— Ирочка, а ты в свой праздничный салат кедровые орешки положила? У меня на них, ты же знаешь, такая бывает реакция…
Голос Кристины был тягучим, словно медленно остывающий воск. Она сидела за обеденным столом в кресле покойной матери, том самом, с высокой резной дубовой спинкой, и лениво ковыряла вилкой в тарелке, даже не притронувшись к еде. Её ярко-алые, неестественно длинные, будто когти, ногти хищно поблёскивали под светом потолочной люстры. Ирина замерла с куском курицы, которую подносила ко рту. Всего полгода прошло. Шесть месяцев с тех пор, как не стало мамы, а это пространство, этот дом, уже стал для неё совершенно чужим.
— Нет, там миндаль, — спокойно, без интонации ответила Ирина, не поднимая глаз.
— Ах, миндаль… Ну, в таком случае, ладно, — Кристина отложила вилку с видом мученицы, которой только что милостиво заменили яд на менее опасную отраву.
— Кристиночка, не кушай! Зачем рисковать здоровьем? — тут же, словно на пружинах, засуетился её отец, Виктор Иванович. Он вскочил так резво, словно его пронзило электрическим разрядом. — Я сейчас тебе твой любимый принесу, с рукколой и авокадо, как ты обожаешь! Я же специально для тебя его готовил!
Он бросился на кухню, и Ирина услышала, как там с грохотом захлопнулись дверцы холодильника. Отец, который при матери не мог найти в холодильнике кастрюлю с супом, теперь порхал по кухне, как опытный, влюблённый шеф-повар, угождающий капризной клиентке. Ирина неторопливо обвела взглядом комнату. Исчезла мамина аккуратная вышивка со стены, а на её месте висела аляповатая, кричащая картина с какими-то абстрактными кляксами. Исчезли семейные фотографии с пианино, зато появилась огромная, безвкусная ваза, наполненная пластиковыми, искусственными орхидеями. Всё вокруг кричало о новой хозяйке, о её специфическом вкусе, о её безусловной власти. Власть эта ощущалась даже в том, как Кристина небрежно положила на скатерть свой телефон последней модели и как на её тонком запястье поблёскивал новый золотой браслет — Ирина прекрасно разбиралась в украшениях и мысленно оценила его стоимость примерно в две отцовские пенсии, которые он получает в гривнах.
Виктор Иванович вернулся с тарелкой, на которой сиротливо ютились несколько ломтиков авокадо и креветки. Он поставил её перед Кристиной с таким благоговением, будто это было подношение богине.
— Вот, мой солнечный лучик, кушай. Всё, как ты просила.
— Спасибо, Витя, — Кристина одарила его снисходительной, краткой улыбкой и всё-таки взяла вилку. Она съела одну креветку и снова отложила прибор. — Что-то нет аппетита. Наверное, из-за скачков давления. Да и вообще, ужасно устала от этой серости. Мы с тобой, кстати, так и не определились, куда полетим в следующем месяце. Я присматривала Мальдивы, там сейчас идеальный сезон.
Ирина почувствовала, как внутри всё сжалось в ледяной, болезненный комок. Мама всю жизнь мечтала съездить на море. Не на Мальдивы, нет. Просто на море. В Одессу, в Затоку, куда угодно. Но всегда не хватало то денег, то времени. То дачу надо было строить, то Ирине на учёбу откладывать.
— Мальдивы — это прекрасно, — отец сиял. Он сел на своё место и влюблённо посмотрел на Кристину. — Отдохнуть надо, развеяться. Последний год был таким тяжёлым для нас.
От этих слов Ирину буквально затошнило. Тяжёлым? Он называет тяжёлым год, когда его жена угасала от неизлечимой болезни, а он уже, видимо, присматривал себе «утешение»?
— Маме бы тоже понравилось на Мальдивах, — тихо, но отчётливо произнесла Ирина. Это не было вопросом. Это было обвинение.
Отец вздрогнул, улыбка сползла с его лица. Он бросил на дочь злой, колючий взгляд.
— Ирина, не заводись. Прошлое осталось в прошлом. Надо двигаться дальше. Я, наконец, обрёл своё счастье, и ты, как моя родная дочь, должна бы за меня искренне порадоваться.
Кристина демонстративно зевнула, прикрыв рот ладошкой с алыми когтями. Ей было откровенно скучно. Этот разговор её не касался. Её касались только Мальдивы, новые браслеты и цвет будущего автомобиля. Она была здесь и сейчас, а всё, что было до неё, являлось лишь досадным недоразумением, о котором не стоило и вспоминать.
Ирина положила вилку и нож на тарелку. Ужин был завершён. Игра в любящую семью, которую так старательно пытался разыграть отец, провалилась с оглушительным треском.
— Мне пора, — она встала из-за стола. — У меня дети одни дома.
— Уже уходишь? — в голосе отца прозвучало неприкрытое облегчение. — Ну, как знаешь. Позвони как-нибудь.
Она не ответила. Молча пошла в коридор, надела пальто, взяла сумку. Из комнаты доносился приторный голос Кристины, которая уже снова обсуждала преимущества того или иного курорта. Отец ей что-то отвечал, и в его голосе снова появились те заискивающие, восторженные нотки. Ирина вышла на лестничную клетку, и запах чужих духов, смешанный с запахом предательства, наконец, перестал душить её. Она знала, что больше никогда не переступит порог этого дома по своей воле.
Улица встретила Ирину порывом холодного, сырого ветра. Дела в центре города закончились быстрее, чем она ожидала, и теперь, пробираясь к своей машине, она думала лишь о том, как скорее оказаться дома, с детьми, в тепле своей привычной жизни. И в этот момент она увидела его — отцовский «Рено», такой же серый и неприметный, как и десятки других в этом потоке, но для неё узнаваемый безошибочно. Он стоял, приткнувшись к тротуару, у здания с обшарпанным, серым фасадом. Над тяжёлой металлической дверью висела короткая, как выстрел, вывеска: «ЛОМБАРД».
Что-то холодное и неприятное шевельнулось внутри. Отец и ломбард — эти два слова никак не вязались в её голове. Он никогда не нуждался в деньгах до такой степени. Любопытство, смешанное с дурным предчувствием, заставило её остановиться. Дверь ломбарда открылась, и на пороге показалась Кристина. Она поёжилась, плотнее закутываясь в свой новый, очевидно дорогой пуховик, и что-то капризно сказала отцу, который вышел следом за ней. Они не пошли к машине. Они вернулись внутрь.
Ирина стояла как вкопанная. Сердце застучало глухо и тяжело. Зачем? Зачем они здесь? Мысли метались, одна нелепее другой. Может, они хотят купить что-то? Какое-нибудь старинное кольцо для Кристины? Но зачем тогда заходить и выходить? Она сделала несколько шагов к двери, почти не осознавая своих действий. Рука сама толкнула холодный металл.
Внутри пахло пылью, старым металлом и чем-то ещё — тревожным и затхлым. Помещение было маленьким, освещённым одной тусклой лампой над высоким прилавком. За ним стоял безликий мужчина в очках. А перед ним — её отец. Он был без шапки, его седые волосы казались растрёпанными. Рядом, прислонившись бедром к прилавку, стояла Кристина и с откровенной скукой рассматривала свой маникюр. На бархатной подложке, которую оценщик вытащил для осмотра, лежало то, что заставило воздух в лёгких Ирины превратиться в лёд.
Мамино кольцо. Фамильное, с крупным, тёмно-зелёным изумрудом, почти чёрным в этом тусклом свете. Золото на нём было стёрто до гладкости от десятилетий носки. И рядом — её парадные серьги, тяжёлые, с витиеватым узором, которые мама надевала только на юбилеи и в театр. Всё это лежало в раскрытой маминой шкатулке — обтянутой тёмно-синим бархатом, с потёртыми от времени углами.
— Ну так что? Этой суммы хватит на первый взнос? — спросил отец оценщика, и голос его был напряжённым и каким-то виноватым.
В этот момент Кристина поднесла к уху телефон.
— Да нет, белый мне не хочется. Слишком уж банально, — заговорила она в трубку, очевидно, с менеджером автосалона. — А вишнёвый есть? Как ты думаешь, Витя, вишнёвый металлик мне подойдёт?
Ирина сделала шаг вперёд. Скрипнула половица. Отец обернулся. Его лицо мгновенно изменилось: сначала удивление, потом испуг, а затем — раздражение и явная злость. Он будто был пойман на месте преступления. Кристина опустила телефон, её нарисованные брови удивлённо поползли вверх.
— Ирина? А ты что здесь делаешь? — выговорил отец, пытаясь телом загородить прилавок.
Но Ирина не смотрела на него. Она не видела ни его испуганного лица, ни наглой физиономии Кристины. Её взгляд был прикован к синей бархатной шкатулке. Она подошла к прилавку. Оценщик непонимающе уставился на неё. Отец попытался что-то сказать, схватить её за руку, но она отстранила его ладонь лёгким, почти невесомым движением.
Её рука, не дрогнув, опустилась на шкатулку. Пальцы сомкнулись на холодном бархате. Она подняла её, захлопнула крышку. Тихий щелчок замка прозвучал в мёртвой тишине оглушительно громко.
Не сказав ни слова, не удостоив их даже взглядом, Ирина развернулась и пошла к выходу. Она чувствовала на спине прожигающий взгляд отца, слышала возмущённый вздох Кристины, но ей было всё равно. Она толкнула тяжёлую дверь и вышла на улицу, в сырой, холодный воздух. Крепко сжимая в руке мамину шкатулку, она шла к своей машине. Она знала, что это не конец. Это было только начало. И следующий акт этой драмы разыграется уже на её территории.
Дверной звонок не зазвенел — он взорвался короткой, яростной трелью, будто кто-то давил на кнопку не пальцем, а всем кулаком. Ирина не вздрогнула. Она ждала. Сидя за кухонным столом, она смотрела на тёмно-синюю бархатную шкатулку, стоявшую прямо посреди столешницы. Звонок повторился, на этот раз длиннее, настойчивее, переходя в сплошной дребезжащий вой. Ирина медленно поднялась и пошла к двери. Она знала, что сейчас произойдёт, и была к этому готова.
Она повернула ключ в замке. На пороге стоял отец, его лицо было багровым, глаза метали молнии. За его плечом, как хищная птица на жёрдочке, устроилась Кристина, скрестив руки на груди и глядя на Ирину с откровенным презрением. Виктор Иванович шагнул через порог, едва не оттолкнув дочь плечом.
— Ты что себе позволяешь?! — с порога зарычал он, размахивая руками. Он не пытался говорить тихо, его голос гремел на весь подъезд. — Ворвалась, устроила этот цирк, схватила и убежала! Ты в своём уме вообще?
Кристина, оставшись в дверном проёме, добавила с ленивой усмешкой:
— Витя, я же тебе говорила, что с ней надо было поговорить заранее. У девочки, видимо, нервы ни к чёрту.
Ирина молча закрыла за ними дверь. Она не ответила на выпад Кристины, даже не посмотрела в её сторону. Весь её мир сузился до красного, искажённого гневом лица отца. Она спокойно прошла обратно на кухню. Виктор Иванович, тяжело дыша, последовал за ней. Увидев на столе шкатулку, он указал на неё пальцем.
— Вот! Верни немедленно! Это не твоё имущество!
И тут Ирина заговорила. Её голос не дрожал. Он был ровным, холодным и острым, как осколок льда. Она посмотрела отцу прямо в глаза.
— Ты продаёшь мамины украшения, чтобы купить этой хищнице машину? Папа, ты окончательно потерял совесть?!
Эта фраза ударила его, как пощёчина. Он на мгновение опешил, его лицо растерянно вытянулось. Но это длилось лишь секунду. На смену растерянности пришла ярость самооправдания.
— Не смей так выражаться! Кристина тут ни при чём! И это не твои вещи, чтобы ты решала их судьбу!
— Не мои? — Ирина слегка наклонила голову. — А чьи же? Её? — она едва заметно кивнула в сторону коридора, где замерла Кристина. — Эти серьги бабушка дарила маме на свадьбу. А кольцо — прабабушкино. Это память. Наша семейная память. А ты потащил её в грязную дыру, чтобы сдать за копейки и купить очередной каприз своей… спутницы.
— Завидуешь! — выплюнул отец. Это было его главное оружие, его щит. — Ты просто завидуешь моему счастью! Не можешь смириться, что я не сижу тут и не лью слёзы, а живу дальше! Я имею право на жизнь! На счастье!
— Счастье? — Ирина горько усмехнулась. — Ты называешь счастьем вот это? Когда ты, взрослый мужчина, бегаешь на цыпочках вокруг девицы, которая годится тебе в дочери? Когда ты готов продать последнее, что осталось от твоей жены, лишь бы угодить ей? Это не счастье, папа. Это глубокое унижение.
Кристина, поняв, что разговор принимает для неё неприятный оборот, решила вмешаться более активно. Она вошла на кухню, картинно обняла Виктора Ивановича за плечи.
— Витя, не слушай её. Она просто не понимает. Мы же хотели как лучше. Продать старое, ненужное, чтобы вложить деньги в будущее. В нашу машину, в наш комфорт. Зачем цепляться за мёртвые вещи?
«Мёртвые вещи». Эта фраза, произнесённая её приторным голосом, окончательно сорвала с Ирины последние остатки терпения.
— Уйди отсюда, — процедила она, глядя на Кристину.
— Что? — та даже изобразила удивление.
— Я сказала, уйди с моей кухни, — повторила Ирина, не повышая голоса, но каждое слово было налито сталью.
— Да как ты смеешь! — снова взорвался отец, защищая свою пассию. — Это ты здесь не хозяйка! Я твой отец! И я требую вернуть то, что принадлежит мне! Это мои вещи! Мои! Я прожил с твоей матерью тридцать лет, и это моё право — распоряжаться тем, что осталось!
— Твоё право — предать её память? — спросила Ирина.
— Да что ты заладила: «память», «память»! — он в отчаянии махнул рукой. — Что в них такого особенного?! Простой металл и камни! Они лежали мёртвым грузом годами! Она их почти не носила! Так какая разница, будут они лежать в шкафу или принесут реальную пользу?!
Он остановился, чтобы перевести дух, и в наступившей тишине его слова повисли в воздухе, ядовитые и страшные. Он не просто оправдывал свой поступок. Он обесценивал всё: мамины редкие минуты радости, когда она надевала эти украшения, семейную историю, саму суть их прошлой жизни. Он превратил всё в «мёртвый груз», от которого нужно избавиться, чтобы купить вишнёвый автомобиль для молодой любовницы. И глядя в его горящие злобой глаза, Ирина поняла, что дно ещё не пробито.
Слова отца упали в тишину кухни, как камни в стоячую воду. «Мёртвый груз». Он сказал это. Он посмотрел на наследие своей семьи, на последнее физическое напоминание о женщине, с которой прожил тридцать лет, и назвал это «мёртвым грузом». В этот момент что-то внутри Ирины окончательно перегорело. Гнев, который кипел в ней, испарился, оставив после себя лишь выжженную, холодную пустоту.
Виктор Иванович, не встретив немедленного отпора, воспринял это как свою маленькую победу. Он решил дожать, оправдать себя до конца, разрушить всё, чтобы на руинах построить жалкое подобие своего нового «счастья».
— Да, именно так! — он шагнул к ней ближе, его голос обрёл уверенность проповедника. — Я похоронил себя в этой квартире, в этой серости, в этих обязанностях! Твоя мать… она была хорошим человеком, но она не знала, что такое настоящая жизнь! А Кристина… Кристина показала мне, что можно дышать полной грудью! Что можно радоваться солнцу, а не перебирать старые побрякушки! Я только сейчас начал жить, понимаешь ты?! А эти вещи — это якорь, который тянет меня назад, в ту жизнь, где я был не собой!
Он закончил свою тираду, тяжело дыша, и с победным видом посмотрел на дочь. Он ждал спора, крика, слёз — чего угодно, что можно было бы парировать. Но Ирина молчала. Она смотрела на него долгим, тяжёлым, изучающим взглядом, будто видела впервые. Не отца, не родного человека, а чужого, жалкого старика, который так отчаянно боится смерти, что готов предать всё своё прошлое ради иллюзии молодости. Она увидела его насквозь: его страх, его слабость, его отчаянную попытку купить себе ещё немного времени за счёт чужой памяти.
Кристина, почувствовав, что напряжение спало, а Витя победил в споре, решила закрепить успех. Она подошла и властно взяла его под руку.
— Вот видишь, Ирочка. Папа всё правильно говорит. Нужно двигаться вперёд. Так что давай, отдай шкатулку, и мы пойдём. У нас ещё столько дел.
Ирина медленно перевела взгляд на неё. В её глазах не было ненависти, только ледяное безразличие. Потом она снова посмотрела на отца. Всё было решено.
— Ты не счастье нашёл, — её голос прозвучал ровно и глухо, без единой дрожащей ноты. — Ты предал память о маме.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух кухни. Лицо отца начало меняться. Он ожидал чего угодно, но не этого спокойного, окончательного приговора.
— Живи с этим, — продолжила Ирина так же ровно. — Но ни меня, ни своих внуков ты больше не увидишь. Наслаждайся своей новой жизнью.
Её слова не были угрозой. Они были констатацией факта, как прогноз погоды или медицинский диагноз. Виктор Иванович остолбенел. Его рот приоткрылся, но не издал ни звука. Багровая краска медленно сошла с его лица, оставив после себя нездоровую бледность.
— Что?.. Как это… не увидишь? — пролепетал он.
Ирина не ответила. Она развернулась и пошла из кухни в коридор. Она не бежала. Она шла спокойным, размеренным шагом. Подойдя к входной двери, она повернула замок и распахнула её настежь, создавая сквозняк, который донёс до кухни холодный воздух с лестничной клетки.
— Витя, пойдём отсюда, — заканючила Кристина, дёргая его за рукав. — Она не в себе. Поехали, ну!
Виктор Иванович, как марионетка, позволил увести себя из кухни. Проходя мимо Ирины, он остановился, пытаясь заглянуть ей в глаза, найти там хоть что-то — гнев, боль, сомнение. Но её лицо было непроницаемой маской. Она смотрела сквозь него, на серую стену подъезда.
Они вышли за порог. Ирина не сказала ни «прощай», ни «убирайтесь». Она просто стояла и ждала. Когда они сделали несколько шагов к лестнице, она молча закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал последним аккордом в этой истории.
Ирина осталась одна в пустой прихожей. Она прислонилась спиной к холодной двери. Слёз не было. Не было ничего, кроме оглушающей тишины и чувства завершённости. Она медленно вернулась на кухню. На столе, в центре пустого пространства, одиноко стояла маленькая тёмно-синяя бархатная шкатулка. Единственное, что осталось от её прошлой семьи…
