— София, ну сколько можно? Я обращаюсь к тебе, а ты словно находишься на другой планете.
Ленивый, но требовательный голос Леонида просочился сквозь плотный кокон её сосредоточенности, но не смог пробить его насквозь. София не отрывала взгляда от светящегося экрана. Строки кода, бесконечные таблицы и аналитические графики сливались в одну рябящую массу. Взгляд горел, словно в глаза насыпали песок, а в основании черепа монотонно пульсировала острая боль — верный спутник её четвёртых суток без сна. Она вся превратилась в один сплошной, натянутый до предела нерв.
— Я почти завершила, Леонид. Ещё максимум час, и я всё отправлю, — пробормотала она. Пальцы продолжали летать над клавиатурой. Щелк-щелк-щелк. Этот сухой, отрывистый стук стал единственным саундтреком её последних семидесяти двух часов. Это был звук её последней, отчаянной борьбы.
— Максимум час… Ты это обещала ещё позавчера. Я уже совершенно забыл, как выглядит моя жена без этой светящейся коробки. Мы как соседи по коммуналке, честное слово. Я включил новый боевик, думал, посмотрим вместе. Расслабишься немного.
Она сделала глубокий, медленный вдох, пытаясь удержать раздражение. Он не понимал. Или, что было гораздо трагичнее, просто не желал понимать. Эта задача была её единственным шансом. Она представляла собой ключ к освобождению от обязательств, которые давили на них уже два года, как массивная бетонная плита. Премия, которую она получит за успешную сдачу, покроет весь остаток долга одним махом. Больше не нужно будет считать каждую копейку до зарплаты, вздрагивать от банковских уведомлений и отказывать себе в самых элементарных вещах. Она делала это ради них обоих, сжигая себя дотла, пока он спокойно лежал на диване и с видом вселенской скуки выбирал, какой сериал посмотреть сегодня вечером.
— Леонид, умоляю. Это критически важно. Сразу после отправки я возьму отгул, и мы уедем на три дня. Хочешь? Куда скажешь. Только дай мне сейчас завершить. Я на пределе сил.
Он что-то недовольно проворчал в ответ, и звук телевизора в соседней комнате стал демонстративно громче. София потёрла виски. Ещё немного. Финальная компиляция расчётов, последняя вычитка пояснительной записки, проверка всех связей в огромном архиве — и всё. Она чувствовала, как мозг начинает отказывать, буквы расплываются, а мысли путаются. Нужна была последняя доза кофеина, чтобы выдержать этот заключительный штурм.
— Я на десять минут, — бросила она в пустое пространство, с трудом поднимаясь из-за стола. Ноги, давно затекшие, слушались плохо. Спина была как деревянная, и каждый позвонок отозвался тупой болью.
На кухне она двигалась как робот, по давно заученной траектории. Насыпала две ложки кофе в свою любимую, большую чашку, залила кипятком, плеснула молока. Она прислонилась лбом к холодному фасаду кухонного шкафа, закрыв глаза. Всего на секунду. Просто чтобы голова перестала гудеть. Внезапно наступившая тишина резанула по ушам. Звук телевизора в гостиной замолк. Наверное, Леонид обиделся и ушёл спать. Отлично. Так даже лучше. Никто не будет отвлекать.
Сделав большой глоток обжигающего, горького напитка, она вернулась в комнату, готовясь к решающей схватке с дедлайном.
Свет от её ноутбука падал на лицо Леонида. Он сидел в её рабочем кресле, перед её столом, и сосредоточенно водил пальцем по тачпаду. На мгновение София почувствовала лишь укол глухого раздражения. Он даже не спросил разрешения сесть за её компьютер, который сейчас был важнее операционного стола в реанимации.
— Что ты тут делаешь? — спросила она резче, чем хотела. Голос прозвучал хрипло.
Он поднял на неё абсолютно безмятежный, даже какой-то горделивый взгляд. В его глазах не было и тени вины. Напротив, он смотрел на неё как герой, совершивший маленький, но значимый подвиг.
— Я тут решил помочь твоей машине. Она же жутко висла, пока ты была на кухне. Окна еле открывались. Наверное, схватила кучу вирусов с этих твоих рабочих сайтов. Я просто запустил тотальную чистку системы. Теперь всё будет летать! Кстати, наши фото с Крымского полуострова я успел сохранить на флешку.
Её взгляд метнулся к экрану. Там не было её проекта. Там не было её рабочего стола с сотнями файлов, папок и ярлыков, расположенных в единственно верном для неё порядке. Там светилась синяя полоса загрузки и бездушные белые буквы под ней: «Процесс стирания диска C: Завершено 15%».
Кружка с обжигающим кофе выскользнула из её ослабевших пальцев и с глухим стуком упала на ковёр, оставляя на нём большое, тёмное пятно.
Первые несколько секунд София не чувствовала ничего. Время растянулось, превратившись в густую, вязкую патоку. Мозг отказывался принимать и обрабатывать визуальный сигнал. Синяя полоса загрузки. Слово «форматирование». Проценты, медленно, неумолимо ползущие вверх: 16%, 17%… Это была просто картинка, ошибка, какой-то сбой. Этого не могло происходить на самом деле. Гул в ушах заглушил звук упавшей чашки и расплывающееся по ковру тёмное пятно. Единственным реальным звуком в её вселенной был тихий, монотонный гул вентилятора ноутбука, который в этот самый момент методично стирал в пыль семьдесят два часа её жизни.
— Будь аккуратна, София, ты сейчас ошпаришься, — Леонид первым нарушил оцепенение. Его голос был полон будничной заботы. Он смотрел не на экран, а на её ноги и пролитый кофе.
Эта фраза стала спусковым крючком. Туман в её голове рассеялся, сменившись ослепительной, яростной вспышкой. Она медленно подняла на него глаза. Вся усталость, вся апатия, копившаяся трое суток, испарилась без следа, уступив место чистой, концентрированной энергии. Энергии разрушения.
— Что. Ты. Сделал? — произнесла она почти шёпотом, но каждое слово было отлито из свинца.
Он не уловил угрозы. Он всё ещё сидел в её кресле, расслабленно откинувшись на спинку, и смотрел на неё с лёгким укором, как на неразумного ребёнка.
— Я же объяснил, почистил. Он еле дышал у тебя. Я всё важное сохранил, не переживай. Наши фото с Крымского полуострова теперь на флешке, в безопасности.
«Наши фото с Крымского полуострова». Эти три слова ударили её, как пощёчина. Её работа, её бессонные ночи, их будущее — всё это было для него менее важным, чем несколько отпускных фотографий. Вся кровь отхлынула от её лица, а потом с новой силой бросилась обратно, ударив в виски.
— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас натворил?! Я четвёртые сутки не спала, чтобы сдать этот проект и получить премию! А ты за пять минут всё уничтожил, потому что тебе «вирусы показались»!
Её голос сорвался на крик, оглушительный и резкий в маленькой комнате. Это был не плач, не истерика. Это был рёв раненого зверя.
Леонид вздрогнул от неожиданности и наконец-то начал понимать, что что-то пошло не так. Он поспешно встал, освобождая её кресло, и принял защитную позу.
— Да что ты кричишь? Я же хотел как лучше! Вечно ты из мухи слона делаешь. Ну удалил и удалил. Сделаешь снова, в чём проблема-то? Теперь компьютер будет летать, быстрее управишься.
Быстрее. Управишься. Он сказал это так просто, будто речь шла о том, чтобы перемыть тарелку, которую он уронил. Он не видел разницы. Он не видел сотен строк кода, десятков связанных таблиц, аналитических выкладок, на которые ушла неделя её жизни до этого бессонного марафона. Для него это были просто «файлики», которые можно создать заново.
— Снова?! — она сделала шаг к нему, и он инстинктивно попятился. — У меня сдача через час, Леонид! Через шестьдесят минут! Я должна была отправить готовый архив! Там была работа всего нашего отдела за последний квартал, которую я сводила в единую систему! Этот долг, который мы платим, ты помнишь про него? Премия бы его закрыла! Полностью! Мы бы вздохнули свободно!
Она тыкала пальцем в сторону экрана, где синяя полоска уже перевалила за 40%. Каждый новый процент был как удар ножом.
— Да ладно тебе, не уволят же тебя из-за этого, — он попытался придать голосу успокаивающие нотки, но вышло жалко и неубедительно. — Позвонишь своему менеджеру, объяснишь ситуацию. Скажешь, техника подвела. Все же взрослые люди, поймут.
Она замерла и посмотрела на него. В этот момент она увидела не своего мужа. Она увидела чужого, инфантильного, непробиваемо эгоистичного человека, который только что сжёг их общий мост к свободе, а теперь предлагал ей погреться у угольков и не расстраиваться. Он не просто не понимал. Он был органически неспособен понять. Его мир состоял из его желаний, его комфорта и его «фоток с моря». А всё остальное было лишь фоном.
Крик оборвался на полуслове. Он не иссяк, не захлебнулся слезами — он просто застыл у неё в горле, мгновенно превратившись из раскалённой лавы в кусок льда. Слова Леонида — «позвонишь менеджеру», «все всё поймут» — не успокоили её. Они произвели эффект, обратный ожидаемому. Они подействовали как команда «стоп» для её бушующих эмоций. Она вдруг осознала, что пытаться объяснить ему что-либо — это всё равно что читать лекцию по астрономии камню. Бессмысленно, изнурительно и унизительно.
Она перестала спорить. Перестала даже дышать, кажется. Весь хаос, бушевавший внутри, сжался в одну-единственную точку в центре её груди — холодную, твёрдую и тяжёлую. Она медленно, очень медленно опустила руки, которые до этого сжимала в кулаки. Её взгляд расфокусировался, скользнул по его растерянному лицу, по синей полосе на экране ноутбука, которая неумолимо приближалась к отметке в 70%, по уродливому кофейному пятну на ковре, и вернулся к нему. Но смотрела она уже не на мужа. Она смотрела на него с холодной отстранённостью биолога, который изучает особо примитивную особь.
Её молчание напугало Леонида гораздо больше, чем крики. Когда она кричала, он понимал правила игры: она нападает, он защищается. Это была привычная, хоть и неприятная динамика. Но эта тишина была ему незнакома. Она была плотной, звенящей и полной угрозы.
— Ну чего ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь, — он нервно переступил с ноги на ногу, попытался выдавить из себя подобие примирительной улыбки. — София, ну я же не со зла. Я помочь хотел. Давай я тебе сейчас новый кофе сделаю, самый вкусный. Сядешь и потихоньку начнёшь…
Он не договорил. Её взгляд стал таким острым и колючим, что слова застряли у него в горле. Она смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством. Вся её поза изменилась. Она выпрямилась, расправила плечи. Усталость исчезла с её лица, оставив после себя лишь гладкую, непроницаемую маску.
— Знаешь, а ведь это даже в чём-то моя вина, — произнесла она. Голос её был ровным, почти без интонаций. Абсолютно спокойным. Леонид тут же ухватился за эту фразу, как утопающий за соломинку. Он не понял её сарказма, приняв его за начало раскаяния.
— Вот! Я же говорю! — он закивал с облегчением. — Не надо было оставлять ноутбук включённым. Конечно, я увидел, что он тормозит, и решил вмешаться. Если бы ты сразу сказала, что там что-то настолько важное…
Она не дала ему закончить. Лёгкий кивок головы, короткий и резкий. Не знак согласия. Знак того, что она услышала окончательный, бесповоротный диагноз.
Её взгляд медленно отклеился от его лица и пополз по комнате. Он больше не видел беспорядка, разбросанных бумаг или остывшей еды в тарелках. Она видела декорации. Декорации жизни, которая только что закончилась. Её взгляд остановился на противоположной стене. Там, на специально купленной подставке, в лучах торшера, покоилось его личное святилище. Его персональный алтарь. Дорогая игровая консоль последней модели, чёрная, глянцевая, с синей подсветкой. Рядом на зарядной станции, словно два верных стража, лежали два геймпада. Огромный изогнутый монитор над ней был тёмен, но София знала, что одно нажатие кнопки — и он оживёт, увлекая своего хозяина в миры, где тот был героем, победителем и стратегом. В миры, которые были для него несравнимо важнее и реальнее, чем какой-то там долг.
Она смотрела на этот уголок, и на её лице впервые за долгое время что-то дрогнуло. Это не была улыбка. Это было нечто иное. Жуткая, хищная гримаса осознания и предвкушения. Она нашла решение. Простое, логичное и абсолютно симметричное. Она нашла способ объяснить ему всё на единственном понятном ему языке — языке безвозвратной потери.
Она сделала шаг. Потом ещё один. Она двинулась не к выходу, не к спальне. Она пошла прямо через комнату, целенаправленно и твёрдо, обходя его так, словно он был предметом мебели.
— Ты куда? — растерянно спросил Леонид ей в спину, не понимая её манёвра. Она не ответила. Она просто шла к его алтарю. И в её ледяном спокойствии было больше ярости, чем в самом громком крике.
Шаги Софии по комнате были твёрдыми и размеренными. Не было в них ни спешки, ни истеричной ярости. Она шла, словно по заранее проложенному маршруту, к единственной цели, которая имела теперь значение. Леонид наблюдал за ней, и его растерянность медленно сменялась тревогой. Он не понимал, что она задумала, но инстинктивно чувствовал, что её ледяное спокойствие предвещает нечто худшее, чем любой крик.
— София, ты чего? Куда ты пошла? — его голос звучал неуверенно, почти заискивающе.
Она не ответила. Она подошла к его игровому уголку, к этому сияющему алтарю мужского эскапизма, и остановилась. Её взгляд упал на глянцевый чёрный корпус приставки. Она протянула руки и взяла консоль. Она была тяжёлой, плотной, наполненной сложной электроникой и его безграничной любовью. Леонид дёрнулся, словно его ударили.
— Эй, ты что делаешь? Поставь.
Его голос обрёл металлические нотки. Он сделал шаг к ней, но что-то в её неподвижной спине остановило его. Она не обращала на него никакого внимания. Она методично, одним точным движением, выдернула из задней панели шнур питания. Потом так же спокойно — толстый кабель HDMI. Она делала это не спеша, с аккуратностью хирурга, ампутирующего поражённую гангреной конечность.
— Не трогай! Поставь на место, я сказал! — крикнул он уже по-настоястоящему, срываясь на визг. Паника затопила его сознание. Он понял.
София повернулась. В руках она держала его сокровище, его отдушину, его мир. Она держала его так, как держат поднос с грязной посудой. Она смотрела не на него. Она смотрела сквозь него, на открытое окно за его спиной. И она пошла к этому окну. Её шаги были такими же ровными и неотвратимыми.
— София, нет! Не смей! Ты пожалеешь! Я тебе этого не прощу! — он бросился за ней, но было поздно.
Она подошла к самому подоконнику. Она не замахивалась. Она не прилагала видимых усилий. Она просто вытянула руки вперёд и разжала пальцы. Чёрный прямоугольник на мгновение завис в воздухе, а потом камнем устремился вниз. Леонид застыл на полпути, его рот был открыт для крика, который так и не вырвался наружу. Они оба, не сговариваясь, прислушались. Спустя пару секунд снизу донёсся глухой, хрустящий удар. Звук ломающегося пластика и умирающей мечты.
Он медленно повернул голову к ней. Его лицо исказилось от ярости и неверия. Глаза налились кровью.
— Ты… ты что наделала?! Ты сумасшедшая!
София наконец-то посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни сожаления, ни триумфа. Только холодная, безжизненная пустота. Она сделала шаг назад от окна, отряхнула ладони, словно стряхивая с них невидимую пыль.
— Твоя приставка тоже тормозила мою жизнь. Я провела полную очистку, — ледяным тоном сказала она.
В комнате повисла тишина. Но это была не та тишина, что бывает между поссорившимися людьми. Это была тишина морга. Леонид смотрел на опустевшую подставку, потом на неё, и в его глазах читалось ужас окончательного осознания. Он наконец-то понял. Не умом — всем своим существом он почувствовал масштаб разрушения. Он почувствовал то же самое, что и она двадцать минут назад. Пустоту. И невозможность что-либо исправить.
Они стояли в одной комнате, в метре друг от друга, но между ними уже пролегала бездна. Больше не было криков, не было оправданий, не было обвинений. Больше не было ничего.
Скандал был окончен. Потому что заканчиваться было больше нечему…
Это история — чистая трагедия, которая могла случиться только из-за глубочайшего, тотального неуважения к партнёру и его труду. Леонид уничтожил не просто файлы, он уничтожил её веру в их общее будущее, оплаченное её бессонными ночами.
На чьей стороне вы в этой истории? И как вы считаете, был ли поступок Софии (с приставкой) заслуженным уроком или это уже было просто разрушение ради разрушения, после которого обратного пути точно нет?
