Покой нам только снится
Пахло хвоей, церковным ладаном и горьким кофе, остывшим на подоконнике. Ленка сидела на кухне в маминых тапках — тех самых, что раньше были с мехом, но давно вытерлись до тряпок. На коленях — влажное полотенце, в голове — звенящая пустота.
— Вот и всё, — подумала она, зацепившись взглядом за знакомый трещащий чайник. — Василий Аркадьевич и Галина Ивановна ушли. Как будто испарились. И никто даже не сказал им «спасибо».
Из прихожей донёсся стук каблуков. Звонкий, как по асфальту. В квартиру вошла Марина — вся как с обложки журнала, только не про женщин, а про хищников. Следом за ней, как верная тень, проковылял Олег. Муж Лены. Бывший. Почти бывший. Хотя, судя по взгляду, он тоже не был уверен, разводились ли они по-настоящему — или просто давно перестали разговаривать.
— Ну и чего ты тут сидишь, как вдова? — процедила Марина, бросая сумку на стол, как будто там лежал тухлый ананас. — Похороны закончились. Можно уже включить голову.
— Я её, в отличие от некоторых, не выключала, — спокойно ответила Лена, поднимаясь.
— Началось, — фыркнул Олег, оглядываясь на кухню, как будто искал пути к отступлению. — Может, не будем устраивать балаган на костях родителей?
— А ты-то чего приехал? — тихо, но отчётливо спросила Лена. — Только не говори, что попрощаться. Ты и на похоронах был ровно девять минут, из которых шесть чесал в телефоне.
Марина смерила её взглядом, в котором читалось: «Ну ты и наглая».
— Мы вообще-то сюда по делу. — Она села за стол, достала папку. — Нам с Олегом нужно обсудить продажу дачи. Ну, та, в Подосиновке. С верандой.
— Та, где твоя мама с инсультом училась снова ходить, — уточнила Лена. — Где ты не была последние три года. Где твой отец полгода назад ел с ложки, потому что зубы у него больше не держались.
Марина закатила глаза.
— Не надо театра. Ты ж туда не из милосердия ездила, а потому что других не было. Мы с Олегом работали. Жизнь, знаешь ли, не из чая с мятой состоит.
— Угу. А моя — из памперсов и градусников. Серьёзно, Марина, ты правда считаешь, что можешь прийти сюда, щёлкнуть пальцами и продать всё, что ещё вчера было их домом?
— А что ты предлагаешь? — вмешался Олег, почесывая подбородок. — Оставить тебе дачу? Тебе, Лена? Женщине, которая даже не в родстве?
Лена медленно подошла к окну. За стеклом, как назло, пошёл дождь. По старой памяти — как будто он каждый раз приходил, когда всё рушилось.
— Как быстро они начали делить… — подумала она. — Ещё и сорок дней не прошло. Они даже чай из родительских чашек не попили. Зато дачу уже мысленно снесли и продали.
— Ты не имеешь никакого юридического права, — сухо добавила Марина, расправляя бумажки. — Ты даже не жена. У вас с Олегом всё… ну, в подвешенном состоянии.
— Висите вы. Над пропастью совести, — хмыкнула Лена. — Юридического права нет. А совестного?
— Совесть — не валюта. Не на неё покупают машины, квартиры и детские курорты. — Марина встала. — Завтра мы встречаемся с нотариусом. Олег договорился. Ты можешь приходить. Или не приходить — это уже не принципиально.
— А вы не боитесь? — неожиданно тихо спросила Лена. — Что будет не так, как вы думаете?
Олег пожал плечами:
— Чего бояться? Всё по закону. Мы — дети. Родные. Наследники.
— Родные… — повторила она, будто пробуя слово на вкус. — Интересно, Галина Ивановна считала вас родными, когда ты, Марина, даже на её день рождения не звонила?
— Я была в командировке, — отрезала та.
— Четыре года подряд?
Повисло молчание. Тяжёлое, как одеяло после похмелья. Лена развернулась к ним спиной и вышла в коридор. Слышала, как шепчутся за её спиной.
— Она всё испортит…
— Пусть только попробует…
— Мы ей покажем…
На кухне остался один стакан. И ложка в нём — та самая, с которой всё и начиналось. Первые чаи, первые разговоры. И последнее «спасибо» от Василия Аркадьевича. Шёпотом. В палате. За то, что не бросила.
А на следующее утро в нотариальной конторе всё пошло не по сценарию.
Завещание
Аркадий Львович вошёл, как всегда, в своей старомодной, но безупречно отглаженной тройке, будто пришёл не зачитывать завещание, а вести программу про юристов на телевидении. Он снял шляпу, повесил её на вешалку и, не глядя ни на кого, произнёс спокойно:
— Ну что, дорогие мои… Пора.
Он знал, что сейчас здесь будет спектакль. Только без занавеса, но с настоящей драмой.
Лена села на край дивана, сжав ладони так, что побелели костяшки пальцев. Пальцы у неё были сухие, с трещинками от вечного мытья посуды, полов и чужих тел в бессонные ночи. Её руки не писали стихов и не играли на рояле, они жили на кухне, в аптечке и у кровати Галины Ивановны.
Олег и Марина устроились напротив, как присяжные на суде. Только взгляд у обоих был такой, что приговор уже написан.
— Начнём, — Аркадий Львович раскрыл папку с бумагами, поправил очки и кашлянул, как будто не столько от волнения, сколько от внутреннего раздражения. — Согласно последней воле Галины Ивановны и Василия Аркадьевича, завещание, зарегистрированное два месяца назад, гласит следующее…
Он прочёл текст ровным голосом. Голосом, который слышал и разводы, и наследственные войны, и признания отцовства в семьдесят лет. Он умел говорить так, чтобы оставаться нейтральным даже под обстрелом.
— Всё имущество, а именно — загородный дом, квартира в городе, накопления на счету в размере одного миллиона сто двадцать семь тысяч рублей и транспортное средство марки Hyundai Solaris 2014 года выпуска… — он сделал паузу, как будто специально — …переходят Лене Алексеевне Гришиной.
Тишина повисла, как перед бурей. Густая, вязкая, липкая.
— Чё? — выдохнул Олег, резко наклонившись вперёд, будто хотел выбить из Аркадия Львовича эти слова обратно. — Это шутка, что ли?
— Это официальное завещание, заверенное, зарегистрированное в нотариальной палате, — спокойно ответил Аркадий Львович. — Документ не подлежит сомнению.
— Да они в это время уже не соображали ни черта! — повысила голос Марина, сжав кулаки. — Кто вообще был свидетелем этой цирковой постановки?!
— Два свидетеля. Оба живы и подтверждают сознательность и волю завещателей. Можете запросить копии. Всё оформлено безукоризненно. — Он продолжал говорить так, как будто комментировал прогноз погоды: холодный циклон жадности с юго-запада, давление лицемерия — выше нормы.
— Это ты подстроила? — Марина обернулась к Лене, вся в напряжении. — Ты что им, лекарства подменивала? Или на ухо нашёптывала, пока мы пахали?
— Вы пахали? — Лена подняла глаза. Голос её дрожал, но не от страха — от усталости. От всего. — Ты их навещала раз в три месяца. С тортом. Только тортов уже никто не ел — им сахар нельзя было.
— Ты — никто! Поняла? НИКТО! — Марина уже сорвалась, лицо её покраснело, она вскочила, будто хотела ударить — или хотя бы испепелить взглядом. — Ты жила в их доме, ела из их холодильника и теперь решила — ага, раз старики померли, можно всё прибрать к рукам?!
— Я не прибирала. — Лена говорила тихо. Она не плакала. У неё слёз уже не осталось. — Я их мыла, когда у твоей мамы начиналась вот эта её проблема… Ты знаешь, о чём я. Я поднимала отца, когда он падал. Я слушала их. Я была им нужна. А вы приходили как в музей: «Посмотри, мама, у меня новые туфли». Им это не нужно было. Им нужно было, чтобы рядом сидел кто-то живой. И не торопился.
— Пф-ф! Сентиментальный бред! — фыркнул Олег, царапая ногтем стол. — Ты думаешь, если ты тут пару лет у них под носом ошивалась, это делает тебя наследницей?
— Закон говорит: да. — Аркадий Львович устало захлопнул папку. — И вот ещё. В завещании есть письмо. От руки. Хочешь, Олег, читай сам?
Олег выхватил лист, порвал бы — но взгляд Аркадия был как у учителя, который знает, куда звонить, если ученик дерётся.
Он пробежал глазами первые строки, и челюсть его осела:
«Дорогие дети. Если вы это читаете, значит, нас уже нет. Надеемся, у вас хотя бы хватит совести выслушать то, что мы скажем. Мы знаем, как вы относились к Лене. И мы знаем, как она относилась к нам. Мы не слепые и не глупые. Вы заняты, вы спешите. Вы — важные люди. Но когда ты важный, и у тебя нет времени на мать, у которой инфаркт — это не делает тебя взрослым. Это делает тебя чужим. Лена не чужая. Она — родная. Не по паспорту. По поступкам.»
Марина отняла у брата лист, пробежала глазами — и побледнела. Как в мультике: раз — и всё лицо стало цвета стен.
— Они… — она сипло, без интонации. — Они правда это написали?..
— Они это прожили, Марина, — глухо произнёс Аркадий Львович. — А я просто читаю.
— Я требую экспертизу подписи! — выкрикнула она вдруг, и это было похоже на последний козырь игрока, у которого давно уже пустая рука. — Это всё подделка! Сценарий! Манипуляция!
— Вперёд. — Лена встала. — Делай экспертизу. Проверь всё. Поройся. Облей грязью их память. Тебе же не привыкать.
Она вышла из комнаты, не хлопнув дверью — не потому что благородная, а потому что просто сил не осталось.
Аркадий Львович долго молчал. Потом встал и медленно, как бы нехотя, проговорил:
— Всё, что они оставили, — это не деньги. И не дом. Это совесть. Но вам она, как я понял, не нужна. А мне пора.
Он взял шляпу, надел её и вышел, оставив в комнате только звук собственного ухода — самый громкий звук дня.
Возмездие
Лена уехала ночью. Бесшумно, как уходят люди, которым больше нечего терять, но которые всё ещё что-то берегут. Дом стоял пустой, и только навязчивое эхо её шагов на старом паркете напоминало: здесь кто-то жил.
И любил. До конца.
Даже дорога на дачу, старая, убитая, с лужами в полколеса, была милосерднее, чем последние дни в городе. Лена ввалилась в кресло, как будто прошла марш-бросок по минному полю. На плите — чайник, в холодильнике — почти ничего. Как и в жизни. В доме пахло деревом, мхом и чем-то очень честным. Таким, что не обманешь и не переделаешь.
Тишина.
Сначала как бальзам.
А потом — как плита на грудь.
Она заварила чай, села на крыльцо, завернувшись в старый плед. Внизу — речка, по вечерам там кто-то ловит рыбу. В детстве она бегала туда с удочкой, и Галина Ивановна всегда кричала с веранды: «Лена, только не упади туда сдуру!»
Теперь некому кричать.
Телефон молчал. Даже этот идиотский виброзвонок, который обычно оживает в самый неподходящий момент, — молчал как заговорщик.
Лена выключила его. Совсем. Пусть они там варятся в своей злобе. Она не хочет знать, кто что сказал, какие версии запускают в чатике «Семейка года», и кто уже продал новость какому-нибудь «МК в Подмосковье».
Но на третью ночь произошло странное.
Шорох.
Она проснулась от звука. Не от привычного потрескивания дома или шума ветра — нет. Это было иное. Человеческое. Чужое.
Кто-то был в доме.
Она прижалась к стене, сердце — в горле. Дышать тяжело, но она пошла. Тихо. Без света. На кухне всё на месте. Дверь заперта. Но в коридоре…
На полу — следы. Влажные. Как будто кто-то входил в грязной обуви.
Не может быть. Я же закрыла дверь. Я же проверила…
И тут — стук.
Громкий, откровенный, дерзкий. Не по двери — по стеклу.
Тук-тук-тук.
Она подошла. Осторожно. За занавеской — тень. Фигура. Стоит и не двигается.
— Кто там? — голос Лены предательски дрожал.
Молчание. Только дыхание.
Она взяла первый предмет, что попался под руку. Сковородку. Чугунную. И резко распахнула дверь.
— Ты чё творишь, мать?! — выдохнул Олег, стоя перед ней, промокший до нитки, с лицом, как у нашкодившего подростка.
— Ты чё здесь делаешь?! — рявкнула она в ответ. — Ты с ума сошёл?! У тебя голова есть?
— Мне нужно с тобой поговорить… — он вытер лицо рукавом и попытался заглянуть ей за плечо. — Наедине. Без этой истерички Марины.
— Ага. Сейчас я тебя пущу, ты мне бензин в подушку зальёшь или кирпич в окно. Знаю я вашу «семейную дипломатию». Что тебе надо?
— У меня предложение.
— Я замужем, Олег, и вообще ты не в моём вкусе. — Она чуть наклонила голову. — Ты мокрый, злой, и с тобой отвращение говорит громче, чем ты сам.
— Хватит. Мне реально есть что сказать. — Он опустил глаза. — Не хочу воевать. Хочу… разобраться. По-человечески.
Вот это было неожиданно.
Лена отошла от двери. Молча. Он вошёл, оставляя мокрые следы на деревянном полу, и сел — сам, без приглашения. Как будто снова дома. Только теперь — не в своём.
— У тебя пять минут, — сказала она, ставя чайник. — Потом либо ты уходишь, либо я вызываю участкового. А дача, между прочим, зарегистрирована на меня. Так что имей в виду.
— Я не ради имущества пришёл, — буркнул он. — Хотя, ладно, немного ради него тоже. Слушай… Марина идёт в разнос. Она наняла адвоката, хочет через суд всё это оспаривать. Но у неё нет шансов. Ни одного. Я это понимаю. Но она — нет.
— А ты чего хочешь? — Она не смотрела на него, только наливала кипяток в две чашки. Одна — сколота. Это как раз для него.
— Я хочу, чтобы ты подписала мировое соглашение. Мы отказываемся от претензий, ты — выплачиваешь нам какую-то часть. Ну, например, тридцать процентов. Или двадцать. Что-то, чтобы Марина не сожгла всех.
— То есть, я должна вам заплатить за то, что ухаживала за вашими родителями, пока вы занимались своей жизнью?
— Не за это. За мир. Чтобы не было скандалов, судов и прочего трэша. Чтобы мама с папой не стали мемами на YouTube.
Она молчала. Потом вдруг села напротив. Смотрела прямо в глаза. Долго.
— Ты знаешь, почему они оставили всё мне?
— Потому что ты рядом была.
— Нет. Потому что я их не предала.
Пауза. Он не ответил. Потому что нечего было.
— У тебя есть бумага? Запиши. Я согласна выплатить вам по нулям. Потому что вы мне и сто рублей не стоите. Судитесь. Кричите. Делайте всё, что хотите. А я… я больше не хочу быть частью вашей семьи. Я вас вычеркиваю. Всё. Окончательно.
— Лена…
— Пошёл вон, Олег. Пока я тебя не ударила этой сковородкой.
Сделка с чертом
Она не отвечала на звонки три дня.
На четвёртый сдалась — любопытство, как известно, хуже алкоголизма: вроде бы знаешь, что будет плохо, но всё равно тянешься.
На экране высветилось что-то странное — не имя, не номер, а «Юридическое бюро Романов и партнёры». Звучит так, как будто они специализируются на продаже душ и наследств.
Лена вздохнула, села на крыльцо и нажала «принять».
— Елена Николаевна? — мужской голос был безэмоциональным, выверенным, как у GPS: ни грамма жизни.
— Вы кто и что вам надо?
— Меня зовут Андрей Романов. Я представляю интересы Марины Олеговны Климовой. Хотел бы обсудить с вами альтернативное решение спора, пока ситуация не перешла в правовую плоскость.
— Поздно, милый. Плоскость уже накренилась, и кое-кто из неё скоро вывалится. — Она зевнула. — Вас на какую цифру нацелили? На всё, что я ношу?
— Нет. Совсем наоборот. У нас есть предложение, от которого вы, возможно, не захотите отказываться.
Вот тут она замолчала.
Слишком гладко. Слишком вежливо. Слишком «возможно».
— Говорите. Только коротко. У меня чай стынет.
— Марина Олеговна готова подписать отказ от наследства — официально и без возможности дальнейших исков. Взамен вы передаёте ей один объект, находящийся в собственности.
— Дом в городе? Забудьте.
— Нет. Речь не о доме. Ей нужен семейный архив.
Повисла пауза.
Та самая, когда мозг в панике перебирает варианты, а сердце тихо шепчет: «Что-то тут не так…»
— Что ещё за архив? Я не библиотекарь, чтобы хранить ваши грехи на полках.
— Дело не в бумагах. Ей нужен один конкретный альбом. Семейный. Где её отец с некой дамой — по фамилии Новикова. Мы знаем, что у вас он есть. На снимках они вместе, в 80-х. Это ключевой элемент.
— Ключевой элемент чего? Её экзистенциального позора?
— Доказательства родства.
— Погодите-ка… — Лена медленно встала. — Вы хотите сказать, что у вашего клиента есть брат? Или сестра?
— По нашей информации — внебрачная дочь. Родившаяся в 1986 году в Сочи. Её мать — актриса местного драмтеатра. Господин Климов-старший оставил там не только гастроли, но и кое-что посерьёзнее.
Лена присвистнула.
Вот это поворот. Это тебе не банальная война за сервант и родительскую дачу.
— И Марина об этом только сейчас узнала?
— Неделю назад. Но документы… потеряны. Остался только альбом, и, как мы понимаем, он у вас.
— И зачем ей альбом, если она хочет от наследства отказаться?
— Потому что на самом деле она хочет его сохранить. Всё. Абсолютно. Чтобы никто больше не появился. Она собирается подавать в суд, чтобы признать возможную сестру недееспособной, основанием будет психиатрический диагноз — у той, по слухам, нестабильность. Но без подтверждения родства, без альбома — это не сработает. А вы, как владелец единственного физического доказательства, — ключевая фигура.
— И что же вы мне предлагаете, господин Романов?
— Вы отдаёте альбом. Мы — официально и бесповоротно отказываемся от претензий. Подписываем бумаги. И, что важно, вам переводится сумма в размере десяти миллионов рублей. Легально. Через нотариуса.
Молчание.
Тот случай, когда даже сковородка не поможет — в такую сделку только дьявол входит налегке.
— А если я откажусь?
— Тогда Марина всё равно подаст в суд. Привлечёт СМИ. Сделает вас ведьмой, охотившейся на стариков. Ваш бизнес проверят все — от налоговой до Роспотребнадзора. И, вероятно, появится некая девушка, которая будет очень заинтересована в половине наследства. Вопрос — вы заодно с ней?
— Пока — нет. Но я обожаю новые знакомства.
Он засмеялся. Впервые.
И это был не смех, а звук, похожий на хлопок папки с документами. Холодный. Весомый.
— У вас два дня. Подумайте. После этого предложения не будет.
— Альбом я найду. Но, может, сначала познакомлюсь с этой вашей «сестрой». Интересно же, что за наследничек может вылезти из семейной шка… то есть, шкатулки.
— Это не входит в договор.
— А меня это никогда не останавливало.
Лена отключила звонок. Сердце стучало в висках, как барабан на казни.
Она встала, пошла в дом и достала из шкафа старую коробку. Внутри — альбом. Тот самый. С заклеенными уголками, пожелтевшими снимками, на которых молодой, ещё с волосами, Климов-старший обнимал стройную женщину в сарафане.
На одном из фото — он с ребёнком. Девочка лет трёх. Подпись на обороте: «Наша Алёнка. Сочи, 1989».
Лена уселась на пол и уставилась в окно.
— Ну что, Алёнка. Добро пожаловать в семейную мясорубку.
Чужая кровь, свои кости
Это всё должно было быть просто.
Оформил бумаги, получил дом, посадил гортензии и живи спокойно, как нормальный человек.
Но с тех пор, как Лена вошла в этот смердящий пафосом домик с мраморными колоннами и запахом фамильных костей, всё шло через одно место.
Теперь же перед ней сидели две женщины.
Одна — в дорогущем костюме от кого-то «дьявольски итальянского» и с лицом, будто она каждый день ужинает с Набиуллиной.
Вторая — в дешёвой куртке, потёртых джинсах и с глазами, в которых столько недоверия, что хоть лопату бери и откапывай.
— Это она? — спросила Алёна, глядя на Марину, как на прокурора, который вот-вот предъявит обвинение в незаконном рождении.
— Она, — кивнула Лена. — А ты — её сестра. Или, по крайней мере, дочь одного и того же деятеля культурного фронта.
Марина молчала.
Молча доставила бумагу.
Молча положила на стол.
И только тогда сказала:
— Подпишешь это — и уходишь. Ты — никто. Без фамилии, без денег, без наследства. Просто человек, которому повезло не жить с этим монстром под одной крышей.
Алёна усмехнулась.
Но не по-доброму — по-человечески, как умеют те, кто пережил больше, чем положено на одну жизнь.
— Да вы с ним прекрасно справлялись. Каждый в своей комнате. Он — в кабинете, ты — в зеркале. Судя по всему, больше всего ты боялась, что кто-то будет на него похож, да?
— Я боялась за его имя!
— Поздно. Имя давно у него на памятнике. А у меня — справка из роддома и фотографии, на которых он меня держит. Ты же их хотела сжечь? Увы, не вышло.
Марина схватила ручку, сжала до хруста.
— Ты не получишь ничего. Не из-за денег. А потому что не заслужила. Ты — ошибка.
Тут вмешалась Лена.
— А ты, прости, шедевр? Или у тебя в паспорте не серия, а артикул? Вы, Марина Олеговна, путаете «право на» и «способна быть». Алёна не просила папашу приезжать в Сочи, залетать и исчезать. Это вы тут весь спектакль устроили — с адвокатами, альбомами, угрозами. Думаете, вам аплодировать будут?
— Я защищаю семью!
— Семью? А у вас она вообще была? Или только наследство и горничная по имени Люся?
Марина встала. Слёзы были, но злые, такие, от которых хочется бить посуду, а не обниматься.
Она порвала бумагу.
И вышла.
Без слов, без «до свидания», без сцены. Только громко хлопнула дверью, и всё.
Алёна посмотрела на Лену:
— Ну, и что теперь?
— Теперь ты можешь жить, как хочешь. Наследство пополам, нотариус оформит. Я тоже получу своё. Хотела дом, получила войну. Справедливо.
— А ты чего хочешь, правда?
Лена задумалась. Впервые за долгое время — не о налогах, не о том, как выжить в этом аду, где фамилия важнее поступков. А просто — о себе.
— Покой. Тишину. Может, завести собаку. Не из тех, что грызутся за наследство, а обычную. Спокойную. С глазами честными.
Алёна улыбнулась.
— Я умею дрессировать. Принесу поводок. Ты — чай.
Через месяц.
На крыльце старого дома в Подмосковье — две кружки.
Одна с мятой, другая с ромашкой.
Лена и Алёна сидят молча. Слушают, как в доме гавкает щенок по кличке «Аркадий Львович» — в честь адвоката, который сбежал на пенсию сразу после оглашения завещания.
У каждой из них теперь было своё.
Своя жизнь.
Своя фамилия.
Свои кости. И больше — никаких чужих кровей, которые капают, как яд, в семейный чайник.
