— Ты совсем охренел, Лёша? — Марина с силой швырнула папку с документами на кухонный стол, — Она что, теперь тут живёт?!
Алексей даже не дернулся. Как всегда — сел, развёл локти, сделал лицо «я вообще не в курсе». Только челюсть чуть дёрнулась. Значит, всё знал. Значит, врал. Значит, думал, что она не заметит.
— Не начинай, Мариш, — лениво, с усталой интонацией, будто она — капризный ребёнок, а не его жена, которой только что подсунули подельницу.
— То есть она прописана в МОЕЙ квартире, а я «не начинай»? Ты хоть представляешь, что это значит юридически?!
Марина говорила тихо, почти шипела. Потому что если сейчас закричит — ударит. А если ударит — всё. Невозврат. Потому что уже не смешно. Потому что это уже не мелкий обман, не забытая годовщина, не затёртая СМС от бывшей.
Это — предательство с печатью.
Алексей медленно встал и зачем-то пошёл к чайнику. Воду наливать. Нервный тик в запястье — кипяток пролился, но он даже не вздрогнул.
— Мамка сказала, что на время. У Юльки снимать не на что. А ты же говорила, что не против, если она перекантуется пару месяцев.
— Перекантуется и прописка — это, Лёша, две разные опции. Я тебе не в спальню прописку выдала. Я вообще ничего не подписывала. Кто это сделал?
Он молчал. Пил чай. Засовывал ложку в рот как автомат — щёлк-щёлк. Куда-то смотрел в окно, где был апрель, грязный снег и какие-то подростки на качелях. Как будто эта сцена — не с ним.
— Подделка документов — это уголовка, — Марина подошла ближе. — Я сейчас не женой тебе говорю, а собственником. И ты лучше молчи. Потому что ты меня держал за дуру. Месяцами. А теперь хочешь чай попить и разойтись по углам? Нет, Лёша. Не выйдет.
Он резко поставил кружку. Резко, но не уверенно. Словно сам себя испугался.
— Это мать всё придумала, Мариш. Я вообще был против, но она… ну ты же её знаешь… У неё там знакомые, она как-то через МФЦ…
— Через тебя она это сделала, — голос Марины сорвался, — Потому что без тебя бы ей никто ничего не оформил. Ты свидетель, ты муж, ты… ты, чёрт тебя побери, СУЧАСТНИК!
В этот момент из спальни вышла Юля. В своих шёлковых шортах, в Марининой футболке — той самой, с Парижем, что Марина покупала на Ходынке перед отпуском. Волосы в пучок, на лице — маска «а что случилось, я вообще только зубы почистить». Как будто это не она влезла в чужую жизнь, не она устроила переворот в чужой квартире.
— Эм… тут паста закончилась, Марин…
— Не Марин. Я тебе не подруга. И не хозяйка. Я — та, чьё терпение ты переоценила. У тебя три дня. Потом — чемоданы, суд и мать твоя с объяснительной в прокуратуре.
Юля замерла. Но в глазах — не испуг. Досада. Как у школьницы, которую застукали с мобильником на контрольной.
— У меня есть регистрация. Я имею право здесь жить.
— Твоё право куплено за мой счёт. А значит — аннулируется.
Марина взяла папку, развернулась и пошла в спальню. Там, на дне ящика, лежала флешка. На ней — все сканы: договор купли, свидетельство о праве, выписка из ЕГРН. Она готовила их на случай перепланировки. Но теперь будет перепрошивка. Всей жизни.
***
— Если ты сейчас не выпишешь её добровольно — я пойду в суд. И знаешь, Лёша, я туда приду не в платье и не с истерикой. Я приду с юристом. И с тобой мы увидимся только в судебном зале.
Марина говорила в трубку спокойно. Холодно. Даже слишком. Потому что слёзы уже закончились. Глупо плакать, когда тебе в лицо плюют дважды, трижды, по нотам.
Она закрыла телефон и пошла к метро. На улице моросило. Капли висели на ресницах, но она не вытирала. Плевать. Главное — доехать до Ирины.
Ира встретила в халате и с трёхлетним Максом на руках. Макс кричал, что он динозавр, а пюре — это грязь, в которую он сейчас плюхнется.
— Ты почему не сказала раньше? — Ира усадила сестру на табуретку. — Что эта сволочь мутит что-то с пропиской?
— Потому что не знала, — выдохнула Марина. — Я вообще не думала, что он ТАКОЕ может.
Ира покачала головой. Слишком резко. Как будто в ней что-то сработало.
— Он всегда был с мамашей на поводке. Но это уже не поводок — это цепь. Значит так. Первое — заявление в полицию. Второе — жалоба в прокуратуру. Третье — если надо, я у своего из суда попрошу шаблон на иск. У тебя документы на квартиру?
— Всё с собой.
Ирина засуетилась. Достала ноутбук, выложила брошюры. Марина смотрела на сестру с благодарностью и ужасом. Потому что это был не просто семейный скандал — это было вторжение. Юридическое. Чужая женщина, чужая мать, чужой муж. И всё это в её спальне.
— А знаешь, кто меня больше всех бесит? — Ира подняла глаза. — Эта их Юля. У неё ни стыда, ни тормозов. Она с таким видом вышла из ванной, когда я к тебе заехала, будто это её полотенце. А ты у неё в гостях.
Марина кивнула. Да. Именно так она и чувствовала.
— И самое главное — она знала, что ты не в курсе. Это видно по глазам. По походке. По манере говорить «ой, а я думала, ты не против». Это уже не глупость, это — наглая стратегия.
Позже Марина стояла в коридоре роддома — она вела занятия по грудному вскармливанию, работала с молодыми мамами. Дети — её дело, её мир. Там, где всё настоящее. А не это гнильё с прописками.
Звонок. Алексей.
— Ты, конечно, можешь писать куда хочешь. Но мама сказала, что у неё адвокат. И что ты ничего не добьёшься. Потому что она пенсионерка. А ты — агрессивная истеричка. И суд встанет на её сторону.
Марина не ответила. Она нажала «запись звонка», поднесла трубку к губам и произнесла чётко, как в анекдоте:
— Ты сейчас совершаешь ошибку. Очень большую. И очень дорогую.
Через неделю в квартире стало тише.
Юля собирала вещи. Валентина Петровна — с красным лицом и дрожащими руками — подписывала согласие на снятие с регистрации. На кухне сидел участковый и что-то монотонно записывал в бланк. Алексей не пришёл.
Марина стояла у окна. В футболке, в джинсах, с документами на столе.
Она больше не боялась. Потому что теперь знала, что может. Что, когда тебя предают — нужно не падать на пол, а вставать к стене. Холодной. Каменной. И бить туда, где у них тонко.
— Подпишите здесь и здесь, — участковый поднял глаза. — Всё. Теперь они не жильцы.
Марина взяла ручку. Подпись вышла чёткой. С нажимом. Точно в строчку.
***
— А вы по какому вопросу? — спросила охранница на входе в дом, глядя на Юлю с ребёнком и женщину в очках, похожую на соцработника.
— У нас судебное постановление. Вот. — Юля с вызовом вытянула перед собой бумагу и, не дождавшись реакции, потащила чемодан на колёсиках через стеклянные двери.
Марина вышла из лифта как раз в тот момент, когда Юля уже топталась у её двери, мальчик держал её за руку и хныкал. Позади стояла та самая женщина, уже вытаскивая телефон.
— Я вызываю участкового, если вы сейчас же не уберётесь, — спокойно сказала Марина, став между дверью и гостьей.
— У меня есть право на проживание! — Юля подняла бумагу. — Я мать ребёнка от вашего бывшего мужа. И я беременна, кстати. Так что вам придётся потесниться.
— Ты совсем поехала? — Марина прищурилась, взяла листок, не глядя порвала пополам и сунула обратно. — Это не постановление суда, это «акт осмотра жилищных условий». Иди отсюда, пока я не позвонила не только участковому, но и своему адвокату. Он у меня — как акула, без предупреждения кусает.
— Ты не имеешь права! — Юля повысила голос, ребёнок заплакал громче. — Я некуда идти! Алексей сам говорил, что это наш общий дом! У меня ребёнок от него!
Марина вздрогнула от этого имени. Внутри всё сжалось, как кулак.
— А я думала, у вас с Алексеем всё серьёзно закончилось. Или ты снова решила обустроиться на чужом горбу?
Юля отвернулась. Потом снова посмотрела в лицо Марине, вызывающе.
— Ты сильная, да? Такая вся железная? Но у тебя детей нет. А у меня есть. Я родила. Я ношу второго. Мне дадут опеку, если я подам. Меня уже ставят в очередь. А ты будешь жить одна в трёхкомнатной квартире. Думаешь, тебя поддержат?
Секунда тишины.
Марина подошла к мальчику. Он был бледный, в грязных кроссовках, с растянутой шапкой. Его кулачки сжимали куртку Юли.
— Как зовут? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от его лица.
— Миша… — ответил ребёнок и тут же спрятался за маму.
Марина выпрямилась, медленно кивнула.
— Юля. Ты думаешь, я боюсь тебя? Или что мне тебя жалко? Ты не понимаешь одной простой вещи — тебе просто не хватит сил жить в этом доме. У тебя не та порода. Ты думала, я прогнусь? Нет. Я начну с прокуратуры. Потом будет телевидение. Потом суд за ложную регистрацию, подделку бумаг, клевету, вмешательство в частную жизнь. Твой Алексей будет платить алименты, но жить ты будешь в своём личном аду.
— Это угроза? — прошипела Юля.
— Это приговор, — спокойно ответила Марина.
Женщина в очках осторожно тронула Юлю за плечо.
— Мы уходим. Я напишу рапорт. Простите, Марина Викторовна, нас ввели в заблуждение.
Марина кивнула. Дверь захлопнулась с тяжёлым щелчком.
Поздно вечером она сидела на полу в коридоре. В пижаме, с бокалом вина. На стене — пустой крючок от календаря, который Алексей повесил когда-то «на удачу».
Телефон вибрировал. «Алексей». Она нажала «отклонить». Через секунду — снова. И снова. Она встала, смахнула уведомления и написала:
Если ты ещё раз приедешь — встречу с участковым. Удачи тебе с Юлей и двумя детьми. Можешь назвать следующего в честь меня. Только не прописывай.
Пауза. Ответ пришёл почти сразу.
Она врёт. Я не знал, что она беременна. Я не знал, что она пойдёт в органы. Я просто хотел, чтобы она пожила пару недель. Прости.
Марина посмотрела на экран, потом долго — в стену. Потом допила вино и отправила последнее:
Прощено. Но не забудется.
Она выключила телефон. Впервые за долгое время — с чувством, что действительно одна. И свободна.
***
Прошла неделя.
Марина не включала телефон. По вечерам она гладила бельё под музыку и смотрела на город из окна. Тишина в квартире казалась чем-то живым: она ходила следом, обнимала за плечи, шептала: ты теперь одна — и это хорошо.
Но в воскресенье раздался звонок в дверь.
Марина накинула кардиган, посмотрела в глазок — и обомлела.
На пороге стоял Алексей. Худой, в мятом пальто, с тем самым взглядом, от которого когда-то сердце у неё переставало биться. И — не один. Рядом с ним Юля. Без макияжа, с покрасневшими глазами. Мальчика не было.
Марина открыла дверь медленно. Очень. Как в кино, где героиня точно знает: сейчас — что-то случится.
— Ты что, совсем с ума сошёл? — тихо сказала она, не отводя взгляда от Юли.
— Марин… — начал Алексей, но она вскинула руку.
— Говори ты, — сказала, глядя на Юлю. — Зачем пришла?
Юля промолчала, потом достала из кармана бумагу. Пожёванную, с заломами.
— Я сделала аборт. Сегодня. Вот справка. — она вскинула подбородок, словно это был вызов, но в голосе звучала дрожь.
Марина взяла бумагу. Почерк врача, печать, сегодняшняя дата. Молчание между ними было вязким, как сироп.
— Мне некуда идти, — выдохнула Юля. — Я… Я думала, что если смогу здесь — с ребёнком, с пропиской — то всё будет нормально. А теперь…
Она осеклась, села прямо на коврик у двери, как будто ноги отказали.
Алексей стоял в сторонке. Руки в карманах, лицо — потерянное.
— Она же просто девочка, Марин, — сказал он глухо. — Она боится. Её мать выгнала. Отец умер. Она нигде не нужна. А у тебя — всё есть. Ты сильная.
Марина медленно опустилась на корточки.
— У меня есть кое-что, чего у неё никогда не будет. Я — взрослая. Я умею отвечать за свои решения. А вы оба… — она посмотрела на них. — Вы дети, которым дали спички. И теперь весь дом в дыму.
Юля зарыдала. Не по-настоящему, а как девочки в автобусе — громко, демонстративно, с показным срывом.
— Что ты от меня хочешь, Юля? Скажи словами. Конкретно. Не воплями.
Юля всхлипнула.
— Я не знаю… Просто… не закрывай дверь. Пожалуйста.
Пауза. Тишина. Город гудит за стеклом.
Марина медленно встала. Потом резко шагнула в прихожую, открыла шкаф, достала свой старый плед и аккуратно положила его рядом с Юлей.
— Вот тебе плед. Сядь, укутайся. Посиди. Поплачь нормально. Уйдёте через полчаса. Не навсегда. Но домой ты не зайдёшь. Ещё нет.
Она посмотрела на Алексея.
— А ты? Ты будешь стоять?
Он кивнул. Остался у стены.
Марина закрыла дверь — не до конца. Чуть приоткрытую.
Потому что даже те, кто не заслуживает, иногда нуждаются.
