— Ну разве они не изумительны, Рома? Только взгляни, как сидят!
Полина стояла посреди гостиной, изогнув спину и вытянув ногу в новом полусапожке из глянцевой чёрной кожи. Тонкий, как стилет, каблук вонзался в мягкий ворс ковра. Она поворачивала лодыжку то так, то эдак, любуясь идеальным изгибом подъёма, который подчёркивал эксклюзивный итальянский дизайн. Воздух в квартире был густо насыщен ароматом новой кожи, дорогих духов и еле уловимым запахом её личного триумфа. На кофейном столике одиноко лежала опустевшая коробка с замысловатым тиснёным логотипом, а рядом — шёлковая обёрточная бумага, скомканная в порыве нетерпеливого восторга.
Роман стоял в дверном проёме, всё ещё в рабочей куртке. Он даже не снял её. Он просто смотрел. Не на обувь. Не на её изящную ногу. Он смотрел на её лицо — сияющее, абсолютно счастливое, совершенно не замечающее тяжёлого запаха выхлопных газов и машинного масла, который он принёс с собой прямо с улицы. Он молчал так долго, что Полина наконец оторвала взгляд от своего отражения в тёмном экране телевизора и посмотрела на него. Её улыбка слегка померкла, наткнувшись на его пустое, непроницаемое выражение.
— Что-то случилось? Ты какой-то… подавленный. Устал, да?
Он медленно, словно преодолевая невидимое сопротивление, шагнул в комнату. Его тяжёлые рабочие ботинки оставляли на светлом ковре неаккуратные следы. Он прошёл мимо неё, не произнеся ни слова, и направился к комоду, где она обычно бросала свою сумочку. Полина с явным недоумением наблюдала за ним, её поза растеряла всю свою модельную грацию.
Роман взял её сумочку — мягкую, из телячьей кожи, ещё одну его «инвестицию» в её хорошее расположение духа. Его пальцы, привыкшие к металлу и гаечным ключам, неловко, но настойчиво потянули замок-молнию. Звук расстёгиваемой молнии показался в наступившей тишине неестественно громким. Он сунул руку внутрь, порылся среди тюбиков помады, пудреницы и мобильного телефона, и извлёк на свет её бумажник. А из него — одну-единственную пластиковую карту. Их общую. Глянцевый прямоугольник с двумя именами, который служил их финансовым мостом, их общей денежной артерией.
Не глядя на Полину, он положил карту на дубовую поверхность комода. Потом развернулся и так же молча прошёл на кухню. Полина услышала, как брякнул ящик со столовыми приборами. Через мгновение он вернулся, держа в руке большие кухонные ножницы.
— Ром, что ты задумал? — её голос прозвучал растерянно, с нотками нарастающего раздражения. Она всё ещё не понимала, что происходит, но происходящее начинало ей сильно не нравиться.
Он не ответил. Он подошёл к комоду, взял карту и поднял её на уровень своих глаз, словно совершая прицеливание. Затем поднёс ножницы. Два сухих, решительных щелчка разрезали не только пластик, но и что-то гораздо более фундаментальное. Две аккуратные половинки упали на полированную поверхность дерева. Только после этого он повернулся к ней и заговорил. Голос его был ровным, почти лишённым эмоций, и от этого становилось по-настоящему жутко.
— Ты снова потратила всю свою зарплату на свои тряпки, а кредит за нас платить должен я? Всё, дорогая, с этого дня у нас персональный счёт!
Полина смотрела на него, потом на разрезанный пластик, и на её лице отразилось недоверие, сменившееся презрительной усмешкой. Она решила, что это какая-то глупая, неумелая мужская драма.
— Ты сейчас всерьёз? Из-за каких-то туфель? Роман, не устраивай спектакль. Пойдём лучше поужинаем, я закажу что-нибудь.
Он криво усмехнулся, но глаза его оставались ледяными. Он сделал шаг к ней и окинул взглядом её новую обувь, от блестящего носка до острого каблука.
— Твои туфли прекрасны. Надеюсь, в них будет очень удобно ходить на работу, потому что денег на топливо я тебе больше не дам. С сегодняшнего дня ты живёшь исключительно на свои деньги. И кредит за автомобиль теперь тоже оплачиваем пополам. Ровно половина — на моём счету до двадцатого числа.
Сказав это, он развернулся и, не обращая больше на неё никакого внимания, прошёл в коридор, чтобы наконец снять свою рабочую куртку. Полина осталась стоять посреди комнаты, одна нога в дорогой туфле, другая босая. Запах новой кожи всё ещё витал в воздухе, но теперь он казался удушливым и чужим. Она смотрела на две половинки карты на комоде, и до неё медленно, мучительно начало доходить, что это была не сцена. Это был приговор.
На следующее утро Полина проснулась с твёрдым убеждением, что вчерашний вечер был не более чем неудачным спектаклем. Мужская истерика, нелепая и скоротечная. Она нарочито громко хлопнула дверцей шкафа, выбирая шёлковый халат, прошлась на кухню, звонко стуча босыми пятками по плитке, и поставила чайник. Роман уже сидел за столом с чашкой кофе, молча уставившись в экран своего телефона. Две половинки кредитной карты так и лежали на комоде в гостиной, как уродливый памятник его вчерашнему психозу. Полина решила их демонстративно игнорировать.
— Ты кофе себе нальёшь? — спросила она так, будто ничего абсолютно не произошло, её голос был сладким, как патока. Она собиралась вернуть всё на свои места простым женским умением — сделать вид, что проблемы не существует.
— Свой, — не отрываясь от экрана, ответил Роман.
Её рука, тянувшаяся к банке с его любимым зерновым кофе, замерла в воздухе. Она фыркнула, но предпочла промолчать. Заварила себе дешёвый растворимый из старых запасов, который они держали для нежданных гостей. Кофе был горьким и противным. Весь завтрак они провели в абсолютной тишине. Он — поглощая свой бутерброд с сыром, она — демонстративно ковыряя ложкой в пустой чашке.
Собираясь на работу, она, как всегда, покрутилась перед зеркалом в прихожей. Идеально уложенные волосы, безупречный макияж, новое кашемировое пальто. Она была произведением искусства, и это искусство требовало топлива.
— Роман, перекинь мне две тысячи гривен на бензин, у меня лампочка уже мигает, — бросила она, поправляя на плече ремешок дорогой сумки. Это была не просьба. Это был приказ, облечённый в привычную форму.
Он вышел из комнаты, уже одетый для работы. На нём были простые джинсы и чистая, но поношенная толстовка. Он остановился в метре от неё и посмотрел сначала на её сумку, потом ей прямо в глаза.
— У тебя вчера была зарплата. Заправляйся на свои деньги.
— Что? — она искренне изумилась. — Моя зарплата уже вся расписана, ты же прекрасно знаешь. И вообще, мы же договаривались, что машина — это общие расходы.
— Мы о многом договаривались, — спокойно парировал он. — Например, экономить. Но, видимо, у нас разные понятия об экономии. Так что да, машина — расход общий. Но сейчас на ней едешь ты. Бак ждёт заправки.
Он прошёл мимо неё, обулся и вышел из квартиры. Полина осталась стоять в прихожей, ощущая, как по лицу расползается уродливое красное пятно гнева. Ей пришлось ехать на работу на почти пустом баке, всю дорогу нервно поглядывая на мигающую лампочку и проклиная его невыносимое упрямство.
Вечером она вернулась домой злая и голодная. Мысль о том, чтобы заехать в магазин, показалась ей унизительной. Он должен был сам понять, извиниться, купить продукты и приготовить ужин в знак примирения. Но квартира встретила её тишиной. Роман пришёл позже. Без пакетов из супермаркета. Он молча разулся, прошёл на кухню и достал из своего рюкзака небольшой пакет. Полина с любопытством заглянула через его плечо. В пакете лежали упаковка яиц, пакет молока, кусок мяса в вакуумной упаковке и два помидора. Набор холостяка.
— А где нормальная еда? — не выдержала она.
— Это моя еда, — он начал раскладывать продукты в холодильник, но только на одну, свою личную полку. Другая, их общая, оставалась девственно пустой, не считая одинокого тюбика с каким-то соусом и половинки засохшего лимона. — Если хочешь есть, супермаркет работает до десяти. Твоя зарплата, твои продукты.
Это был уже не фарс. Это было объявление войны. Полина молча развернулась и ушла в спальню. Она не собиралась сдаваться. Она ляжет спать голодной, но не пойдёт у него на поводу. Она ждала, что он одумается, придёт, позовёт её. Вместо этого через полчаса по квартире поплыл густой, сводящий с ума запах жареного мяса с луком. Он готовил. Готовил исключительно для себя. Звук шипящего на сковороде масла, стук вилки о тарелку, тихий гул телевизора из гостиной — каждый этот звук был для неё унизительной пощёчиной. Не выдержав, она вышла из спальни. Роман сидел на диване перед телевизором и спокойно ужинал. На столе стояла одна тарелка.
— А мне? — вырвалось у неё жалобно, почти по-детски.
Он медленно прожевал кусок, отложил вилку и посмотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом.
— А ты, Полина, можешь поужинать своими туфлями. Говорят, натуральная кожа очень питательна.
Прошла неделя. Неделя ледяного, вязкого молчания, прерываемого лишь бытовыми звуками, которые теперь казались оглушительными. Звяканье его вилки о тарелку, когда он ужинал в одиночестве. Шум воды из душа, когда она запиралась в ванной. Два бюджета, сосуществующих в одном пространстве. Его полка была забита аккуратными контейнерами с готовой едой на несколько дней вперёд. Её — пуста, если не считать бутылки дорогого шампанского, купленного ещё в прошлой, беззаботной жизни, и пары баночек с йогуртом. Полина похудела, под глазами залегли тени, которые не мог скрыть даже самый плотный консилер. Её зарплата, казавшаяся ей раньше вполне приличной, таяла на глазах, съедаемая бензином, ланчами в кафе и мелкой бытовой химией, которая, как оказалось, тоже требовала денег.
Приближалось двадцатое число. Дата обязательного платежа по кредиту. Эта цифра висела в воздухе невидимым дамокловым мечом. Паника, холодная и липкая, начала подступать к горлу. Однажды вечером она не выдержала. Роман сидел в гостиной, листая что-то в ноутбуке. Она подошла и села на подлокотник дивана, стараясь выглядеть расслабленной и немного усталой. Она даже коснулась его плеча — лёгкое, почти невесомое прикосновение.
— Ром, нам нужно поговорить. По-человечески.
Он не поднял головы, но перестал щёлкать по тачпаду.
— Говори.
— Я не справляюсь. Эта твоя игра в персональный бюджет… она зашла уже слишком далеко. Мы же семья. Мы должны поддерживать друг друга, а не делить кастрюли. Давай закончим этот цирк. Я была неправа с туфлями, признаю. Но разве это повод всё рушить?
Она говорила тихо, вкрадчиво, используя все свои проверенные приёмы. Нотка раскаяния, намёк на общую ответственность, призыв к его мужскому великодушию. Раньше это всегда работало. Но не сейчас.
— Разговоры о семье закончились, когда ты в очередной раз предпочла новую сумку нашему будущему, — ответил он, всё так же глядя в экран. — Я не играю, Полина. Я просто перестал оплачивать твои игрушки. Дата платежа — послезавтра. Надеюсь, твоя половина уже готова.
Его спокойствие было страшнее любого крика. Он даже не злился. Он просто констатировал факт. Словно выносил решение по делу, в котором она была единственной обвиняемой. В этот момент в ней что-то сломалось. Вся её выдержка, вся её гордость треснула, и из этой трещины поползла холодная, расчётливая ярость. Если он хочет войны, он её получит.
На следующий день, когда Роман был на работе, она начала действовать. Она не стала трогать его инструменты или одежду. Это было бы слишком мелко и мелочно. Она выбрала то, что было ему дорого как память. В кладовке, на верхней полке, пылилась его старая игровая консоль. Реликвия из его юности, которую он бережно хранил, обещая когда-нибудь показать их будущему сыну. Полина без малейших колебаний достала её, сфотографировала со всех сторон и выставила на продажу на популярном сайте объявлений. Цену поставила смехотворную, чтобы продать максимально быстро. Через два часа ей позвонил первый покупатель. Вечером, когда Роман вернулся, приставки уже не было, а в её кошельке лежали несколько хрустящих купюр.
Он заметил пропажу не сразу, а только перед сном, когда зачем-то заглянул в кладовку. Он вышел оттуда и молча встал в дверях спальни. Полина сидела на кровати, листая журнал, делая вид, что полностью поглощена чтением.
— Где консоль?
— Я её продала, — она перелистнула страницу, не поднимая на него глаз. — Ты же сам сказал, чтобы я нашла деньги. Я нашла. Это моя часть на топливо и продукты на следующую неделю.
Он смотрел на неё долго, и в его взгляде не было удивления. Было что-то другое — мрачное осознание того, что правила игры радикально изменились. Она перешла в наступление. Он ничего не сказал, просто развернулся и ушёл спать в гостиную.
Но это было только самое начало. Через день она зашла ещё дальше. Она сфотографировала дорогие наручные часы, которые сама же подарила ему на годовщину свадьбы два года назад. Подарок, который должен был символизировать их «общее время». Она выставила их на продажу, поставив цену ровно в половину ежемесячного платежа по кредиту. А вечером, когда он сидел за своим ноутбуком, она как бы невзначай отправила ему ссылку на это объявление в мессенджер. Без единого слова. Он открыл ссылку. На экране появилось фото его часов на фоне её шёлкового халата. Его рука, державшая мышку, застыла. Он медленно поднял на неё глаза.
— Это уже не просто деньги, да, Полина? — спросил он очень тихо. — Это ты мне объявляешь, что ничего общего у нас больше нет. Вообще ничего.
— Ты первый начал, милый, — она улыбнулась ему своей самой очаровательной и самой ядовитой улыбкой. — Ты разрезал карту. А я просто продаю вещи, чтобы выжить в твоём новом мире. Или ты думал, я буду только защищаться?
Утро двадцатого числа наступило с неотвратимостью приговора. Воздух в квартире казался плотным и тяжёлым, каждая минута тишины отдавалась в ушах гулким эхом. Объявление о продаже часов висело в интернете мёртвым грузом. Звонили только сомнительные перекупщики, предлагавшие треть цены. Полина это знала. Роман это знал. Она сидела на кухне, бездумно размешивая сахар в остывшем кофе, и чувствовала, как сжимается ледяное кольцо паники. У неё не было денег. Никаких уловок, никаких резервов не осталось.
Она дождалась, когда Роман выйдет из душа. Он был спокоен, его движения были размеренными и точными, словно он готовился к самому обычному рабочему дню. Эта его невозмутимость выводила из себя больше, чем любые крики.
— Роман, — начала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я не успела продать часы. Покупатель не приехал.
Он молча наливал себе кофе, не глядя на неё.
— Это твои трудности.
— Это наши трудности! Кредит же общий! Если будет просрочка, пострадает кредитная история у нас обоих! Заплати сейчас, пожалуйста. Я всё верну, как только продам их. Клянусь.
Он наконец повернулся к ней. В его глазах не было ни злости, ни сочувствия. Только холодная, бесконечная усталость.
— Твои клятвы стоят не больше, чем чек из твоего бутика. Я свою половину внёс вчера. Банк её получил. Моя кредитная история в полном порядке. А что будет с твоей — решать исключительно тебе.
Всё. Это был конец. Стена, о которую разбились её последние надежды на манипуляцию. И тогда, загнанная в угол, она решилась на последний, отчаянный шаг. Она встала, расправив плечи, и посмотрела на него с вызовом.
— Хорошо. Я тебя услышала. Раз ты не хочешь платить за нашу машину, тогда она больше не наша. Она моя. Раз я должна за неё платить, я буду на ней ездить. Одна. Ключи я забираю.
Она ожидала чего угодно: спора, крика, попытки отобрать ключи. Но он лишь криво усмехнулся и пожал плечами.
— Как скажешь, дорогая.
Его покорность озадачила её, но отступать было уже поздно. Она с победным видом схватила со столика в прихожей свой комплект ключей, бросила на него последний испепеляющий взгляд и ушла на работу, упиваясь своей маленькой тактической победой. Весь день она чувствовала себя хозяйкой положения. Она вернёт всё под свой контроль. Она ему покажет.
Следующее утро было совсем другим. Она проснулась с чувством превосходства. Приняла душ, сделала макияж, надела одно из своих лучших платьев. Она выйдет из дома королевой, сядет в СВОЮ машину и поедет по СВОИМ делам. Роман уже ушёл на работу. На кухонном столе одиноко стояла его грязная чашка. Полина презрительно хмыкнула, взяла сумочку и ключи и подошла к окну, чтобы дистанционно завести машину, пока будет обуваться.
Она нажала на кнопку брелока. Ничего. Ни знакомого рыка мотора, ни мигания фар. Она нажала ещё раз. Тишина. С недоумением она вгляделась в парковку под окном. На их привычное место, где каждый вечер стоял их блестящий серебристый кроссовер, зияла уродливая пустота. Просто грязный, мокрый от утреннего тумана асфальт.
Она застыла, сначала не веря своим глазам. Обошла всю квартиру, заглядывая во все окна, выходящие во двор. Машины не было. Холод начал медленно подниматься от кончиков пальцев, сковывая всё тело. Она бросилась к телефону, её руки тряслись так, что она с трудом набрала его номер.
— Где автомобиль?! — выкрикнула она в трубку, едва он ответил.
— Доброе утро, — его голос был абсолютно спокойным, даже весёлым. — Машина там, где ей и место. На платной охраняемой автостоянке.
— Что?! Ты не имел права! Я вызову полицию!
— Попробуй, — рассмеялся он в трубку. — Что ты им скажешь? Что один из собственников отогнал совместное имущество в безопасное место? Не смеши меня, Полина. Машина будет стоять там до тех пор, пока я не увижу на своём счету перевод. Ровно половину суммы кредита. До копейки. И да, — он сделал паузу, словно смакуя момент. — За каждый день стоянки тоже платим пополам. Счётчик уже тикает, дорогая. Хорошего дня.
Короткие гудки. Он повесил трубку.
Полина опустила телефон. Она стояла посреди гостиной, в своём дорогом платье и с ключами от машины, которой больше не было, в руке. За её спиной, на комоде, всё так же лежали две разрезанные половинки их общей кредитной карты. А за окном сеялся мелкий, промозглый дождь. Она смотрела на пустое парковочное место, и это пустое место было её будущим. Он не просто лишил её машины. Он лишил её свободы, заперев в их квартире, которая теперь стала для неё позолоченной клеткой, полной красивых, но абсолютно бесполезных вещей…
