игорь напрягся, но её лицо выражало лишь искреннее восхищение. Он ободряюще кивнул ей. Вероника медленно поднялась, держа в руке бокал с вином. Она обвела всех собравшихся тёплым, открытым взглядом.
— Дорогая Тамара Семёновна! — начала она звонко. — Глядя на вашу семью, на ваших друзей, на этот прекрасный дом, я понимаю, как я счастлива. Я ведь выросла в совершенно другом мире. В простом мире, где люди радуются урожаю, а не выходу новой научной изыскания. И я хочу поблагодарить вас. Спасибо, что воспитали такого сына. Игорь так многому меня научил.
Она сделала паузу, её взгляд задержался на лице окаменевшего мужа.
— Например, он научил меня разбираться в людях. Он помог мне понять, что мои родители — простые сельские жители. Именно так он их называет. Сель-ские-жи-те-ли. — Она произнесла это слово по слогам, смакуя каждую букву. В зале стало заметно тише. — Он научил меня, что их деревенские дела не должны беспокоить таких занятых и важных столичных жителей, как мы. Буквально на днях мой отец позвонил посоветоваться, а Игорь… мой чуткий Игорь, взял трубку и очень интеллигентно объяснил тестю, чтобы тот больше не лез со своими хозяйственными постройками в нашу жизнь.
Оглушающая тишина упала на стол. Было слышно, как гудит холодильник на кухне. Лица гостей превратились в неподвижные маски. Родители Игоря сидели с покрасневшими лицами, глядя в свои тарелки.
Вероника же, казалось, ничего не замечала. Она улыбалась своей самой светлой улыбкой.
— И за это, Тамара Семёновна, я вам особенно благодарна. Вы воспитали не высокомерного сноба, а человека с чувственной натурой. Человека, который так уважает старших… особенно если они из провинции. Поэтому я хочу поднять этот бокал. Давайте выпьем за то, чтобы мои простые сельские жители никогда не узнали, какое интеллигентное и воспитанное у них теперь родство! За вас!
Она осушила вино одним глотком. Затем с лёгким стуком поставила бокал на белоснежную скатерть. Спокойно, без единого лишнего движения, взяла со стула свою сумку, окинула застывших гостей последним холодным взглядом и, не взглянув на мужа, пошла к выходу. Её шаги гулко отдавались в оглушительной тишине разрушенного праздника.
На следующий день Игорь подал на развод. Но это уже не имело никакого значения. Война была окончена, и в ней не осталось победителей. Только выжженная земля…
