Утро начиналось, как обычно, с кофе, который Настя выпила стоя — между крошками от вчерашнего пирога (сухого, как брак её подруги) и взглядом на часы, показывавшие, что она опять не успевает быть счастливой.
На кухне пахло обидой. Такой стойкой, что хоть консервируй на зиму. Анастасия, в легком халате с оборками, стояла у плиты и методично мешала борщ. Нет, не потому что кто-то просил. Просто надо было куда-то деть раздражение. А в кастрюле оно хотя бы кипело молча.
На стене часы. Безмолвный доносчик времени и чужих ожиданий.
Зазвонил домофон. Один короткий, как пощёчина, сигнал.
— Ну, с богом… — выдохнула Настя и нажала кнопку.
— Настя, это я, открывай. — голос свекрови был как всегда на грани между «я тебя люблю» и «почему ты ещё не уволилась ради моего сына».
Настя сдержанно улыбнулась. Щелчок замка — и её личная комедия ошибок снова началась.
В коридоре появилась Екатерина Ивановна, как обычно — в пальто, будто собиралась на похороны самой весёлой своей эмоции, и с сумкой, из которой торчал пакет с капустой. Продукты как средство давления — это у неё семейное.
— Доброе утро, Катерина Ивановна, — мягко, почти миротворчески, сказала Настя.
— Утро доброе тем, у кого совесть есть, — ответ был как тапок, прилетевший в лоб.
Настя промолчала. За годы брака она выучила язык свекрови, как выучивают второй — с болью, но навсегда. Она знала, что «совесть» здесь — это кодовое слово, означающее «ты опять делаешь что-то не так, и, поверь, я об этом расскажу всему ЖЭКу».
На кухне Екатерина Ивановна сняла пальто и села за стол. Она сразу достала из сумки три контейнера: один с пирогом, другой — с квашеной капустой, третий — со своими претензиями. Последний, как водится, без крышки.
— Ты зачем снова перец в борщ кладёшь? А у Лёши изжога. Или тебе всё равно, что он потом не спит по ночам?
— У Лёши изжога от «Доширака», а не от моего борща, — Настя даже не пыталась быть милой.
— Вот так, значит, разговариваешь? Это всё твои университеты, небось. Мама твоя такая же. Папа — бедный, царствие ему небесное, хоть и спился, а был мужчина.
Бинго. Свекровь вышла на финишную прямую — к риторике похорон и обвинениям в адрес всех родственников.
И это было только утро…
Дверь хлопнула — вошёл Алексей. Уставший, мрачный, как будто только что вернулся не с работы, а с допроса по делу о любви, которую он давно похоронил.
— Привет, — буркнул он, целуя мать в щеку и бросая мимолётный взгляд на жену. — Что у нас тут? Опять сцена?
— Да какая сцена, сынок, это просто разговор по душам, — Екатерина Ивановна хлопнула по столу контейнером с капустой. — Я просто сказала, что у неё руки не оттуда, и она начала спорить!
— Ты слышишь себя? — устало выдохнула Настя. — Ты каждый раз приходишь сюда не как гость, а как проверяющий из СЭС. Мне поставить табличку «Не дышать — идёт критика»?
Алексей подошёл к чайнику, наливая воду. Его лицо — бетонная плита. Ни капли участия. Ни тени тревоги. Только раздражение, как будто он оказался в чужом доме и хочет сбежать.
— Настя, не начинай. Мама просто волнуется. Ты всё воспринимаешь в штыки.
— Да ладно?! А что мне делать, когда она в лоб мне говорит, что я никудышная жена? Обнять и сказать спасибо?
— Ну, если бы ты меньше нервничала, было бы проще. Всё время — с претензиями. Может, и правда пересмотришь своё поведение?
Настя почувствовала, как закипает. Но уже не борщ. Она сама.
— Алексей, я уже год живу не с тобой, а с твоей мамой. Ты вообще в курсе, что у нас с ней больше общения, чем у меня с тобой?
Екатерина Ивановна вставила:
— А вот в наше время, между прочим, свекровей уважали. Да если бы я так разговаривала со своей, мне бы в лоб дали и сказали — радуйся, что замуж взяли!
Настя медленно, очень медленно обернулась к свекрови.
— Катерина Ивановна, в ваше время и телевизоры были чёрно-белые. Может, мы и к ним вернёмся? Или, может, вы просто… перестанете вмешиваться в нашу жизнь?
Алексей кинул чашку в раковину. Со звоном. Громким.
— Хватит! Мне всё это надоело. Мама права — ты вечно чем-то недовольна. Может, тебе и правда нужно подумать, где тебе будет лучше?
Настя замерла. На секунду. А потом пошла к двери. Не в прихожую — к выходу. Без крика. Без истерик. Только:
— Я подумаю. И когда решу — уже не вернусь. Только ты, пожалуйста, не удивляйся потом, ладно?
Она накинула куртку, схватила ключи и хлопнула дверью. И так громко, что, наверное, внизу у соседей коты под кровать попрятались.
***
Квартира, которую Настя сняла, была… не сказать чтобы мечта, но, как говорил риелтор: «здесь хотя бы не текут трубы, и из окна видно не кирпичную стену, а кусок неба — и то прогресс.»
Настя смотрела на окно с пыльным подоконником и думала: «Ну что ж, не хоромы, но в этом углу хотя бы никто не спрашивает, почему я соль не туда сыплю.»
Прошло две недели с момента, как она хлопнула той исторической дверью. За это время она поняла одно: одиночество — это не страшно. Страшно — жить в компании, в которой тебя по умолчанию считают врагом.
На новом месте было тихо. Никто не приходил с квашеной капустой. Никто не критиковал, как она варит яйца. Никто не вставал между ней и её желаниями. Особенно в туалете.
А потом был вторник. Самый безобидный день недели. Настя вышла за кофе в соседнюю кофейню, которую рекомендовал сосед — молодой парень, всегда пахнущий мятой и свободой. Он говорил: “У них капучино, как поцелуй перед разводом — крепкий, горький и неожиданный.”
Настя стояла в очереди. За ней был кто-то слишком громкий. Смеялся. Шутил. И этот голос…
Она обернулась.
И вселенная ей такая: “Ну привет, подруга. Скучала по хаосу?”
— Макс?.. — выдохнула она, как будто у неё застряла в горле не только пена от латте, но и вся их совместная история десять лет назад.
Он повернулся. Тот же взгляд. Те же глаза. Только теперь — с каким-то утомлённым блеском, как у человека, который понял, что жизнь — это не сериал, а скорее YouTube-ролик без кнопки “пропустить рекламу”.
— Анастасия Левицкая. Серьёзно? — усмехнулся он. — Ты что, из моего прошлого выпала, как непогашенный кредит?
— Да, только теперь я под проценты. Не такие, как раньше. — она усмехнулась, пытаясь не сдохнуть от волнения.
Макс — её первая любовь, её самый большой идиот и тот, из-за кого она когда-то плакала, слушая Земфиру в три часа ночи. Они расстались плохо. Без драк, но с множеством слов, которые резали сильнее, чем нож для сыра. А сыра там было много.
— Ты одна? — спросил он, словно проверяя не только её статус, но и почву под ногами.
— А ты? — парировала она, отпивая кофе, как будто в нём был не кофе, а уверенность.
— Недавно развёлся. Можешь не радоваться. — он пожал плечами.
— Я и не радуюсь. Просто слегка улыбаюсь карме.
Макс сел за соседний столик. Она не сопротивлялась. Было бы глупо делать вид, что они чужие, когда между ними была такая история, что, если бы её экранизировали, прокат был бы 18+ и с припиской “на реальных событиях”.
— Ты изменилась. — сказал он, глядя на неё.
— Да ты что? Просто мне больше не надо притворяться, что я люблю твой борщ.
— Ты тоже его не любила? — он рассмеялся. — Я думал, это была наша фишка: ты ешь, я горжусь.
— Нет, Макс. Это была твоя фишка. Я просто выживала.
Между ними повисла пауза. Не та, напряжённая. А другая — неловкая. Как когда встречаешь бывшего в магазине, и оба смотрите на упаковку презервативов, не зная, кто первый отвернётся.
— Пойдём пройдёмся? — предложил он.
И она кивнула.
Они шли по району. Настя рассказывала, что ушла от мужа. Макс — что жена ушла от него. Они оба понимали: никто не ушёл просто так.
— Алексей… — начала она, подбирая слова. — Он был нормальным. Просто слишком мамин. Там всё было по инструкции. Как пользоваться стиралкой. Если замкнуло — виновата ты.
— У меня всё было наоборот. Жена была без инструкции. Каждое утро — лотерея. Разозлится? Расплачется? Уйдёт в лес и выйдет через три дня с новым бизнес-планом?..
— Ты всегда выбирал экстрим. Даже когда встречался со мной. Я же была… слишком нормальная для тебя.
— Ты была настоящей. Это я был дебилом. Молодым, самоуверенным, с кучей понтов. Думал, мир вокруг меня крутится. А ты просто хотела быть любимой.
Она молчала. Сердце стучало в ритме тех слов, которые она прятала десять лет. Их нельзя было сказать тогда. А сейчас… сейчас уже можно.
— А ты думал обо мне? — спросила она.
— Каждый раз, когда кто-то готовил мне кофе не так. Или молчал не так. Или смотрел, как будто я — гость, а не тот, кого ждали.
Они остановились. В переулке, где пахло свежим хлебом и прошлым.
— Ты свободна? — он спросил тихо. Без давления.
Настя посмотрела на него.
— Да. Но это не значит, что я готова снова вляпаться. Теперь я сначала читаю состав, а потом пробую.
Он улыбнулся. Медленно. Как тот самый Макс. Тот, что обещал, что всё будет, как в фильмах, но забыл сказать — как в трагедиях.
— Может, просто начнём с кофе? Без планов, без ожиданий. Просто два взрослых человека, которым уже ничего не надо доказывать.
Она кивнула. Внутри щемило. Но не больно. А как-то… по-человечески. По-настоящему.
***
Жизнь наладилась. Ну, по крайней мере, Настя так думала.
Утренний кофе с Максом стал ритуалом. Не романтика в классическом понимании — никаких песен под гитару, цветочков в горшочках и бабочек в животе. Это была взрослая история: с внутренним чеком, антидепрессантами и понятным взглядом в глаза. Настя впервые за долгое время чувствовала, что её не только слышат, но и слушают. И да, она знала — Макс не идеален. Но, по крайней мере, у него не было Екатерины Ивановны в придачу.
А потом — бах.
Повестка. Суд. Раздел имущества.
“С любовью, Алексей. P.S. Надеюсь, ты всё ещё хранишь чеки.”
Настя сидела на кухне, смотрела в эту бумажку и сжимала её так, что ногти чуть не вошли в ладонь.
— Сука. — выдохнула она, не глядя.
Макс поднял бровь:
— Ты про меня или про бывшего?
— Про того, кто сейчас ходит по моей старой квартире и собирается пилить её пополам. Чудесно, да? Сначала выгнать, а потом прийти с линейкой — мол, это мне, а вот тут — ты убирайся.
Он молчал. Настя встала, начала метаться по кухне, как лев в клетке:
— Ты понимаешь, эта квартира была моей до брака! Моей! Это я её купила, когда он ещё на маминой шее висел. И сейчас он будет утверждать, что мы вместе ремонт делали, вместе выбирали плитку и вместе оформляли кредит. Он вообще что, с ума сошёл?!
— Ну, технически, ты оформила всё на себя? Есть документы?
— Макс, в том-то и дело — квартира была на моё имя, но мы же идиоты, доверяли друг другу. Все квитанции, переписки, договор с агентством — всё у него осталось. В той самой квартире.
Макс отхлебнул кофе и вздохнул:
— Ну, значит, пора в грязную игру. Надевай перчатки. Начинается бой.
Но бой начался не с суда.
А с Екатерины Ивановны.
Через пару дней Настя услышала стук в дверь. Странный. Такой, как будто кто-то решил нокаутировать не Настю, а саму дверь. Она открыла — и увидела её. Эталон пассивной агрессии, величественный монумент критики, живую энциклопедию “как всё делать не так” — Екатерину Ивановну.
— Здравствуй, Анастасия. — сухо сказала свекровь, оглядывая Настю с ног до головы, будто примеряла её на витрине “сезонной распродажи разочарований”.
— Вы заблудились? Районом ошиблись? — Настя скрестила руки.
— Можно войти?
— Можно, но только если вы не с очередным домашним укором или солёными огурцами.
Та прошла в квартиру. Села на диван, как будто её сюда заносили по красной дорожке.
— Я знаю, что ты получила повестку. — произнесла Екатерина Ивановна. Без лишних реверансов.
— Ах, и что же — ваш сын не может уже и гадости делать без маминого согласия?
— Сын — идиот. — спокойно ответила она. — И я пришла помочь тебе это доказать в суде.
Настя молчала. Потом, медленно, по слогам:
— Вы. Хотите. Помочь. Мне?
— Да. Не потому, что ты мне нравишься. А потому, что я знаю, как он устроен. Он не остановится. Он вцепился, как клещ, и теперь будет до последнего. А квартира — твоя. Я помню, как ты её покупала. И я готова это подтвердить.
Настя не знала, плакать ей или вызывать “скорую психиатрическую”.
— Почему вы это делаете? После всего?
Екатерина Ивановна посмотрела ей в глаза:
— Потому что, несмотря на всё, ты была единственным человеком, который действительно любил моего сына. А он тебя не заслужил. И знаешь что? Я не собираюсь смотреть, как он тебя добивает. Пусть теперь он узнает, каково это, когда на стороне “противника” — мама.
Через неделю — суд.
Настя сидела в зале, чувствуя, как ноги дрожат. Рядом — адвокат. На другом конце — Алексей. Самодовольный. С идеальной укладкой. В костюме, будто он идёт не на процесс, а на кастинг в “самый бессердечный муж года”.
Когда Екатерина Ивановна вошла в зал и села в ряды за Настей, Алексей побледнел.
— Мама? — выдохнул он.
— Я с ней. — спокойно сказала она. — Ты перешёл черту, Лёша. И теперь мама будет по ту сторону.
Настя впервые за всё время увидела в его глазах не равнодушие, не злость — растерянность. Он был как ребёнок, у которого отобрали игрушку и сказали, что теперь он сам за всё отвечает.
Судья выслушал показания. Екатерина Ивановна говорила чётко, сдержанно, даже слишком эмоционально для судмедэксперта от мира тёщ. Она рассказала, как Настя показывала ей документы, как обсуждала покупку, как оформляла всё сама.
Через два часа судья вынес решение: квартира остаётся за Настей. Без компенсации. Без дележки. Полностью.
Настя стояла в коридоре суда, не веря до конца.
Екатерина Ивановна подошла, чуть улыбнулась:
— Не благодари. Просто, иногда даже ведьмы сжигают мосты. Особенно, если по ним бегает её дурацкий сын.
— Спасибо… всё равно скажу. — сказала Настя.
Они стояли молча.
— Вы… можете заходить на чай, если что. — тихо добавила она.
— Чай я не пью. Но с удовольствием посмотрю, как ты справляешься без нас. — усмехнулась Екатерина Ивановна. — И да, не вздумай возвращаться к нему. Даже если он снова начнёт играть на гитаре под окном.
Настя рассмеялась. Первый раз за долгое время — искренне.
Алексей вышел из здания суда, мимо них. Повернулся к матери:
— Ты реально против меня?
— Нет, Лёша. Я просто за справедливость. А ты — уже взрослый. Привыкай.
***
Настя проснулась от шума кофеварки. Макс, в своих любимых трениках с дыркой на колене, стоял спиной к ней и что-то напевал себе под нос. Было 9 утра. Суббота. На улице — март, сырой и ветряный, тот самый мерзкий март, когда зима не сдаётся, но уже никому не интересна.
Жизнь Насти вошла в ту фазу, которую принято называть “стабильной”. По крайней мере, если сравнивать с предыдущими сериями её мыльной оперы, где она сначала пыталась сохранить брак с эмоционально недоступным мужчиной под надзором матери-диктатора, потом снимала квартиру, воевала в суде и выжигала нервные окончания без анестезии. Теперь же — тишина. Спокойствие. Тот самый уютный “наконец-то”, которого она боялась больше всего.
— Доброе утро, миссис почти счастливая, — усмехнулся Макс, ставя перед ней чашку с чаем. — Как там твоя жизнь без токсичных родственников и судебных тяжб? Не скучаешь по драме?
— Скучаю по дракам в коридоре суда, по Екатерине Ивановне, которая говорила, что у меня руки из задницы. Без этого кофе как-то пресно, — фыркнула Настя, подтянув к себе чашку.
Он сел рядом. Несколько секунд смотрел на неё. И вдруг — достал из кармана маленькую коробочку. Ту самую, квадратную, узнаваемую.
— Я не буду говорить пафосных речей, потому что ты и так всё знаешь. Но… может, попробуем сыграть в этот “второй шанс” по-взрослому? С меньшим количеством предательств и с большим количеством кофе по утрам?
Настя зависла. Мозг с одной стороны пищал “давай”, с другой — начинал проводить экстренную операцию по анализу “а вдруг всё снова пойдёт по одному месту”.
Она только открыла рот, чтобы что-то сказать, когда в дверь позвонили.
Макс встал, пошёл открывать. Раздался тихий женский голос, потом шаги — и в коридоре появилась она. Блондинка. Высокая. Уставшая. С огромным животом. С лицом, на котором отражались бессонные ночи, гормональные бури и абсолютное безразличие ко всему, кроме одного вопроса.
— Привет, Макс. — голос был тихим, почти спокойным. — Мне нужно поговорить. Срочно.
Настя выпрямилась. Макс замер. В комнате повисло молчание, как перед громом.
— Ты серьёзно сейчас?.. — прошептала Настя, вставая.
— Это моя бывшая. — прошептал Макс ей на ухо. — И я не знаю, зачем она пришла.
— Ты что, первый раз беременную женщину видишь? У неё на лбу написано, зачем.
Женщина медленно зашла в комнату и посмотрела прямо на Настю.
— Я — Анна. У меня с Максом была короткая история. Очень короткая. Почти случайная. Но, судя по тестам, в животе — не ошибка.
— Ты могла позвонить. Или написать. Или не приходить в субботу утром, когда я делаю предложение женщине, которую люблю, — Макс потер висок.
— Ты хотел знать. И я сказала. Всё просто. — отрезала она и ушла, оставив после себя только аромат дешёвых духов и взрыв на пару мегатонн в Настиной голове.
Макс повернулся к ней:
— Настя, я не знал. Честно. Это было… один раз. Между нами тогда ничего не было. Я не планировал. Я даже не уверен…
— Ты “не уверен”? Это твой ребёнок или не твой — это тоже по тесту на “неуверенность”? — Настя подошла вплотную. — И ты не думал, что “один раз” может вот так вернуться?
— Ты правда хочешь уйти сейчас, когда только-только мы начали?
— Я не знаю, чего я хочу, Макс. Я думала — спокойствия. Но, видимо, жизнь снова решила, что мне мало. Давай, добавим ещё одну женщину. Ещё один “вдруг”. Ещё одну дему в эту бессмертную оперу!
Он молчал. Она тоже.
Потом Настя взяла пальто, вышла в подъезд и, уже стоя на лестнице, закричала:
— Ты сам виноват! Даже твоё предложение было как сериал — с клиффхэнгером на последней минуте!
Дверь хлопнула. Она ушла.
Через две недели.
Настя сидела у Екатерины Ивановны. Да-да, той самой. Они пили кофе. Без яда, без язвительных шуточек. Почти по-человечески.
— Ты знаешь, я удивлена, — сказала свекровь, — но ты стала мне нравиться. Особенно, когда вырвалась из лап моего сына. Может, потому, что теперь ты — как я в молодости.
— Господи, нет. Только не это. Если я начну шить такие же блузки — убейте меня сразу.
— Ты думаешь, уход — слабость. А это — сила. Макс, может, и хороший. Но ты теперь точно знаешь, что если что-то пахнет странно — это не кофе, а жизнь. И иногда от неё нужно просто уйти.
Настя молча смотрела в окно. Там, за стеклом, было всё то же — холод, машины, люди с пакетами. Но внутри… внутри было другое. Покой. Нет, не та стерильная тишина, когда ничего не чувствуешь. А именно — сознание собственного выбора.
Финал:
Настя не ответила Максу. Не вышла на связь. Она сняла новую квартиру. С другим видом из окна. Без воспоминаний. Без обещаний. С только одним чётким пониманием:
Она больше не вернётся туда, где нужно выбирать между собой и кем-то другим.
