– Ну ты это… в следующий раз, Карин, сразу предупреждай, что у тебя ванильные свечи. Мне в них, между прочим, дышать нечем, – с этими словами Валентина Сергеевна решительно распахнула кухонное окно, и в квартиру влетел порыв промозглого ноябрьского ветра.
Карина, стоявшая у плиты в домашней пижаме и с пучком на голове, не обернулась. Только губы тонко сжались. Ещё утром она проснулась с ощущением, что будет скандал. И вот, пожалуйста – утро только началось, а её уже корректируют. Во второй раз за сегодня. Первая была – по поводу полотенец в ванной. Оказывается, «настоящие хозяйки не вешают белое рядом с тёмным».
– Это ароматерапия, – отозвалась она через плечо. – Свечи расслабляют. Мне после работы помогает. А вам, Валентина Сергеевна, никто не запрещает закрыть дверь в комнату. У вас, между прочим, теперь есть целая комната.
– Да уж, комната. Один шкаф на двоих с постельным бельём и пылесосом. Шикарно, ничего не скажешь, – язвительно выдала свекровь, отпуская штору. – Я, между прочим, от сына не требовала золотых гор, но вот эту… экономию пространства надо было обсудить до моего переезда.
– Мы, собственно, не обсуждали переезд, – спокойно произнесла Карина и выключила плиту. – Вы просто взяли и приехали. Без звонка. С вещами. С тремя сумками. На такси. В понедельник.
– Ах вот как! То есть я, значит, мать вашего мужа – уже не имею права приехать к собственному сыну?! – повысила голос Валентина Сергеевна, скрестив руки на груди. – Удивительное дело. Пять лет по больницам с ним моталась, на педиатрии ночами дежурила, а теперь «без звонка» ей, видите ли! Это раньше тебе можно было дверь на замок закрыть, а теперь извини, дорогуша – семья.
Карина медленно поставила кастрюлю на стол, присела, сцепила пальцы.
Семья, значит. Откуда только такие монологи берутся — будто заранее заготовлены.
– Валентина Сергеевна, – стараясь говорить ровно, начала она, – я понимаю, что вы переживаете за Тимура. Вы его мать, это естественно. Но… – она сделала паузу, подбирая слова. – Я, знаете ли, тоже человек. И тоже хочу после работы тишины, своего пледа, своего дивана, своего порядка.
– А ты думаешь, я не человек?! Думаешь, я тут поселилась, потому что некуда идти?! Да у меня в Саратове – три комнаты, балкон, и соседи все, как один, интеллигенты. Но я, дура, бросила всё, чтобы сыну помочь, поддержать, а тут… свечи ей воняют!
Карина встала.
– Сыну помочь или проконтролировать?
– Что ты сказала?
– Вы же не Тимуру помогать приехали, Валентина Сергеевна. Вы приехали смотреть, не слишком ли мы счастливы без вашего одобрения. А вдруг я ему суп пересолила или футболки глажу не тем боком?
– Ах вот ты как! – глаза свекрови сузились. – Всё ясно. Вот она — та самая благодарность. Подарила квартиру и теперь, значит, корона выросла?
– Это моя квартира, – отчеканила Карина, – я купила её ещё до свадьбы. В ипотеку. И да, я решила подарить её Тимуру, потому что думала, это важно – чтобы он почувствовал: мы строим общее. Оказывается, зря. Надо было написать: «Дарственная с ограничением по Валентине Сергеевне».
– Вот только не строй из себя жертву. Всё ты прекрасно знала. И где сейчас Тимур? На работе! А кто с тобой спорит? Я! И, между прочим, ему ты ничего не скажешь, трусишь. А на меня срываешься.
Карина уставилась на нее. Слова, как иглы, впивались в кожу. Она действительно ничего не говорила Тимуру. Потому что боялась, что он не поймёт. Потому что надеялась, что он сам увидит, что матери немного… перебор. А он только кивал и говорил: «Мама просто переживает».
Стук входной двери.
– Ну наконец-то, – пробормотала Карина и, не оборачиваясь к Валентине Сергеевне, пошла встречать мужа.
Он зашёл, снял ботинки и устало протёр лицо ладонью.
– Привет, девочки. Что, опять? – Тимур подошёл к ним, как школьный учитель к двоим ученикам, которые делят парту и не могут поделить тетрадку.
– Никаких «опять», Тимур, – Карина скрестила руки. – У нас конструктивный разговор.
– Ага, очень конструктивный, – перебила свекровь. – Она говорит, что я диктую ей, как жить. Да если бы я диктовала – она бы сейчас в халате нормальном стояла, а не в этом… – она выразительно махнула рукой на Каринину пижаму с кактусами.
– Это мой дом, – Карина почти не узнавала свой голос. Он стал звонкий, холодный. – Я хочу ходить по нему хоть голой. Но я не могу. Потому что ваша мама сидит в зале и смотрит сериал на полной громкости. А в ванной у нас теперь её шампуни, её скраб из абрикосовой косточки и её прокладки в общем ящике!
– Карин… – начал Тимур, но она перебила.
– Нет, Тимур. Ты послушай и не перебивай. Я месяц молчала. Пыталась привыкнуть. А потом ещё пыталась понять. Потом сдерживалась. А теперь я просто устала. Это не моя жизнь. Это не мой дом. Это гостиница для чужих людей, где я почему-то должна улыбаться, держать язык за зубами и делать вид, что мне всё нравится.
Повисла тишина. Валентина Сергеевна нервно поправляла цепочку на шее. Тимур опустил глаза.
– Я… – он хотел что-то сказать, но Карина уже повернулась и ушла в спальню. Закрыла дверь. На этот раз на замок.
За дверью ещё минут пять кто-то шептался. Потом опять хлопнула входная дверь.
Всё.
В этой квартире пахло чужими шампунями, но свечи всё ещё горели.
Карина села на кровать, прижала к себе подушку и заплакала.
Но беззвучно. В голос она не плакала давно.
Слишком много слышащих ушей.
***
– Ты правда считаешь, что она перегибает? – Тимур сидел на краю кровати, в руках — кружка с холодным чаем, взгляд где-то между ковром и ногами. – Ну мама как мама. Беспокоится. Просто… не умеет по-другому.
– А я, значит, должна уметь, да? – Карина стояла у окна, закутавшись в плед. – С твоей мамой жить, её кастрюли тереть, по её телевизору смотреть “Малахова” и терпеть, как она мне в лицо говорит, что я не женщина, а недоразумение?
– Она не это имела в виду…
– Тимур, – она резко обернулась, – она всегда именно это имеет в виду. Только ты один не хочешь этого видеть.
Он посмотрел на неё как-то по-мальчишески, будто она — строгая учительница, поймавшая его на списывании.
– Да что мне сделать, Карин? Сказать ей: «Мам, извини, ты больше не часть моей жизни»?
– Нет. Сказать ей: «Мам, ты живёшь у нас, а не мы у тебя. У Карины есть право на личное пространство, потому что, чёрт возьми, это её дом». Этого достаточно.
Он ничего не ответил.
На следующий день Валентина Сергеевна встала раньше всех.
Включила стиралку, почесала горло и громко кашлянула так, чтобы до спальни донеслось: «Не спят, значит, если слышат».
Потом достала блокнот и начала переписывать список продуктов, который Карина оставила на холодильнике.
– Зачем вы это делаете? – Карина вошла на кухню босиком, в халате, запахнутом до подбородка.
– Что именно? – голос свекрови был нарочито удивлённый.
– Вы правите мой список. Зачем?
– Ну как же! Кто же берёт курицу по акции в этом… ГастроМолле? У них сальмонелла была в прошлом году. А шпинат? Куда ты шпинат? Тимур, что ли, у тебя травоядный?
Карина глубоко вдохнула. Пальцы крепко сжались на чашке.
– Я готовлю. Я покупаю. Я решаю. Пожалуйста, отложите блокнот.
– Пожалуйста, не кричи. А то я могу и давление померить, – отрезала Валентина Сергеевна и, не сводя с Карины глаз, написала в список: «Филе индейки – 600 г. НЕ КУРИЦА».
Карина молча вышла.
Стычка случилась в пятницу. Карина пришла с работы — измотанная, злая, в офисе горел дедлайн, бухгалтерша нажаловалась начальству на “слабую коммуникацию”, а дома…
А дома исчез её любимый коврик из ванной. Тот самый, мягкий, сизо-серый, который она привезла с дачи тёти Зины и стирала вручную.
– Где коврик? – спросила Карина сразу, не поздоровавшись.
– Вонючий был, – бросила Валентина Сергеевна, даже не обернувшись. – Выбросила. Там плесень уже наверняка.
– Что значит выбросила?! – Карина вбежала в зал. – Это был мой коврик! Кто дал вам право?
– А кто тебе дал право в этом доме жить с грязью? Ты замуж вышла или как? Или ты теперь главная и всё по-твоему? Вонючий коврик! Что ж ты за женщина, если даже чистоту дома соблюдать не можешь?
Карина застыла. У неё дрожали руки.
– Вы выкинули мою вещь без спроса. Это уже не про коврик. Это про… всё.
– А вот давай поговорим про всё, – свекровь встала, не спеша. – Ты считаешь, что ты тут хозяйка? Потому что у тебя бумажка есть про покупку? Так у меня бумажка на сына — свидетельство о рождении. Я его сюда рожала, а не тебя! И ты думаешь, ты важнее?! Да он с тобой год, а со мной – всю жизнь!
– А он сам-то знает, что у него выбора нет? Или вы ему тоже бумажку на лоб приклеили?
– Ты… ты неблагодарная! Ты змея в халате за восемьсот рублей!
– А вы диктатор с фуксией на губах!
– Ой, да пошла ты!
– Да вот с радостью! Только вы, к сожалению, не идёте! Вы засели, как хост в чужой системе! Жрёте, дышите, указываете, а хозяйкой себя считаете!
Тимур вбежал в комнату в самый разгар — с мобильником в руке и выпученными глазами.
– Что за ор?! Вы с ума сошли?
– Скажи ей, Тимур! – взвизгнула мать. – Скажи ей, что она меня выживает! Я на старости лет тут как приживалка!
– Да потому что вы и ведёте себя как приживалка! – Карина в этот момент уже тряслась. – Только с характером маршала!
– Хватит!!! – Тимур заорал так, что даже чайник, кажется, замер. – Я… я устал! Вы обе… вы меня разрываете!
– Да не мы! – выкрикнули они в один голос. – Она!!!
Тимур сел прямо на пол. Схватился за голову.
– Я просто хочу домой приходить… и чтоб никто не орал. Чтоб просто… спокойно. Можно?
– Тогда пусть она уезжает, – Карина показала на свекровь.
– Пусть она уходит, – указала Валентина Сергеевна на Карину.
Тимур вскочил.
– Всё. Я ухожу. Мне всё равно. Мне вообще всё равно.
Он схватил куртку, ключи и хлопнул дверью так, что в прихожей посыпалась штукатурка с верхнего угла.
Тишина. Только часы тикали.
Карина смотрела на свекровь. Свекровь — на неё.
– Ты этого хотела? – шипяще прошипела Валентина Сергеевна. – Вот и дожила. Женщина. Карьеристка. Мать мужа выгоняет, мужа выгоняет. Осталась бы ты одна – так бы и сдохла на этой плитке с ванильными свечами!
Карина подошла к двери. Открыла её.
– У вас два часа. Потом я меняю замки.
– Что-о-о? – Валентина Сергеевна замерла. – Ты… ты…
– Сказала. Два часа. Или будет полиция.
Валентина Сергеевна выпрямилась.
– Ты даже не боишься. Значит, не любишь. Ни его, ни никого.
– Нет, Валентина Сергеевна, – Карина говорила тихо. – Я просто наконец-то люблю себя.
Через два часа свекровь ушла. Без истерик, без прощаний. Просто вышла, хлопнула дверью и… не оглянулась.
В квартире было странно тихо. Как после грозы.
Карина стояла у окна. Город мерцал, машины текли по проспекту, как кровь по венам.
Телефон лежал на подоконнике. Молчал.
Как и всё остальное. Но это была её тишина. И её решение.
***
Карина проснулась в шесть утра. Без будильника, без шумов на кухне.
В квартире было… непривычно. Пусто.
Она встала, накинула халат. Прошла мимо кухни — всё на своих местах. Ни разбросанных газет, ни запаха подгоревшей перловки, ни свекрови с лицом «у меня к тебе один вопрос, девочка».
Тишина.
Она села в кресло у окна. В том самом, которое Валентина Сергеевна предлагала выкинуть — мол, «старьё, ни на дачу, ни в гараж».
Налила кофе. Горький, как вчерашние слова. И такой же крепкий.
Телефон лежал рядом. Не звонил.
Семь сорок. Восемь двадцать. Девять.
В десять утра позвонил… он.
– Привет, – тихо. Слишком тихо. – Ты… как?
– Лучше, чем ожидала, – коротко.
Пауза. Он явно не ожидал, что её голос будет твёрдым. Без дрожи.
– Я у Лёхи. Временно. Пока мама… не знаю. Она не со мной, если ты это подумала.
– Я ничего не думала, Тимур.
(Ложь. Она всё утро представляла: мама варит ему овсянку, поджимает губы и вздыхает: «Вот такая у тебя жена. Карьера у неё вместо семьи».)
– Мы могли бы… всё обсудить, – начал он, запинаясь. – Ну… с нуля. Может, я был не прав. Вернее… был. Просто не знал, как.
– Ты знал. Просто не хотел. Это разные вещи.
– Да ладно тебе, – в голосе вспыхнуло раздражение. – Я ведь не враг тебе. Это моя мать. Ты же знала, на что идёшь. Ты вышла за меня.
– Я вышла за тебя. А не за неё. Я не подписывалась жить под диктовку. Кухня не театр, а я не второстепенная роль.
– Ну прости, что не могу её выгнать на улицу! Это моя мать! Ты бы свою выгнала?
– Если бы она срала мне в душу каждый день по расписанию — да. Без сожалений.
– Класс, Карина. Просто аплодисменты. Ты даже не пытаешься понять! Мать не выбирают!
– А жену — выбирают. И ты выбрал её. Всё просто, Тимур.
– Да пошло оно всё… – он бросил трубку.
Карина смотрела на экран.
Он не перезвонил. И она не ждала.
Через неделю Карина сменила замки. Выбросила старую сушилку для белья (мамина гордость), сняла со стены кривую икону (свекровь приклеила её на клей «Момент», пока Карины не было) и сдала в утиль сервиз, на который нельзя было смотреть без кома в горле.
Работа стала легче. Или просто она перестала приходить домой с ощущением, что её ждет проверка Роспотребнадзора.
Впервые за долгое время — жила. Просто жила.
Через месяц Тимур позвонил снова. Голос — сдержанный, даже немного чужой.
– Я подаю на развод.
– Я тоже, – ответила Карина.
– Жаль, – коротко.
– А мне — уже нет, – спокойно. И правда: нет. Боль ушла, как зубная — выдернули всё, что разъедало изнутри.
– Ты была хорошей. Просто… не моей.
– Я и не должна быть чьей-то. Я своя.
Он повесил трубку.
И всё.
Позже, когда документы были поданы, Карина снова сидела в кресле у окна. Пила кофе. Смотрела, как медленно гаснет свет на вечернем проспекте.
И в какой-то момент — улыбнулась.
Потому что больше никто не говорил ей, как и с кем жить.
Потому что она выжила. И выбрала — себя.
