Ирина молча мыла посуду и слушала свекровь. Как и всегда. Оксана Владимировна сидела на кухне с чаем и рассказывала, какой исключительный был сын от её первого брака и какими умными выросли те, первые внуки.
— Богдан у меня золото, всегда был особенным, — вздыхала свекровь. — И заслуживает он, конечно, самого лучшего.
Ирина тщательно вытирала тарелку. Так, словно от этой чистоты зависела вся её жизнь.
— Не знаю, что он в тебе разглядел, — продолжала Оксана Владимировна. — Скучная ты. И готовишь не ахти. И вообще, какая-то ты слишком уж тихоня.
Тарелка выскользнула из влажных рук. И разбилась.
— Ну вот! — воскликнула свекровь. — Руки-крюки! Ещё и мою фамильную посуду бьёшь!
— Простите, — пробормотала Ирина, собирая осколки.
— Не извиняйся. Надоело это твоё вечное «простите». Ты обуза для моего сына. Вот что я тебе скажу. Обуза!
Ирина замерла с острым осколком в руке.
— Что?
— То и говорю. Обуза. Ты тянешь его на дно. Видела бы ты, каким он был до тебя — весёлым, компанейским. А теперь? Ходит как потухший.
Свекровь поднялась, подошла ближе:
— Отпусти его. Сама. По-хорошему. Пока я не заставила тебя это сделать по-плохому.
— По-плохому? — Ирина поднялась с колен. — И как это будет?
— А вот как. Расскажу ему всю правду о тебе. Что ты шныряешь по другим мужикам, пока он на работе. Что с соседом этим, как его, Павлом, чаи распиваешь. Думаешь, я не замечаю?
— Павел помогал мне полки прикрутить.
— Ага. Полки. И что же вы там вдвоём в квартире делаете по три часа? Полки прибиваете?
У Ирины внутри всё заледенело.
— Вы не имеете права.
— Имею! — Оксана Владимировна победно улыбнулась. — Ещё как имею! Мой сын достоин лучшего. Не какую-то там размазню без рода и племени.
Ирина смотрела на свекровь и вдруг осознала — хватит. Хватит это терпеть. Хватит молчать. Хватит извиняться за своё существование.
— Знаете что, Оксана Владимировна? — сказала она очень тихо.
— Что?
— А вот что.
Ирина прошла в спальню, достала из-под кровати дорожную сумку. Оксана Владимировна шла за ней, не отрываясь:
— Ты что сейчас делаешь?
— То, что вы просили.
Ирина открыла шкаф, начала складывать вещи. Быстро. Машинально.
— Постой, я же не… я просто так сказала.
— Сказали. И я вас послушалась.
— Но Богдан, он же ничего не знает.
— Вы ему расскажете. Скажете, что я ушла сама. По собственному желанию. Потому что поняла — я действительно обуза.
Свекровь молчала, наблюдая, как невестка собирает свою жизнь в одну сумку.
— Куда ты собираешься?
— Это не ваша забота.
— А если Богдан начнёт искать?
Ирина остановилась, посмотрела на неё:
— А вы ему скажите правду. Что вы добились своего.
Сумка захлопнулась.
— До свидания, Оксана Владимировна.
— Постой.
Но Ирина уже шла к двери.
Богдан пришёл домой около половины девятого. Как всегда — уставший, голодный, раздражённый.
— Ира? — крикнул он из прихожей.
Тишина.
— Ирина! Ужинать будем сегодня?
Снова тишина.
Он прошёл по квартире. Пусто. На кухонном столе лежала записка.
«Богдан, я ушла. Спроси у своей мамы, почему. И.»
— Что за ерунда? — пробормотал он, хватая телефон.
Ирина не отвечала. Сбрасывала его звонки. Раз. Второй. Десятый.
А потом пришло текстовое сообщение:
«Я обуза для тебя. Так сказала твоя мать. Поздравляю — ты свободен».
Богдан ехал к матери, крепко сжимая руль.
— Мама! — рявкнул он, не постучав. — Что ты сказала Ирине?!
Оксана Владимировна сидела на кухне с чаем. Спокойная. Самодовольная.
— А, сынок пришёл. Чаю налить?
— Мама, я спрашиваю — что ты ей наговорила?!
— Правду, — пожала плечами женщина. — То, что давно пора было высказать. Что она тебе не подходит. Что тянет тебя вниз.
— Ты с ума сошла?!
— Богданчик, — мама встала, подошла к нему, — ну посмотри на себя. Ты же совсем замучился с этой Иркой. Раньше был такой весёлый, активный. А теперь? Ходишь, как привидение.
— Мам, я работаю! Понимаешь? Зарабатываю деньги! На квартиру, на еду, на…
— На неё, — перебила Оксана Владимировна. — Всё на неё. А что она тебе даёт взамен? Одна скука. Даже детей у вас нет.
Богдан замолчал.
— Видишь? — довольно улыбнулась мать. — Сам понимаешь, что я права. Она не для тебя, сынок. Ты достоин лучшей доли.
— Где она? — тихо спросил Богдан.
— Откуда мне знать? Собрала свой чемоданчик и ушла. Может, к родителям поехала? А может, к этому, как его, Павлу соседскому.
— Мама.
— Что «мама»? Я же тебе добра желаю! Найдёшь себе нормальную девушку. Молодую, красивую. Которая будет тебе детей рожать, а не только по квартире тенью бродить.
Богдан развернулся и ушёл. Не попрощавшись.
Первую неделю он отчаянно пытался найти Ирину. Звонил. Писал. Ездил к её подругам.
— Не знаем, где она, — говорила Марта, лучшая подруга Ирины. — И знать не хотим. После того, что твоя мамочка ей наговорила.
— Что конкретно наговорила?
— А ты не в курсе? — усмехнулась Марта. — Сказала, что Ирина — обуза. Что ты с ней ходишь как в воду опущенный. Что пора бы тебе от неё избавиться.
— Это не может быть правдой.
— А ещё твоя мать пообещала рассказать тебе, что Ирина якобы крутит с соседом. Павла помнишь? Который полки вешал?
Богдан побледнел.
— Мама так и сказала?
— Дословно. Ирина мне потом звонила, рыдала. Говорила, что больше не может терпеть эти унижения.
— Где она сейчас?
— Не скажу. И не проси. Пусть отдохнёт от вас с твоей матерью.
Ирина снимала комнату в общежитии на другом конце города Одесса. Двенадцать квадратных метров. Старая кровать, стол, стул. Окно выходило во двор-колодец.
Первые дни она плакала, не переставая. Потом злилась. А затем что-то внутри неё перевернулось.
— Хватит, — сказала она себе, стоя перед зеркалом. — Хватит себя жалеть.
Она нашла работу. Не такую престижную, как хотелось бы. Но с достойной зарплатой.
И начала жить.
Богдан нашёл её спустя месяц. Подкараулил у проходной.
— Ира, мне нужно с тобой поговорить.
— Мне не о чем, — сказала она, проходя мимо.
— Постой! Я всё осознал! Мама была абсолютно не права!
— Осознал? — Ирина остановилась. — А когда ты это осознал? Когда остался без твоего любимого ужина? Или когда некому стало стирать твои носки?
— Ирина, ну не веди себя как ребёнок.
— Ребёнком? — она невесело засмеялась. — Знаешь, что мне сказала твоя мама? Что я — обуза.
Он молчал.
— А ещё она пообещала рассказать тебе про мою «связь» с Павлом. Тем самым Павлом, который помогал мне полки повесить, пока ты сутками пропадал на работе.
— Я знаю. Мне Марта рассказала. Мама, конечно, сильно перегнула палку.
— Перегнула палку? — Ирина уже не смеялась. — Твоя мать три года меня изводила. Три года! А ты всё это время молчал. Делал вид, что не замечаешь.
— Я думал, вы сами как-то разберётесь.
— Разберёмся? С женщиной, которая считает меня своим врагом? Которая открыто хотела, чтобы ты на мне женился исключительно для того, чтобы потом избавиться?
Богдан вздрогнул:
— Откуда ты знаешь?
— А! — Ирина кивнула. — Значит, она и это тебе говорила. Вот видишь — я знаю всё.
— Ирина, послушай. Давай попробуем с самого начала. Я поговорю с мамой. Объясню ей всё.
— Что ты ей объяснишь? Что жена важнее мамы? — Ирина покачала головой. — Не получится, Богдан. Ты свой выбор уже сделал. Три года назад сделал.
Она развернулась и пошла прочь.
— Ирина! Подожди! Мы можем снять жильё подальше от мамы! Я найду нам квартиру в Киевском районе!
— Знаешь, — не оборачиваясь, сказала она, — а ведь твоя мама была права. Я действительно была обузой. Терпела всё, молчала, оправдывала. А надо было давным-давно уйти.
— Ирина!
— Спасибо твоей маме за урок. Передай ей от меня.
Дома Богдана ждал ужин. Оксана Владимировна очень старалась.
— Сынок, как дела? Нашёл свою беглянку?
Богдан сел за стол, молча взял вилку.
— Что ты молчишь? Наверное, нашёл. И что — на коленях умолял вернуться?
— Мам, — не поднимая глаз, сказал Богдан, — а ты вообще понимаешь, что ты наделала?
— Наделала? — удивилась Оксана Владимировна. — Да я тебе жизнь спасла! Избавила от нахлебницы!
— От жены, мам. От жены избавила.
— От такой жены — только радоваться надо! Найдёшь получше. Молодую, весёлую.
Богдан поднял голову, посмотрел на мать:
— Мам, а я её любил.
— Её любил? — фыркнула Оксана Владимировна. — Ну и что с того? Привычка это, сынок, а не любовь.
Два месяца Богдан жил, словно в тумане.
Приходил с работы в совершенно пустую квартиру. Разогревал в микроволновке полуфабрикаты — мама навещала его редко. Смотрел телевизор до полуночи — лишь бы не думать.
А думать было о чём.
О том, чего больше нет.
Мама иногда навещала. Приносила еду, наводила порядок, стирала.
— Видишь, сынок, как хорошо без неё? — говорила она, раскладывая по тарелкам котлеты. — Тишина, покой. Никто мозг не выносит.
Богдан молчал.
— А я тебе девочку одну присмотрела. Соседка хвалила — хозяйственная, молодая. Тебе понравится.
— Не надо, мам.
— Почему? Пора же уже новую жизнь строить! Хватит об этой думать.
— Об Ирине. Её зовут Ирина. И я её любил.
Оксана Владимировна фыркнула:
— Любил! Ой, не смеши. Привычка это была.
Богдан поднял голову, посмотрел на мать:
— А что, мам, если ты всё это время была неправа?
— Я? Неправа? — возмутилась женщина. — Да ты посмотри, как живёшь! Свободно! Никто не пилит, не устраивает истерик.
— Ирина не устраивала истерик.
— Зато ныла постоянно. То ей одиноко, то скучно.
— Мам, а может, ей действительно было одиноко? Рядом со мной?
Оксана Владимировна замолчала. Что-то в голосе сына её серьёзно насторожило.
Прозрение пришло совершенно внезапно.
Богдан разбирал старые бумаги и наткнулся на письмо. Письмо Ирины. Незаконченное. Лежало в ящике стола.
«Дорогая Марта! Пишу тебе и плачу. Не знаю, что мне делать. Его мама снова была сегодня. Говорила, что я плохо готовлю. Что в доме беспорядок. Что я не подходящая жена для её сына. А Богдан молчит. Всегда молчит. Как будто меня вообще нет. Марточка, а может, она права? Может, я правда не…»
Дальше текст обрывался.
Богдан сидел с письмом в руках и вдруг всё понял. Как мама говорила Ирине гадости. А он молчал.
Как мама критиковала её готовку. А он молчал.
Три года он молчал. Три года позволял матери травить собственную жену.
— Боже мой, — прошептал он. — Что же я натворил?
В тот же вечер он пришёл к матери. Без звонка. Без предупреждения.
— Сынок! — обрадовалась Оксана Владимировна. — Как раз хотела позвонить. Знаешь, встретила сегодня Людмилу Степановну, она про своего сына рассказывала…
— Мам, замолчи.
Оксана Владимировна осеклась:
— Что?
— Я сказал — замолчи. И слушай меня внимательно.
Он сел напротив неё, как суровый судья:
— Три года ты травила мою жену. А я молчал. Думал — женщины сами разберутся. Идиот!
— Богданчик, при чём тут…
— При том! — крикнул он. — При том, что я потерял самого дорогого мне человека из-за твоей чёртовой ревности!
— Какой ревности? О чём ты говоришь?
— Чего ты хотела? Чтобы я остался один? Чтобы до старости с тобой чай пил?
— Богдан!
— Нет, мам. Ты сама начала этот разговор. Три года назад начала. Когда сказала Ирине, что она мне не пара.
— Она и правда…
— Молчи! — взорвался Богдан. — Не смей! Не смей говорить про неё!
Мать вздрогнула. Такого сына она не видела никогда.
— Знаешь, что я понял? — он говорил тихо, но от этого было ещё страшнее. — Что ты — эгоистка. Обычная, мелочная эгоистка, которая не способна отпустить взрослого сына.
— Богдан, что ты такое говоришь? Я же тебе добра желаю.
— Добра? — он засмеялся горько. — Ты разрушила мой брак. Выгнала единственную женщину, которая меня любила. За что? За то, что она не соответствовала твоим глупым представлениям?
Оксана Владимировна молчала.
— А теперь сидишь, радуешься. Варишь мне борщ, как будто мне снова восемь лет. Мам, мне сорок три! Я не хочу, чтобы ты мне варила борщ!
— Но я же…
— Ты знаешь, что самое ужасное? — перебил он. — Не то, что ты её унижала. А то, что я это позволил.
На следующий день Богдан поехал к Ирине.
Нашёл адрес через общих знакомых. Комната в общежитии в старом доме. Облупленные стены, запах сырости в подъезде.
Постучал.
— Кто там?
— Это я. Богдан.
Пауза. Долгая. Потом щёлкнул замок.
Ирина стояла в дверях. Коротко постриженная. В новом платье. Похудевшая. Невероятно красивая.
— Зачем пришёл? — спросила она совершенно спокойно.
— Поговорить.
— Нам не о чем говорить.
— Есть о чём. Можно войти?
Она подумала, кивнула. Пропустила его в комнату.
Двенадцать квадратов. Кровать, стол, стул. На подоконнике — цветы. На столе — книги.
— Живёшь? — спросил он.
— Живу.
— Ирина. Я всё понял.
— Что именно?
— Что моя мать тебя травила. Что я был трусом, потому что не заступился за тебя.
Ирина села на кровать, сложила руки на коленях:
— И что теперь?
— Теперь я хочу всё исправить.
— Как?
— Не знаю, — честно сказал он. — Но хочу попробовать.
Ирина покачала головой:
— Богдан, поздно.
— Я стану другим.
— Нет, — перебила она. — Не станешь. Потому что ты привык не считаться со мной. Три года не считался. А люди не меняются в сорок лет, Богдан.
Он подошёл ближе:
— Ирина. Дай мне шанс. Один шанс доказать.
— У тебя было три года шансов, — сказала она, не отводя взгляда. — Каждый день у тебя был шанс сказать матери: «Мам, не смей так разговаривать с моей женой». Ты ни разу этого не сделал.
— Я не понимал.
— Понимал. Просто тебе было удобно не вмешиваться. Пусть женщины сами разбираются. Так ведь?
Богдан молчал. Потому что это была чистая правда.
— Знаешь, что самое обидное? — продолжила Ирина. — Не то, что твоя мать меня унижала. А то, что ты это видел. И молчал.
Она повернулась к нему:
— Уходи, Богдан. И больше не приходи. У меня новая жизнь.
Через полгода Богдан снова приехал к Ирине.
Постучал в дверь общежития. Ждал. Долго.
— Ирина, открой. Мне нужно поговорить.
— Мы уже всё обсудили, — донеслось из-за двери.
— Не обсудили. Я тогда просто извинялся. А сейчас у меня есть конкретное предложение.
Дверь открылась. Ирина стояла в новом деловом костюме — строгом, элегантном. Волосы аккуратно собраны в пучок. Совсем другая.
— Слушаю.
— Можно войти?
— Нет. Говори здесь.
Богдан тяжело вздохнул:
— Я нашёл квартиру. Двухкомнатную. В Житомире. Далеко от мамы. Очень далеко.
— И?
— И мы можем попробовать заново. Мама к нам приходить не будет. Совсем. Если только мы сами к ней поедем. И то — ненадолго.
— А если она начнёт звонить? Жаловаться? Устраивать сцены?
— Не начнёт.
— Откуда такая уверенность?
Богдан опустил голову:
— Потому что я ей объяснил. По-взрослому. Сказал, что если она хочет видеться с сыном — будет вести себя прилично. А если нет — не будет видеть вообще.
— И что она?
— Плакала. Обвиняла в неблагодарности. Говорила, что я её бросаю.
Ирина молчала.
— Ирина, я понимаю — ты мне не веришь. И имеешь на это полное право. Но дай мне шанс. Последний.
— А если не получится?
— Получится, — твёрдо сказал Богдан. — Потому что я потерял тебя один раз. И больше не собираюсь терять.
Три месяца они встречались. Как в самой молодости. Кино, кафе, прогулки по Крещатику.
Богдан доказывал свою серьёзность делом. Когда мама звонила и начинала жаловаться на одиночество, он спокойно говорил:
— Мам, найди себе подружек. Запишись в какой-нибудь кружок. В театральный, например.
— Но мне скучно одной.
— Это твоя проблема, мам. Моя проблема — сделать счастливой свою жену.
— Какую жену?
— Ирину.
Они сняли квартиру в новом районе. Богдан настоял — чтобы ехать к матери надо было через полгорода. Специально.
Оксана Владимировна приехала к ним один-единственный раз. Осмотрела квартиру, поджала губы:
— Дороговато снимаете. Лучше бы ко мне переехали. Места много.
— Не переедем, мам, — сказал Богдан. — Нам здесь нравится.
— А готовить кто будет? — свекровь посмотрела на Ирину. — Она же не умеет.
— Я научилась, — спокойно ответила Ирина. — Оказывается, когда тебя никто не критикует, готовить — одно удовольствие.
Оксана Владимировна поняла намёк. Больше в гости не приезжала.
Сейчас они живут уже два года. Спокойно. Тихо. Счастливо.
А Ирина каждый вечер думает о том, что иногда уйти — это единственно верное решение. Чтобы понять свою ценность. И чтобы другие наконец это поняли.
Оксана Владимировна живёт одна. Иногда звонит сыну:
— Как дела?
— Хорошо, мам.
Поняла ли она свою ошибку? Вряд ли. Но теперь это уже не имеет никакого значения.
Дорогие, как вы считаете, было ли молчание Богдана главной проблемой этого брака, или свекровь не оставила бы Ирине шансов в любом случае? И верите ли вы в долгосрочное исправление Богдана или ему просто удобно вернуть комфорт? Поделитесь своим мнением!
